Recuerdame

      Два дня. Эль Топо уже не было два дня. Ле Шевр всё помнит очень размыто. Он смутно помнит крики, в основном свои собственные, помнит Чистильщиков и окровавленное лицо Эль Топо, помнит его приглушённые всхлипы, когда тот пытался высвободиться из ремней, удерживающих его в кресле, пока Доктор Беллум возвышалась над ним с устройством для стирания памяти. Он припоминает Мим Бомбу и Тигрицу, печальные лица которых выражали искреннее сожаление. Всего два человека, но даже от этого комната казалась такой тесной.       Три дня. Примерно столько нужно Ле Шевру, чтобы прийти в ярость. Он практически до смерти душит Пейпер Стар после её попыток поиздеваться над ним. Он плюёт в сторону Профессора Мальстрёма, когда тот предложил ему отдохнуть от миссий из-за его «трудного поведения». Трудного поведения. Может быть, ему следовало убить Пейпер Стар и посмотреть, действительно ли Мальстрём настолько безразличен к жизням других. Он помнит, как Чистильщики забрали единственное маленькое фото Эль Топо, вставленное в рамку. Оно было сделано во время одной из миссий, на нём он мило улыбался. Телефон Ле Шевра во время его отстранения тоже был конфискован. Когда он получил его обратно, номер Эль Топо, фотографии, сообщения, ничего этого не было. Больше не было.       Четыре дня. Тигрица подходит к нему со слега помятой запиской в руке, по её глазам видно, что она его жалеет. Ему это ненавистно. Он выхватывает из её руки конверт и бормочет «merci», прежде чем быстро уйти прочь. Ему даже не нужно было читать, что там написано. Красивым, витиеватым почерком, принадлежавшим Антонио, синими чернилами было выведено «Для Ле Шевра, если вдруг что-то случится». Он не был к этому готов.       Пять дней. Ему, наконец, удаётся выместить злобу на Кармен Сандиего. Кармен явно не ожидала такой свирепости в его голосе. Во всяком случае, похоже, что его слова причиняют ей куда больше боли.       — Это за каждую проваленную из-за тебя миссию, — он рычит и даёт ей пощёчину.       — Это за Грея, — он не унимается и бьёт её кулаком в челюсть.       — А ЭТО ЗА ЭЛЬ ТОПО! — последний удар сбивает девушку с ног. Он должен убить её здесь и сейчас. А затем забрать кольцо с рубином, принадлежавшее какому-то британскому монарху, о котором он ничего не знает и на которого ему наплевать. Но, тем не менее, девушке удаётся сбежать от него живой, а ему не удалось заполучить кольцо. Он не видит, как Кармен открывает опухший после ударов рот и хочет что-то ему сказать, но передумывает и лишь закусывает губу, прежде чем скрыться.       Этой ночью он начинает винить себя во всём. Он бьёт кулаками стену и сквозь тьму наблюдает, как кровь стекает с его костяшек. Отлично. Он это заслужил. Он заслужил каждую эту секунду. В ярости он швыряет письмо через всю комнату. Не проходит и часа, раны на его кулаках всё ещё свежие, но уже не кровоточат. Он бережно, словно маленького ребёнка, подбирает письмо и так же аккуратно кладёт на письменный стол.       Шесть дней. Боль всё не утихает. Оперативники, которые по воле случая были вынуждены оставаться с ним в одном дешёвом мотеле, пялятся на него с другого конца коридора, кто-то с сожалением, кто-то с опаской. Они все ему ненавистны. Очевидным решением для него было просто закрыться в маленькой комнате, которую VILE могли позволить для него снять. Он смотрит на письмо, затем переводит взгляд на дыры в углу комнаты, все они размером примерно с его кулак. Не важно, не ему за это всё платить, а VILE. Он смотрит на письмо, которое так старался игнорировать всё это время: «Что ж, — думает он, — видимо больше нет смысла с этим тянуть».       Медля, он рвёт запечатанный конверт, и достаёт из него блокнотный лист. Чернила на нём заметно смазаны, словно от влаги. Разворачивая его, Ле Шевр морально готовится к тому, что было для него уготовано.       Mi amigo amor,       Если ты читаешь это, значит, либо меня нет в живых, либо ты навсегда стёрт из моих воспоминаний. Ну, если мои воспоминания стёрты, то я с тем же успехом могу быть и мёртв. Я попал в VILE ни с чем, и не думаю, что что-то с тех пор поменялось. Пожалуйста, не плачь. Как видишь по следам на письме, я и сам с этим неплохо справляюсь. Ты ведь заметил, что я написал слово amor? На французском оно примерно такое же, так ведь? И я пишу это от всего сердца. Ты больше никогда меня не увидишь, так что мне не страшно. Больше не страшно. Sí, ты всё правильно прочитал. Я люблю тебя. Te amo. Je t’aime. Прости, что не сказал раньше, но ты заслуживаешь знать об этом. Видимо, временами я бываю настоящим трусом. Чувствуешь ли ты то же самое ко мне? Думаю, нет. Наверняка я был для тебя просто обузой. Я знаю, как Факультет относится ко мне. Как все относились ко мне. Я тянул тебя вниз. Скорее всего, из-за этого ты и читаешь это письмо. Я опять в чём-то оплошал? Lo siento за это, но я ведь крот, вытащи крота из его норы, и он повсюду разведёт грязь. Так уж устроен мир. Что бы ни случилось, я надеюсь, что ты не винишь в этом себя. На моей родине есть пословица: «El tiempo todo lo cura». Переводится примерно как «время лечит». Просто потерпи немного, Ле Шевр. Ты и раньше жил без меня, и сможешь свыкнуться с этим снова. Взбирайся на такие вершины, до каких только можешь дотянуться. Больше никто не будет удерживать тебя на земле. Хотел бы я сказать, что мы скоро увидимся, но мы оба знаем, что это не правда. Es adíos.

Te amo,

Антонио.

      И он уже не может сдерживаться. Ком в горле не оставляет ему выбора, кроме как заплакать. Он падает на колени, и всхлипы сотрясают всё его тело. Если у Эль Топо правда были к нему чувства, между ними могло быть нечто большее. Ле Шевр мог бы рассказать ему всё: насколько удивительным Эль Топо был на самом деле, как рядом с ним он чувствовал себя самим собой, как Ле Шевру достаточно было лишь его увидеть, чтобы влюбиться ещё больше. Словно спасательный трос, он прижимает письмо к груди, ведь он не может обнять его отправителя, поцеловать его, рыдать у него на плече и нашёптывать извинения за всё произошедшее. Жизнь вокруг него идёт прежним ходом, а Ле Шевр только что был потерян. Навечно.