---
Бумажными самолетиками то и дело долетают обрывки слухов, сплетен, фраз — у Риты снова роман, снова неудачный. Шаблоны рвутся с треском; клочки по ветру разносит белой пылью. Вдруг понимает, что это почти больно — слышать, понимать, знать. Что где-то не здесь, где-то не с ним — для него у Риты лишь снисходительное «стажер» — салага, мальчишка, юннат. Привычка лезть на рожон как-то незаметно становится обыденностью — под опьяняющим действием страха хоть ненадолго стихает в сознании морской прибой цвета прохладных глубоких глаз. Море не лечится.---
Когда Батя отзывает его в самый разгар одиночного и горячего (как будто были другие) спецзадания, Кот почти злится — а ведь казалось, пошел на поправку, излечился совсем, и простуженное море не снится практически… До тех пор злится, пока в коридоре у лифта не сталкивается лицом к лицу с Ритой — улыбчивой, смягченной, в безупречно сидящей форме вместо запыленного, кровью заляпанного камуфляжа. А когда она сама тянется его обнять, в груди становится отчаянно больно и тесно — словно теплой соленой водой заполняет легкие. Море захлестывает яростной штормовой волной с новой силой.— С Василисой не помирился? — Ну она же на тебя не похожа.
В брошенной вскользь шутке концентрация правды превышает все допустимые пределы. И, осторожно обнимая ее сейчас — мирную, будто теплое море в безоблачный день, Кот понимает с опозданием: она — единственная стихия, с которой ему не совладать никогда. Тонет.