***
Нет ничего такого, чего бы Адам не знал о Тео. Временами, ему кажется, что сам Тео не осознаёт сколько всего он знает о нем, начиная с обычных бытовых мелочей, как непереносимость лактозы, и заканчивая паническим страхом замкнутых пространств, который тот всеми силами скрывает. О многом они не говорят, но Адам крайне наблюдателен, если дело касается Тео. Поэтому он невозмутимо открывает заднюю дверцу ждущего их автомобиля и забирается в салон, уступая взъерошенному и не до конца пришедшему в себя после перелета Тео переднее кресло. Тот молча кивает и садится на своё место. Не смотрит удивленно, не задаёт вопросов, потому что Адам делает так всегда. С тех пор, как понял, что Тео укачивает в машинах.***
Раннее утро. За окном серость: пасмурное небо, темные улицы, черно-белые дома и деревья. А еще дождь, холодный серый ливень, что поглотил все краски этого города. Такое чувство, что вместе с рубашками-пиджаками-брюками и аппаратурой они привезли с собой кусочек Англии, которая преследует их дождем, куда бы они не отправились. Адама уже тошнит от постоянной влажности и дефицита цветов. Он просто не может думать об Англии, о доме, и о том что его там (не) ждет. Он все еще пытается спастись, он все еще не смирился. Магистрали почти пусты, но до отеля они добираются не меньше часа. Адам сидит в машине и просто старается дождаться, когда они уже доедут, и можно будет войти в номер и лечь. Его ноги нестерпимо ноют, будто кто-то с особой любовью к насилию наматывает волокна сухожилий на раскалённые спицы. За все приходится платить. Каждый успех стоит здоровья и нервов, депрессий, сожалений и денег. Этот жестокий, жестокий мир, но в перерывах между ложью и роскошью можно быть счастливым. Адам надеется, что можно. Когда машина наконец сворачивает на подъездную дорожку и замирает перед огромными стеклянными дверьми с надписью ***** Hotel, из них тут же выбегает швейцар, стремясь поскорее забрать чемоданы-сумки и доставить их внутрь. Адам покидает автомобильный салон, и на него обрушивается поток дождевой воды. Холодный и серый, почти колючий. На мгновение ему кажется, что он разом ослеп и оглох, но это лишь на мгновение. Проморгавшись он замечает Тео, который что-то ищет по карманам, пиджак его промок, а волосы слиплись. — Мой телефон? — спрашивает Тео, ёжась под косыми струями, когда Адам нагоняет его. — У меня, — отвечает он, вместо зонта поднимая над их головами своё пальто. Они широко и торопливо шагают по лужам ко входу отеля, который ничем не хуже предыдущего. Но и ничем не лучше.***
Больше чем дождь Адам ненавидит ждать. Они сидят в лобби около получаса, сливаясь с диванами. Им принесли чай, но ни один из них не притронулся к своей чашке. Адам терпеть не может чай, Тео — молоко в этом самом чае. Но Тео не прекращает улыбаться, распространяя флюиды доброжелательности направо и налево. Его улыбки почти никогда не рассчитаны на одну только публику. Он улыбается для себя и, может быть, немножко для него, Адама, но в последнем никто не уверен. — Дай мне мой телефон, пожалуйста, — негромко просит Тео и протягивает руку. — Конечно. Адам достаёт его из внутреннего кармана и кладёт на раскрытую ладонь. На секунду их пальцы соприкасается, кожа у Тео холодная и сухая. — Погреть? — спрашивает он, кивая на чуть дрожащие кисти. — Если можно, — Тео улыбается самой лучезарной улыбкой и кладёт телефон рядом с собой. — Тогда двигайся ближе, Мистер Лягушачьи Лапки, — Адам усмехается в ответ. Тео неловко как-то подсаживается к нему и тянет руки. Адам берет их и прикладывает к своей шее, а сверху обхватывает своими ладонями, чтобы они согрелись с обеих сторон. Тоненькие волоски на загривке встают дыбом и мурашки по позвоночнику вниз сбегают, но это от холода, говорит он себе. Это только от холода.***
Адам плетётся по коридору, волоча за собой остатки себя. Тео повис с кем-то на телефоне и трепется без остановки вот уже минут десять, бодро вышагивая перед ним. Адам не понимает ни слова из того, что он говорит, но очень четко улавливает интонации. Ему не нужно быть экспертом в немецком, чтобы сообразить, что тот дурачится, шутит и немного кокетничает. В висках начинает пульсировать тупая боль от бесконечных домыслов и пустых предположений. Его разум устал, но сердце, это глупое сердце, слишком упрямо, чтобы сдаться. Он не знает, зачем так издевается над собой. Наверное, он просто мазохист с болезненным влечением к безнадежному. Лжец, неверующий и трус с тягой к саморазрушению. Адам не вдохновитель, не секс-символ, не герой. Он не знает, как взаимодействовать с этим новым миром, где каждый хочет оторвать от них кусочек. Это уничтожает его, разлагает, перемалывает в крошку. Он на грани срыва. Они не рассказывают прессе, что каждое утро он просыпается с затуманенной головой и выблевывает остатки алкоголя — это не гламурно. Они молчат о том, что он держится за локоть Тео в толпе, борясь с дурнотой от количества вспышек, потому что это слишком жалко. Адам не может объяснить, что с ним происходит. Он лишь знает, что мысль остаться во всем этом без Тео делает все неправильным в его жизни. Словно он… — Ты что-то хотел? Обращение Тео застаёт его врасплох. Адам еще секунду хмуро смотрит на свои ладони, а затем поднимает взгляд. Он стоит посреди обычного отельного номера, Тео в нескольких метрах от него распаковывает свой багаж. Адам подавляет горький смешок. Ну конечно, потерявшись в мыслях, он по наитию проследовал за Тео, как потерянная собачонка. — Адам? — Да? — он хлопает глазами, как идиот. — Что-то случилось? — Нет, просто хотел отдать тебе это, — он достаёт из сумки большой пакет желейных червячков в сахаре. — Купил в duty перед посадкой. На лице Тео застывает растерянное выражение. Но через несколько мгновений он улыбается и тянется за сладостью с невероятно детским и простодушным видом. Адам несмело копирует эту улыбку. И что-то щёлкает в нем. Он шагает к Тео и просто захватывает его рот своим. Это самый жадный и короткий поцелуй, который он когда-либо инициировал, потому что Тео предсказуемо отворачивается после секундного замешательства. Адам касается носом его скулы, как десятки раз до этого во время исполнения Evelyn, только сейчас нет того стонуще-щемящего чувства в груди. Есть боль, которая усиливается, почти уничтожая его сердце. Так ощущается поражение? В конце концов, он делает то, что умеет лучше всего. Бежит.***
Тео перекатывается на спину и открывает глаза. За стеной Адам изливает душу унитазу вот уже на протяжении двух часов. Кажется, кто-то серьезно на*бенился после концерта. У них соседние номера с совместным балконом, и как выяснилось очень тонкими стенами. Такими, что чихнуть лишний раз боязно, не то что… Тео должен был предвидеть это. Признаки были на лицо: Адам избегал его, вздрагивал от каждого звука и исходящее от него напряжение ощущалось на физическом уровне. Видимо оставить его и дать ему время, было мягко говоря, не самым удачным решением проблемы. И теперь, Тео второй час корит себя за недальновидность, ведь ему, как никому другому известно, что у Адама напрочь отключаются чувство меры и инстинкт самосохранения, стоит тому перенервничать. Еще немного попялившись в потолок, он рывком садится в постели с четкой мыслью, что больше не собирается это терпеть. В номере Адама полумрак, ветер колышет плотно задернутые шторы, по полу гуляет сквозняк. Тео закрывает за собой балконную дверь и проходит внутрь, ступая босыми ногами по мягкому ворсу ковра. Здесь все точно так же, как в его номере, с единственной разницей в цвете стен и постельного белья. — Адам? — Тео зовёт его несколько раз, направляясь к ванной, но ответа не получает. — Адам, — говорит уже тише, глядя на сгорбленную спину, дрожащие плечи и притянутые к груди колени. Никакой реакции взамен. Адам сидит неподвижно, слепо пялясь перед собой в пространство, но стоит ему подойти ближе, тот зажимает рот ладонью и скрывается в туалете, где его выворачивает в очередной раз. Тео следует за ним и, опускаясь рядом на колени, поглаживает по спине, пока тело перед ним содрогается рвотными спазмами. Как же я не увидел то, что ты сам себе наизлейший враг. — Уйди, — обессилено шепчет Адам, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Нет. Адам ничего не отвечает, только нажимает на слив и тяжело откидывается на кафельную стенку, избегая прямого зрительного контакта. — Ты должен был сказать мне. Ты не справляешься. — Все и так всё знают, ничего нового, в том, что здесь происходит, — Адам делает агрессивное движение рукой, — нет. — Я не об этом, — осторожно говорит он и чувствует, как от слов вздрагивает Адам. — Почему? Почему ты не рассказал мне обо всем, что творится внутри твоей головы? Потому что прямо сейчас меня разрывает от желания вскрыть твой череп, поковырятся в мозгах и найти объяснение самому. Адам не отвечает. Его снова скручивает над унитазом. Поднимаясь на ноги, Тео уходит к себе в комнату и приносит стакан до краев наполненный водой с растворенным лекарством. Адам молча принимает его и послушно выпивает до дна. — Я не хотел ощущать себя осужденным, твоё презрение стало бы худшим наказанием, — наконец произносит он. — Что? — Ответ на твой вопрос. Тео садится перед ним на колени, комок в горле сглатывает и крепко хватает того за скулы, чтобы уж точно глаза в глаза и не отвертеться. — Ты не можешь решать за других людей, Адам. Тебе может казаться, что ты поступаешь правильно, но это не так, — говорит негромко, язык, словно наждачка небо царапает. — Я чертовски злюсь на тебя, не из-за поцелуя, это бы только убедило тебя в своей правоте, но из-за твоего молчания, — его голос ровный, бесцветный, но обида проскальзывает нотками слишком шипящих согласных. Неужели я очередное чудовище для тебя? — Посмотри, куда оно привело тебя, что сделало с тобой. Знаешь в чем твоя ошибка? Ты решил за двоих и был неправ. Выбрал легкий путь из самобичевания, ненависти и жалости к самому себе. Только ты не подумал об одном: когда кто-то тебе дорог, ты не причиняешь ему боль, истязая себя. Тео чувствует, как от произнесённых слов во рту скапливается желчь, будто рвало его, а не Адама. Это унизительно, — думает он, закусывая губы, но продолжает: — Ты очень сильно ранил меня. Не только словами. Лицо Адама искажается в болезненной гримасе: — Я никогда не хотел заставлять тебя чувствовать себя так, — его шальные блестящие глаза смотрят умоляюще-обреченно. Глаза приговорённого к казни. Но я не твой палач. Почему ты продолжаешь смотреть на меня так? — Я знаю. Тео проглатывает обиду и привлекает Адама к себе, прижимаясь лбом к его. Поглаживает по ежику влажных от пота волос на затылке, и вся его обычная брезгливость (к телесным жидкостям) куда-то исчезает. Тео не знает сколько времени они сидят так. Молча, тяжело дыша. В один момент он просто решает, что им нужно перебазироваться куда-то, где удобнее и можно занять горизонтальное положение без шанса застудить почки. Он помогает Адаму подняться, контролирует процесс умывания и чистки зубов, а после чуть ли не на себе тащит в кровать, потому что того штормит на девять баллов. Когда Адам опускается на подушки, в его глазах — невысказанная просьба, и Тео не остаётся ничего кроме, как приютиться тут же рядом на постели. Они лежат лицом к лицу, соприкасаясь почти во всех точках, разделяя между собой хрупкий покой и тепло. На самой грани сна Тео посещает мысль, что Адам всегда смотрел на него так, будто он единственный человек на земле. И тоненький голос на задворках негромко тянет: Так смотрит жертва на своего палача — единственного человека в мире, способного ее спасти.