Black currant

      Ему хорошо помнился тот день. Это было странно, ведь ничего особенного он собой не представлял, но отпечатался в памяти так четко, что те запахи до сих пор чувствовались, словно это произошло несколько минут назад.       Совсем недавно прошел теплый дождь, земля была влажной, вязкой, он испачкал все свои ботинки. Мать точно не одобрила бы его неопрятность, если бы заметила, но что она могла поделать? Ей была неподвластна своевольность сына, пусть зачастую она могла контролировать его. Брюс был послушным ребенком — по крайней мере, знакомые родителей так говорили и в школе учителя отзывались о нем так же. В целом это была правда, но случались дни, когда его тянуло делать все наоборот — так, как хотелось лично ему. Наверное, он был слишком молод тогда раз считал, что выбегать под дождь, пачкать ботинки, штаны и лицо — это бунтарство, но представить большего он просто не мог.       Он как сейчас помнил, как сидел на корточках, помнил тот пышный куст с отяжелевшими ветками, помнил, как высматривал свои любимые ягоды. Его завораживал их яркий запах, насыщенный вкус и легкая облагораживающая кислинка. Черная смородина. Гроздь этих темно-фиолетовых ягод пряталась где-то за влажными ароматными листьями, с поверхности которых скатывались маленькие, холодные капли прошедшего дождя прямо на руку Брюса. Он хотел собрать целую горсть, набить ими карманы и рот, и ходить по особняку, заглядывая во все комнаты, где вечно суетилась прислуга, в кабинет отца, где ему не удавалось задерживаться надолго из-за занятости последнего. Ходить и съедать по ягоде, наслаждаясь вкусом.       Смородина далеко не сладкая ягода, и Брюсу, как ребенку, она не должна была нравиться, но реальность оказалась несколько дальше от статистики, и Брюс ее обожал.       Он нашел ее тогда. Помнил, как сильно вытянул руку, полностью зарываясь в мокрый куст, и сжал в своей маленькой ладони свою цель. Ягоды были крупные, сочные, спелые, их кожица была такая тонкая, блестящая, она надорвалась в некоторых местах, освобождая малиново-красную плоть. Он запачкал руки; смородиновый сок сильно окрашивал кожу и непросто отмывался, но это такая мелочь по сравнению с тем, что она могла дать взамен.       Брюс любил черную смородину намного больше, чем какую-нибудь другую ягоду, никакая клубника, вишня или, например, морошка не могли сравниться со смородиной. Так было тогда, так было и теперь. Уже близился его сороковой день рождения, и за столько лет изменилось столько всего. Изменился мир вокруг: технологии, города, люди, он сам изменился так сильно и пережил столь много, но вкус любимой ягоды оставался так же близок его сердцу и являлся напоминанием тех далекий дней, когда он был молод и беззаботен, тех дней, когда он просто жил и ничего не решал, ничего не боялся, кроме ворчания Марты из-за запачканных ботинок с одеждой и руками. Только это и было чем-то непозволительным, чем-то, что делать не стоило, если он не хотел расстроить своих родителей. Сейчас он мог поступать по-своему. Почти мог. Его ограничивали лишь собственные законы, которым он обязался следовать, и даже их было так просто нарушать.       Он же никогда бы не поступил так при других обстоятельствах? Такой вопрос задавал себе Брюс, глядя в зеркало, затягивая галстук, практически каждое утро. Конечно же, нет. Да, он сам себя обманывал, и у него это так хорошо получалось. Ему неплохо удавалось вводить самого себя в заблуждение каждый раз, когда просыпался посреди ночи, чувствуя, как этот человек тихонько забирается к нему под одеяло и прижимается сзади, устало выдыхая в шею.       Ну да, он никогда бы не позволил врагу так опасно близко подобраться к себе и дышать прямо в спину. Только вот на самом деле всё получилось наоборот. И он позволил. И тот дышал ему в спину. И не просто дышал.       Брюс туго затянул галстук — да так, что стало больно, и ему пришлось ослабить узел. Он ещё раз посмотрел на своё отражение, заглянул самому себе в глаза, пытаясь найти во взгляде хоть малейшее объяснение того, что он делает. Но этот вопрос всегда оставался без ответа. Что ж, это утро ничем не отличалось от прочих.       Сегодня будет торжество. Он очень давно не устраивал никаких вечеринок в честь своего дня рождения, но эта дата отличалась от остальных. На празднике никого лишнего не будет, приглашений он не рассылал, звонки будут перенесены на следующие сутки. Он будет один. Наедине с ним. Первый раз.       Брюс спустился вниз, поглядел на свои дорогие часы, которые показывали без четверти двенадцать, а потом направился на кухню. Он ожидал увидеть Альфреда, но тот, по всей видимости, отошёл. На столе были разложены все необходимые ингредиенты для желаемого угощения, только Брюс не знал, что Альфред планировал готовить, и он сам не рассчитывал ни на какой праздничный стол. Его беспокоило совсем не это. Всё так запуталось. На рабочей поверхности Брюс заметил муку, яйца, какао порошок и некоторые другие продукты, из которых Альфред собирался что-то приготовить, но он не придал этому никакого значение.       Брюс посмотрел в окно. Уже сошёл снег, но было всё так же холодно, солнце пряталось где-то за облаками, и в целом сегодня стоял угрюмый пасмурный день, который никак не располагал к празднику. Джокер где-то пропадал, ночью он не вернулся домой, не залез в постель, разбудив Брюса, не оставил никаких сообщений или записки. А Уэйн думал, что Джокер разбудит его рано утром, взорвав хлопушку прямо над ухом. Правда, он ждал похожего каждый день, но ещё ни разу за всё совместное проживание тот не сделал ничего подобного, и это обнадеживало, но не помогало Брюсу навечно отделаться от ощущения, что от Джокера всегда стоит ждать самого плохого, даже если он лежит сонный у тебя под боком.       На кухню зашёл Альфред, Брюс поздоровался с ним, не отводя глаз от окна.       — Доброе утро, сэр. Поздравляю вас!       В голосе Альфреда Брюс почувствовал улыбку, и ему стало теплее на душе.       — Спасибо.       Он обернулся к дворецкому и на мгновение оторопел: прямо на столе стояла огромная глубокая тарелка с черной смородиной. Со смородиной, о которой он совсем недавно вспоминал.       — Откуда это?       Альфред, наверное, не совсем понял удивления Уэйна, потому просто пояснил, что купить эту ягоду в наше время не так уж и сложно, а потом, слегка помедлив, добавил:       — Это Джокер попросил её купить. Он хотел торт с черной смородиной, сказал, что сегодня особый день и что он хочет, чтобы всё было по-особенному, а шоколад — это скучно и банально.       Брюс без каких-либо мыслей смотрел на Альфреда. Он просто не знал, как реагировать, а ведь ничего странного не произошло. Правда ведь?       — Я посчитал, что это хорошая идея, ведь вам нравится смородина.       Альфред взялся за готовку и первым делом разбил яйца. Первая волна удивления прошла, в конце концов это не была какая-то тайна, Джокер вполне мог догадаться, только всё сложилось так подозрительно удачно, что не вызывало доверия.       И почему ему взбрело в голову вспоминать о смородине именно сегодня?       — Ты знаешь, где он? — спросил Брюс.       — Не могу сказать точно, последний раз я видел его в саду, но сомневаюсь, что он стал бы оставаться там так долго, еще слишком холодно для долгих прогулок в лёгком пальто.       Брюс кивнул, полностью соглашаясь с Альфредом, но потом всё же пошёл искать Джокера — и пошёл он именно в сад. Просто удостовериться.       — Сэр, вам звонили мастер Грэйсон и мисс Гордон, они от всей души поздравляли вас, обещали перезвонить позже, чтобы поговорить лично. Мастер Грэйсон очень хотел приехать сегодня, но сказал, что, вероятно, не успеет к ужину, просил за него не переживать.       — Спасибо, Альфред, — улыбнулся Брюс.       — И ещё звонила мисс Кайл, — более осторожно сообщил Альфред.       — И что она сказала?       — Просила передать поздравления. Это всё.       Брюс кивнул и вышел в гостевую. Сейчас ему было не до мыслей о Селине, он хотел сосредоточиться на чём-то одном. Хотя бы в свой день рождения он имел право немного забыться и подумать о постороннем? Ему хватало переживаний, и вновь выяснять отношения с Селиной не очень-то хотелось. Тем более в такой день.       День рождения уже давно перестал носить для Брюса какой-то особый ритуальный характер, которым часто наделяют его люди в молодом возрасте, не говоря уже о детях, для которых день рождения может приобретать особенный статус. Однако Брюс ещё помнил те праздники, которые устраивали для него его родители, то тепло и любовь, которыми делились с ним родные люди. Эти воспоминания были слишком ценными и отчего-то находились в связке с воспоминаниями о смородине, которую Брюс ел летом. Должно быть, связь была очевидна: это его детство — то самое сокровенное, до чего он не подпустит никого даже самых дорогих людей. Это часть утерянного прошлого, до которого даже он добраться уже не сможет. Никогда.       Выйдя на улицу, Брюс осмотрелся, высматривая того самого человека, но видел только пустой двор, где бродил один лишь прохладный ветер, раскачивая голые ветви деревьев. Он прошёл немного дальше в сад — туда, где совсем ребёнком любил играть, прятаться в кустах от кухарки, у которой иногда таскал со стола печенье. Там находились крупные кусты смородины и тоненькие стройные вишневые деревья, которые уже давно плодоносили маленькими кислыми ягодками, из которых Альфред первое время варил варенье, но вскоре и это перестал делать. Здесь, в этом поистине священном месте, Брюс наслаждался детством.       Он взглянул на эти подрагивающие от ветра кусты, которые всё ещё были так же огромны и крепки, и его губ коснулась слабая улыбка. Здесь он чувствовал себя в безопасности, здесь ему было хорошо и уютно. Здесь он мог вновь ненадолго придаться воспоминаниями.       За спиной послышались тихие шаги. Брюс не двинулся с места — он уже знал, кто это был. На глаза легла пара чужих ладоней, и прямо над ухом послышался негромкий хищный шепот:       — Угадай, кто.       — Даже не знаю, — с иронией ответил Уэйн, перехватив руки Джокера. Он обернулся к нему, встречая довольную ухмылку.       — С днем рождения, большой мальчик, — поздравил его Джокер.       Такого не случалось никогда в жизни Брюса, но отчего-то чувство дежавю нахлынуло на него в это мгновение. Ему и правда показалось, что уже когда-то давно кто-то так же подходил к нему со спины и, закрыв глаза руками, задавал очевидные вопросы. Может, это была мать? Такого точно не случалось, но лёгкая паника поселилась в глубине сердца. Ему стало не по себе.       Так всегда было с Джокером. Могло ли это быть странным и как-то пугать?       — Спасибо, — выдавил улыбку Брюс, прогоняя странное ощущение.       Джокер в ответ ещё шире улыбается, и в его улыбке есть всё, чего так любит и боится Брюс. Всё то, чего ему так не хватает, и то, что есть у него в избытке. Вечное противоречие, разрывающее напополам. Джокер видит в его глазах смятение — он всегда это видел, — но вместо того, чтобы вцепиться когтями в эту рану и нанести ещё один добивающий удар, он льнёт к груди Брюса, его руки мягко касаются чужих запястий, его тёплое дыхание ощущается прямо на губах — так и тянет прикоснуться. Озорной огонёк во взгляде дарит неложное чувство, что всё нормально. Всё нормально. Всё так, как должно быть.       Уже вечером они сидели за столом, недавно уничтожив праздничный ужин, на котором настоял Джокер. Ведь как иначе можно создать праздничное настроение без шампанского и тостов имениннику? Его пожелания были забавными. На удивление в них лишь едва прослеживались сомнительные идеи, но в целом в них был смысл. И ирония. Пару раз Брюс искренне засмеялся, и ничего более не могло так сильно восхитить Джокера, как это. Он был счастлив.       Вдруг на пороге появился Альфред. В руках он нёс большой торт, на котором ярко горели пара свечей. Джокер радостно хлопнул в ладоши, поглядывая на Брюса. Последний не без восхищения смотрел на кондитерское изделие, которое несомненно сделал Альфред. Этот торт был насыщенного пурпурно-малинового цвета, идеально гладкий, блестящий, обложенный шоколадной плиткой и украшенный шоколадной спиралью и гроздями черной и красной смородины. На нем утроились две зажжённые свечи в виде цифр, которые складывались в возраст Брюса. У него сегодня юбилей.       — Поздравляю, Мастер Брюс.       — Альфред, — Уэйн не сводил глаз с торта, — это потрясающе. Тебе стоит открыть собственную кондитерскую.       — Может быть когда-нибудь я так и поступлю, — улыбнулся Альфред.       Джокер в этот момент, как кошка, подкрался к Брюсу и, положив руки ему на плечи, произнёс:       — Загадывай желание, мышонок. — Он поцеловал его в висок. — Только не загадывай, чтоб я ушёл от тебя. Я как раковая опухоль — так просто от тебя не отстану.       Он по-доброму посмеялся. Альфред холодно взглянул на Брюса. А Брюс чуть раздражённо хмыкнул.       Что же загадать? Он не задумывался над этим, да и подобные глупости вряд ли имели хоть какую-то связь с реальным миром. Но всё же так прекрасна была мысль, что что-то внешнее, на что ты не способен влиять, владеет тобой, твоей жизнью, твоей судьбой, и это нечто может повлиять на твоё будущее, подарить тебе что-то ценное, чего ты так хотел, о чём ты так просил. В этот особенный для тебя день. И просить нужно от всей души, от всего сердца — тогда всё сбудется.       Брюс подумал немного и задул свечи.       Торт был восхитительно вкусный. Шоколадные коржи из бисквитного теста и нежнейший смородиновый мусс залитые клубнично-смородиновым гляссажем сносили голову, а на выдохе ощущался едва заметный аромат перечной мяты. Альфред несомненно превзошел себя. Таким угощением было бы не стыдно угощать королеву. Но больше всего во вкусе ощущалась черная смородина — именно она делала этот торт таким неповторимым, таким родным и ценным. Черная смородина — ягода его прошлого. Прошлого того — другого Брюса, оберегать воспоминания которого было делом чести.       Рядом пристроился Джокер, который прямо мурлыкал, пока поедал торт. И Брюс смотрел на него и понимал, что единственное, что связывает его прошлое и настоящее, умещается у него в тарелке и имеет смешную розничную цену. Однако для него она была бесценна.