Second Wednesday

Карлос никогда и близко не был набожным человеком. Месса проходила в среду. Уже привычные кружевные веера, отгоняющие прочь итальянскую жару, и капелла, словно чаша, наполненная вином до краев, всё на грани. Я стоял сзади, рядом с вестибюлем, который вел наружу. Зубы были стиснуты до предела. Может, это и была базилика с фигурами скорбящих Марий, украшающими узкие проходы, хлебом, рассыпающимся на языке во время причастия, но все в этом помещении совершили тяжкие преступления против Господа Бога, и их было достаточно, чтобы заполнить неф и позволить страданиям пролиться на весь остальной мир. Однако, посещение вместе со всеми такого места было кощунством для людей, которые жили, молясь о том, чтобы взойти на вершину, не будучи пойманными и наказанными за свои деяния. И все когда-то молодые куджины, ставшие консильери и боссами своих домов, открыто поддерживали эту традицию. Каждая вторая среда месяца вместо воскресений. Святой день итальянского мафиозного общества. Если бы ты пришел на службу в своем лучшем выходном наряде, то увидел бы, как сверкнула сталь прежде, чем тебя прогнали. Выставили из Божьего дома. Потому что среда была днем грешников. Тех, которым не было прощения. А Карлос… Он посещал церковь только тогда, когда это было необходимо. Столько, сколько нужно было, чтобы никто не мог придраться. Но он был презренным человеком, как и те католики, которые обращаются к Деве Марии только для того, чтобы выпрашивать и умолять о чем-то большем, чем имеют. Безбожно, но его улыбка была невеселой, когда он одарил ей хорошенькую девушку, и это задело меня. Сильнее, чем его мысли во время хвалебных песнопений могли бы задеть благочестивого католика, выскажи он их вслух. У него хватило дерзости вести себя так спокойно, словно он не угрожал погасить во мне жизнь, будто она была всего лишь свечкой. Как давно я выслушивал его сводящие с ума нотации, час назад? Когда он был точно в лихорадке, но пристально следил за каждым моим движением, когда говорил мне, что убьет меня голыми руками, если я еще раз пойду против его воли, а потом накрыл мои губы своими, примирительно, давая мне надежду, пробуждая мое желание, закручивая меня, как буря, которая хватает невинных людей за шиворот и затем начинает рвать их на части. Да, он мог разорвать меня на куски, порвать в клочья, сжать в объятиях так, словно хотел свернуть мне шею, любить так сильно, что мне было бы все равно, хочет ли он медленно меня убить или мучительно трахнуть. Казалось, причастие длилось уже целую вечность, и я чувствовал себя распятым, как на сюжете мозаики, что была прямо над нашими головами. Только он мог заставить меня чувствовать все это. Я наблюдал за его капореджиме, интересно, знали ли монахи, что у половины из них с собой оружие 32 калибра? Знали ли они, что после того, как эти люди сочли себя достойными войти в это святое место, они пошли и всего лишь несколько минут спустя нарушили заветы, о которых говорится в Библии? Что они молились лишь тогда, когда на кону были их собственные задницы? Тогда, когда предчувствия были настолько дурными, что ноша их стала слишком тяжела, и они обратились за помощью к Иисусу? Карлос, сидевший на скамье в центре зала, коротко бросил на меня взгляд через плечо, в профиль его лицо было прекрасным, как у Адониса. Как же мне хотелось поцеловать это испанское совершенство или, по крайней мере, покрыть его гипсом и поставить статуей на тот пустовавший постамент снаружи, чтобы он остался там навсегда. Где каждый мог смотреть, но никто не мог дотронуться. Его пристальный взгляд сообщил, что мы поговорим позже, я прочел это в блеске его темных турмалиновых глаз, и мой желудок сжался сам по себе. Достаточно сильно, чтобы я рванулся вперед, как будто мое тело не могло устоять перед искушением подойти и сесть рядом с ним. Бог, должно быть, услышал мои отчаянные молитвы или, по крайней мере, мои непрестанные жалкие мольбы о пощаде, и сегодня священник оплакал своего Агнца Божьего довольно быстро. Зал монотонно подхватил «аминь», прежде чем все поднялись со своих мест и направились к выходу, только старухи сбились в кучу, чтобы обсудить старые поверья и дела, которые не касались их мужей. Посещение церкви могло заставить женщин обсуждать такие темы, а мужчин думать. У них всех было время поразмыслить, не опасаясь получить пулю в голову; и было дано молчаливое согласие, что все конфликты прекращаются у дверей. Тем не менее, даже если вторая среда каждого месяца была перемирием, это не означало, что становилось меньше интриг. Даже священник принимал в них участие, я наблюдал, как его сестра, красавица комаре мафиозной семьи Коломбо, шептала ему что-то на ухо рядом со стоящим хором. Вероятно, нужно было, чтобы он вложил в свои проповеди какой-то новый урок, который оказался бы для их семьи благоприятным. - Venga, - сказал Карлос, бесшумно приблизившись. Я закатил глаза, но последовал за ним со щенячьей преданностью, зная, что он хочет избежать толпы людей, которая будет просить его об одолжении от имени своих домов. Просить его о встрече с ними, per favore, со всеми теми, кто так отчаянно хотел стать мафиози. Карлос был испанцем, работавшим среди «римских ублюдков», как он их называл, поэтому ему приходилось работать вдвое быстрее, выслушивать в десять раз больше клеветы и совершать в двадцать раз больше насилия. Но сегодня вечером они возвращались домой. Последняя из этих невыносимых вторых сред. Или, по крайней мере, так должно было быть. - Ты хочешь деликатно продолжить наш предыдущий разговор или снова поцелуешь меня? - спросил я, как только мы скользнули в гладкий салон черного городского автомобиля, который ждал нас снаружи с того момента, как колокольня возвестила о полудни, и дверь за нами быстро закрылась. Карлос грубовато улыбнулся, прикуривая сигарету Дукадо и выдыхая пар изо рта. Он быстро открыл потайное отделение и вытащил толстые манильские сигары из-за плотно закрытой перегородки. Но это не имело никакого значения. Водитель, Мими, вероятно, так или иначе уже знал обо всем. У него были глаза ястреба, он успел поработать водителем у отца Карлоса и благоразумно держал рот на замке касательно подробностей деловых отношений легендарного человека. - О чем тут говорить, Ландо? Мы уже договорились о решении нашей проблемы, - ответил мужчина с сильным акцентом, перебирая бумаги. Я издал сдавленный звук, нечестно, это было так нечестно! Мой нос сморщился, когда зловоние тонких черных сигарет пробралось в мои ноздри. Карлос курил только тогда, когда ему приходилось долго сидеть и что-то монотонно говорить или слушать. Собрание, месса, убийство. Не важно, какой был повод. - Мы ни о чем не договаривались. Ты кричал на меня, а я «пытался» кричать в ответ. - Да, именно так мы обычно все и решаем, не так ли? - у темноволосого испанца хватило наглости рассмеяться. Я ударил его в грудь, и я был единственным человеком за все время, у которого хватило дерзости сделать это, но в моем костюме, являвшимся «парадным нарядом» для воскресных служб, было неудобно маневрировать, и Карлос поймал мою занесенную для удара руку, прежде чем я сделал это снова. Как же мне хотелось врезать ему по этому идеально прямому носу. - Карлос, - простонал я. - Остановись, или я выполню свое обещание убить тебя, corazón, - сказал он, сверля меня дьявольским взглядом. Он всегда знал о моих намерениях раньше меня, ласково сравнивал мои глаза с водой в Испании - насколько они прозрачны и чисты, что легко можно заглянуть в самую душу. Так легко меня было прочесть и понять. Эта смуглая рука, сжимавшая мою, большая и нежная… Скольких людей он убил этой рукой? Той рукой, которую я все еще отчаянно хотел поднести к своему лицу и прикоснуться ей своей щеки. - Ты бы никогда этого не сделал, - просто возразил я. Более мягкий, манипулятивный подход. Он прекратил рыться в бумагах, и, каким-то образом, его пальцы переплелись с моими, прижимая меня крепче и притягивая ближе. - Именно, и поэтому мне нужно, чтобы ты перестал перечить мне. Я бы позволил тебе делать все, что захочешь, если бы это не означало моей собственной кончины, - он вздохнул, отбрасывая папки в сторону. Черные кожаные сиденья машины были теплыми, знакомыми, с ними было связано много чего в прошлом. Мы были так близки к отъезду, но я знал, что в Италии есть незаконченные дела, которые нужно завершить. - Перечить тебе? То, что я останусь здесь, чтобы помочь Росси, будет только выгодно. Это займет всего несколько месяцев, Карлос. Я мог бы оказаться здесь полезным, - горячо запротестовал я. Он и слышать ничего не хотел об этом в течение последних нескольких дней, а сегодня утром - о предложении, сделанном мне друзьями Сайнсов. Для меня Карлос был любовью всей моей жизни. Все вращалось вокруг него, каждая моя мысль, каждое действие, каждый выбор. Для него я стал его левой рукой, сильным союзником, тузом в рукаве. Очень удобным оружием. Он спас меня несколько лет назад, и я поклялся ему в верности собственной жизнью, о чем говорил рваный шрам на моей ладони. Я был наемным убийцей, убивал для него, убивал, чтобы спасти его. Обмен жизнями, который должно быть приведет меня к изгнанию в глубины ада. Я бы с радостью ушел на тот свет. Вместо Карлоса. Но впереди было так много работы. Так много всего, на что он был обречен судьбой. Так много всего нужно было сделать, прежде чем я пойму, что настало время уйти, зная, что с ним все в порядке. И однажды я умру, и если это случится не из-за того, как я живу, то из-за любви, но прежде, чем я уйду, я увижу, как Карлос Сайнс станет королем преступного мира. - Ты сейчас гораздо нужнее мне рядом. И я не доверяю Росси, потому что теперь, когда их наследник умер, они отчаялись. Los coños. Они захотят, чтобы ты работал на них. Нет, я на это не соглашусь, - сказал он, качая головой, как будто вопрос был решенный и обсуждать было нечего. Я вздохнул, обмякнув на сиденье. - Твой отец согласился бы со мной, - выдохнул я отчаянно. - Мой отец не капо, в подчинении которого кучка гребаных раздолбаев! И ты в их числе, - Карлос начал терять терпение, сжав кулак, ударил по перегородке. Я даже не вздрогнул, потому что он никогда не причинит мне вреда, мы оба это знали. - Ты мой, Ландо. Мне нужно, чтобы ты был рядом, я не могу отлучаться от тебя больше чем на секунду, иначе я не смогу перестать думать о тебе. У меня ничего не получится без тебя, - озвучил он свое признание, и что привело меня в бешенство, так это тень отвращения на его лице, явно выражавшем внутренний конфликт. Ужасные терзания. Это безупречное пространство между его бровями, которое я хотел разгладить большим пальцем, этот серебряный крестик на его шее, который я хотел сорвать и выбросить. Потому что это напомнило мне, что есть вещи и поважнее. Значимей для всего мира, чем просто он и я, и все наши секреты. Мое сердце билось так же часто, как в тот день, когда он вытащил меня из воды возле Коста-Брава и подарил мне поцелуй жизни. Прихожу в себя и ничего не помню, кроме этих обсидиановых глаз, темнее беззвездных ночей, которые сверлили мою душу. С того момента моя жизнь закончилась и началась снова с Карлоса. Я ничего не мог с собой поделать. Я поцеловал его. И он поцеловал меня в ответ, медленно, нежно. Его губы прижались к моим, чтобы сказать мне все то, чего он не смог сказать словами. И я все понял. По тому, как он целовал меня, по тому, как его язык сплетался с моим, передо мной открылась вся правда, от которой перехватывало дыхание и пылало все вокруг. Он мягко толкнул меня вниз, и мы оказались уже в знакомой ситуации. Сколько раз мы заставляли Мими съезжать на обочину и идти пешком в город, пока мы занимались постыдными вещами в этой несчастной машине? Карлос прервал поток поцелуев, становящихся все грубее и требовательнее, и я обвил его руками, трижды постучав в перегородку. Сигнал, с которым мы все уже давно были знакомы. Мими довез нас до тенистого места позади зданий к западу от центра города, затем, без промедления, выскользнул из машины и захлопнул дверь. Возможно, отошел покурить. Я больше не мог сдерживаться, заглушать стоны, вырывающиеся из моих приоткрытых губ, прикосновения Карлоса были горячими, торопливыми, нуждающимися. Папки с важными документами посыпались с сидений, когда с меня начали сдирать одежду. Я проклинал существование рубашек с таким количеством пуговиц, существование итальянских портных, предпочитающих строгие костюмы, в которых трудно маневрировать. Проклинал молнию на моих брюках, в которых стало болезненно тесно. - Dios, - простонал Карлос, останавливаясь и протягивая руку, чтобы опереться на дверь над нами, его дыхание было тяжелым, когда я легко прикусил мочку уха, просовывая ладонь в его плотно облегающие брюки. - Карло, - выдохнул я с желанием, когда он поцеловал меня в шею и провел ладонью по этому месту, это имя было предназначено только для таких моментов, исключительно между нами двумя. Я даже не потрудился снять рубашку, только расстегнул ее достаточно, чтобы он мог исследовать мое тело, как хочет. Но он быстро справился с моим ремнем и брюками, рука скользила все ниже, ниже и ниже. Прикасаться ко мне так мог только он. Он настойчиво перевернул нас так, чтобы оказаться между моих ног, и схватился за рукава рубашки, стаскивая ее вниз, чтобы поцеловать мои плечи. Я еще более неуклюже расстегнул его ремень, но головокружение и путаница мыслей пересилили всякое смущение. Мне никогда не было стыдно перед человеком, который знал обо мне все, который никогда не смотрел на меня иначе, чем со страстью, когда хотел меня. Вот что значит любить того, кто появился тогда, когда твоя прежняя жизнь кончилась. Мой Карлос, внутри и снаружи. - Ты же уже готов, после того, что было утром? - у мужчины хватило здравого смысла спросить, и я быстро кивнул, имея в виду утренний секс менее двенадцати часов назад. Рукой я уже вытаскивал его член из брюк, обхватив толстую, налитую длину, чувствуя его потребность и желание, то, каким он был твердым для меня. Карлос пошарил в ящике сбоку от двери, схватил пакетик из фольги и торопливо разорвал его зубами. Мой член болезненно касался моего живота с каждым легким движением. И внезапно он толкнулся внутрь меня, резко выдыхая, я не смог сдержать стон, который вырвался наружу, наши лбы прижались друг к другу. Я знал, что он был близок к тому, чтобы поддаться желанию разорвать меня на части, желанию задушить меня или жестко трахнуть, из-за того, как он заглушил мой вскрик, как укусил меня за плечо, но он не хотел причинять мне боль, и все же, мне пришлось испытать ее, когда он входил. Мы занимались этим, пока я не сел на него сверху, дрожа от ощущения всего его внутри меня. О боже, я застонал, хватаясь за его плечи изо всех сил, а Карлос дернулся, крепко сжимая мои бедра, как тисками. Мы - мафия, действия нам даются проще слов, думаю я про себя. Шрам на руке - знак моей преданности, синяки на плече - клеймо. Все это говорит само за себя. Это язык, который позволяет общаться без страха. Без страха говорить, потому что мы все скорее умрем, чем будем бояться. Но то, как Карлос шепчет мне на ухо, шепчет молитву каждый раз, когда входит в меня, позволяет мне распасться на части и забыться в его руках. Он боготворит меня так, как могут только люди, доведенные до отчаяния. Так, как умеют только люди, живущие подобной жизнью. Занимаются любовью каждый раз, как последний, любят страстно, глубоко, нежно. Потому в их мире ничто больше не является нежным. И я думаю про себя, что это самое близкое к Раю место, которое я когда-либо достигну. Здесь, в его объятиях. И мне интересно, набожен ли он в конце концов. Он молится за нас, поклоняется мне, развращает меня своими поцелуями и выдает секреты, хоть и ради нашей общей выгоды. Может быть, мы надеемся не на удачу и не на бессмертную душу, а на нечто большее, когда сидим в часовне на таком большом расстоянии друг от друга. Может быть, просто хотим быть ближе, чем мы уже есть, хотим никогда не отпускать друг друга или никогда не быть слишком далеко. Я думаю, что в следующий раз, когда мы вернемся в Италию, мне придется во что бы то ни стало избежать второй среды. Господь, позволь мне совершить грех, ради Карлоса, ради нашей любви. Даже если из-за этого я попаду в ад, пусть это будет только первое кольцо, высший круг. Позволь мне за свои страшные деяния оказаться как можно выше, на том кругу, которого я даже не достоин. Позволь мне быть так близко к земле, чтобы наблюдать за ним и быть во власти того, чтобы снова оказаться под ним. Куджин (итал. cugine) - молодой солдат, ожидающий посвящения в члены Семьи Консильери (итал. consigliere) - доверенный советник в Семье, с которым всегда советуются перед принятием решений Капореджиме (итал. сaporegime) – сокращ. капо (итaл. capo) - член Семьи, который руководит командой Комаре (итал. comare) – любовница, историческое значение – крестная мать Venga (исп.) - пошли Per favore (ит.) - пожалуйста Corazón (исп.) – милый, дорогой Los coños (исп.) – неценз.: сволочи, черти Dios (исп.) - Боже