Фрагменты

Они впервые разговаривают о том решении только спустя полгода после перевода. Бизон приходит к Олесе в палату с традиционными апельсинами, хмуро разглядывает ее перевязанную руку, вспоминая, сколько раз за эти полгода Ума побывала на больничной койке — но сбивается со счета где-то на третьем ножевом. Служебные будни на Дальнем Востоке выдаются мягко сказать беспокойными.       — И что тебе в Мурманске не сиделось? — показательно ворчит Тарасов, пристраивая фрукты на тумбочку и на Уманову стараясь не смотреть. Слишком двусмысленно стало все здесь между ними — когда остались из прежней команды только вдвоем среди чужаков, пытаясь выжить и сражаясь плечом к плечу. Олеся смотрит на него несколько секунд не мигая — и в ее зеленовато-карих закипает отчаянная решимость, помноженная на жажду мучительной откровенности.       — Кот ради Багиры бросил «Нерп» и пожертвовал званием, — произносит на грани слышимости. — А мне вообще терять нечего. … Кроме тебя, — тает под белоснежным больничным потолком кричащая недосказанность. Бизон каменеет спиной, радуясь, что Олеська не видит сейчас его глаз.       — Декабристка ты моя, — усмехается совсем не весело. Олеся тихо смеется, старательно забивая неловкость.       — Так мы ж не в Сибири. Выходя через десять минут из ее палаты, Тарасов в бессилии прижимается лбом к выщербленной больничной стене, остужая холодом крашеного бетона закипающую в сознании безысходность. Они обречены. Им не быть ни вдвоем, ни порознь.