Журавли

Мягкий свет керосиновой лампы бродил по небольшому помещению, изредка пересекаясь с отражением луны. Отбрасывая причудливые тени на небольшом старом столике, что был уставлен различными чернилами, кистями, исписанной, пожелтевшей от времени бумагой и различными философскими книгами, он служил единственным тусклым освещением быстро пишущей что-то руке. Пожилой седовласый мужчина с грустной улыбкой на устах искусно водил пером по неровной поверхности. И сложно было поверить, что оборудуют этим самым пером грубые, толстоватые и, казалось бы, неуклюжие пальцы. Сколько же грации было в этих привычных, ставших родными жестах. Широкие брови сошлись на переносице, когда мужчина осознал, что, сам того не ведая, создал двойное значение предложения. «…он знал, что смысл его жизни – месть; он знал, на что идет, знал, на какие муки себя обрекает, но ничто и никогда не сравнится с истинной преданностью дружбе». Бледно-голубые, почти серые зрачки глаз сосредоточенно наблюдали за каждым появившимся новым словом. «…И в тот день он впервые смутно познавал, что значит быть жертвой собственных чувств». Глубоко вздохнув, мужчина непроизвольно издал глухой стон, бросив короткий взгляд в распахнутое настежь окно. Теплый ветер вносил в комнату тонкий аромат полевых цветов. Дружная симфония цикад нежила слух. Природа постепенно наполнялась неповторимыми звуками ночи. Легкая матовая дымка, что заботливо окутала темно-синее небо, так и манила к себе прикоснуться. И если б он только мог сбросить с себя те долгие мучительные годы лишений и страданий; если б только крылья внезапно выросли за спиной; если б только ласковое солнышко пригрело его сердце своими теплыми лучами. Но, увы, – прошлого не изменить. Да и к чему, если все ошибки были допущены в здравом уме? Добровольно. Вновь взгляд его очей метнулся к потрепанной бумаге. «Плавно оттолкнувшись от земли, покрытой свежей ярко-зеленой травой, большая стая журавлей взметнулась ввысь. Туда, где нет преград, где ветер дует в спину, туда, где обитает сама Свобода – в небо». Еще больше нахмурившись, он устало потер переносицу. Читать дальше ему было слишком сложно. Мужчина и сам не мог понять, почему. Кое-как переборов упрямо кричащую «нет» сущность, он продолжил прерванное занятие... «Они в бесподобном танце кружились в воздухе, наслаждаясь волнующим полетом. Словно в дар за красоту им были даны крылья. И лишь один журавль с самым красивым оперением и небесными глазами видел страдания осевшей птицы. Переломанный подарок – крылья – не позволяли так же, как и его сородичи, взлететь вверх и парить высоко над грешной землей». По бледной щеке скатилась одинокая слеза. Старик, однако, упорно не замечал ее, старательно сжимая губы. Нос и уши уже заложило. «…и он спустился. Не хотелось смотреть, как погибает его брат, при этом бездействуя. Вся стая – одно целое. И если кому-то повезло меньше остальных, то она просто обязана помочь справиться несчастному. Но что же произошло теперь? Эта же стая больше не замечала ослабшее звено. Ведь так было выгоднее. Он тщетно пытался вновь поднять друга. Заставить крылья невиданным образом восстановиться, и вместе достичь края – цели белого журавля. Но чудес на свете больше нет. Их вообще никогда не было, просто наивные птицы решили, что могут покорить небеса – совершить невозможное. Это было сложно, очень, но в какой-то момент ему удалось вновь взлететь над землей. С помощью Небесной птицы. Однако и этот полет длился не долго. Нить крыльев его оборвалась навечно. И даже мольбы старого друга не спасли…». Здесь и обрывался рассказ – писать дальше было выше сил мужчины. Да и смысла не было – все понятно и так. Тогда что-то непонятное захватило его разум. Как будто это последний шанс, а другого не будет. И одна только лишь грустная ласточка наблюдала за тем, как старик в беспамятстве рвал бумагу на мелкие кусочки, а потом сжег эти жалкие клочки. Лишь эта птица видела, как умирал признанный, но так и не понятый воистину великий человек. Он писал о том, как изменился мир за прошедшие года. Он писал о том, как Белый любил Черного. Он писал о том, как порой несправедлива бывает судьба. Он писал о том, как небесная птица не долетела до края – свой мечты – ради того, чьей мечты не могло существовать и вовсе. Он писал о том, как два журавля не бесследно исчезли в бесконечной пучине непокоренного неба, навсегда оставив глубокий след в опустевшей душе ласточки. А перед смертью мелькнул в его голове последний вопрос, ответ на который никто и никогда не узнает: «Ну так кто же виноват в гибели молодых птиц?»