***
Митя Сковородкин сегодня встал пораньше. Нужно было повторить заготовки для Стендапа и переговорить с куратором, которого должны были назначить вчера, но почему-то ещё не назначили. Он нацепил две рубашки, тёмно-синюю и оранжевую: одну застегнул на все пуговицы, а другую повязал вокруг бёдер. Сегодня Маринку — девушку на два курса старше, которая по какой-то причине (по какой сам Митя понять не мог) его слишком сильно и часто игнорировала, он провожать не собирался. А все потому, что в ответах на «mail.ru» какой-то умнейший из граждан альфа-самец (при чем в прямом смысле этого слова) выдвинул уже отчаявшемуся Митьке одну версию, которая Сковородкина очень вдохновила. И теперь, когда метод завоевания Маринки был сменён, Митька был уверен в своем успехе на 99, 99 процента. Имя Стендап куратора обнаружилось на доске посреди холла, где в обычные времена красовался оборванный клочок бумаги, на котором от руки было выведено: «Распродажа телефонов, услуги компьютерного мастера» и номер телефона без половины цифр. Кем был этот таинственный Игорь, и как он проник в универ со своим объявлением, до сих пор не знал никто, но с того дня, как оно появилось на доске, компьютеры у некоторых студентов слетали постоянно. По кампусу пробегали слухи, что это призрак повесившегося на проводах универского компьютерщика не дает студентам спокойно делать свои домашки. Митька конечно в это не верил. Да и проблемы были более насущные, тут уж никакие Винчестеры и соль не поможет. Перед глазами стояло имя одного из его нелюбимых преподавателей — историка Виктора Ивановича Власовцева, который был из тех самых неинтереснейших и безынициативнейших людей, а их Митя не любил больше всего. Главное, чтобы человек был яркий, харизматичный, одним своим видом несущий бунт или хотя бы радость, а все остальное вроде дрянного характера, внешности, проблем с воспитанием и прилагающегося для Мити просто не имело значения. Однако, заглянув в аудиторию, которой почти безраздельно и самолично владел Виктор Иванович, которому из-за его обычности даже кличку не придумали, Митя Сковородкин свое мнение резко изменил, а все потому, что историк, стоя на кафедре в каких-то чёрных джинсах в облипочку, вешал на проектор еловый освежитель воздуха для машин. При этом под нос Виктор Иванович бормотал что-то нелицеприятное, а довершала картину какая-то совершенно модная рубашка преподавателя, как и всегда белая, но с какими-то короткими рукавами с чёрными манжетами и таким же чёрным воротником. Пиджак и галстук отсутствовали напрочь. Митька не удержался и спросил: — На свидание идёте, Виктор Иванович? Тот вздрогнул и озадаченно посмотрел на Сковородкина, ответом был взгляд такого же содержания. — Вам что-то нужно, мм… — историк как-то замялся и напряг лоб. — Митя, — догадался парень и, дождавшись кивка, продолжил. — Вам должны были сказать, что вы куратор университетского Стендапа в этом году, ну, на день студента, — Виктор Иванович кивнул, а Митя продолжил. — Сколько заявок на участие уже подали? Историк нервно огляделся и слез с парты, при этом его рубашка как-то подозрительно натянулась в руках, глаза за стёклами очков чуть заметно сщурились. Он вздохнул и рукой провёл по волосам, приглаживая свою тёмную чёлку. — Да, да, Дмитрий, вы можете записаться, — сказал мужчина преувеличенно бодро и громко, и, кинув Сковородкину девственно чистый лист без линеек, отвернулся к доске, вырисовывая мелом дату. Но Митю это действо не остановило: криво вписав синей пастой своё имя и фамилию, Сковородкин вновь повернулся к учителю. — Где и когда будет проведено первое собрание? Виктор Иванович удивлённо обернулся и вскинул брови. Митя вздохнул и мысленно посчитал до десяти. Нет, он не был по жизни тем комиком-весельчаком, что лезут везде со своей инициативой без продыха, просто ему и правда это нравилось, сочинять сценки, заставлять людей улыбаться. Когда-то его папа тоже играл в университете, тогда это называлось по-другому, КВН, но суть оставалась та же. И когда Митя становился, пускай и на простую университетскую, но все же сцену, то чувствовал себя тем парнем из отцовских рассказов, тем самым капитаном КВН команды со старых записей прошедших лет, которые он смотрел ещё в детстве, и не понимая ничего, смеялся вместе с папой. — Я подумаю над этим, — громкий голос Виктора Ивановича заставил Митю вздрогнуть. Надо же было так задуматься. Сковородников перевёл на историка затуманенный взгляд и кивнул. А потом вышел из аудитории, сталкиваясь в дверях с Михой Никоновым — братом Марины. Сковородников на самом деле Миху всегда недолюбливал, за Никоновым, независимо от места и времени, вились девчонки, и не смотря на неуспехи в некоторых непрофильных предметах, тупым назвать его язык не поворачивался ни у кого. Но даже не это было самым обидным! Они с Михой оставались однокурсниками-одногодками, а потому Маринка Никонова, к которой Митька дышал неровно уже второй год, наверняка думала, что Сковородников простой, ничего не умеющий несчастный младшекурсник, который годился ей в те самые братики. И ничто и никто не могло сломать веру Митьки в то, что во всех его любовных неудачах виноват именно Миха. Никонов безразлично проскользил взглядом по Митьке и вошёл в аудиторию. Сковородников остановился и прислушался. Скрип мела, тихое дыхание за стеной, легкие шаги, бормотание Виктора Ивановича себе под нос, мерзкий удушающий запах елового освежителя, пылинки, летающие в солнечных лучах под потолком. Ничего, совершенно ничего примечательного. Только вот отчего такое чувство, что что-то произойдет?***
Миха Никонов пришёл сегодня раньше. Сердце стучало быстро, учащённо, словно желая искалечить грудную клетку. Ноги сами несли, стремились бежать быстрее; вниз — в переход по ступенькам, вверх — на улицу, промёрзший утренний воздух. Почему, почему, почему… Почему?! Руки дрожат, сердце колотится, дыхание сбивается, а в голове мысли глупые-глупые, радостные, клубками. Все чего-то хочется, но в ушах так кровь стучит, набатом, не слышно собственных мыслей даже в тишине, даже в глухом коридоре, освещённом ярким белым светом. Все движения — сплошной автомат, словно Миху переключили в анабиоз со вчерашней ночи. Неприятно тревожно и глупо радостно одновременно, а потом поворот, чье-то плечо, косяк и внутрь. Только теперь уже тихо, мягкой поступью. Не спугнуть, понаблюдать. Смотреть. На твёрдые руки, волосы длинные, завивающиеся у концов. Дышать. Медленно, через нос, совсем не слышно. И всё равно. Рывок! На Миху устремляются глаза испуганной лани. Спугнул. Спугнул расслабленность, испортил любование. — Вам что-то нужно? — голос тихий, дымчатый. А Миха будто в себя приходит. И не понимает. Как вообще здесь оказался? — Хотите поучаствовать в Стендапе? Список дать? И Никонову только и остается, что кивнуть. Словно зачарованному поставить свое имя прямо под еще одним, только что написанным, а потом поднять глаза. Виктор Иванович тут же отводит взгляд, закусывает губу, отворачивается. У Михи в голове немой приказ: «Уходи». И он уходит, не проронив ни слова.***
В шесть вновь свободен. Сегодня без задержек, в зачуханное метро. Сегодня не домой — в ресторан, на назначенное заранее свидание, назначенное вчера ночью, торопливо пялясь в экран телефона, быстро печатая на сайте знакомств. Ну же, чёрт, попытайся! Попытайся нормально, надолго, может быть, навсегда. Главное — не опоздать. Произвести благоприятное впечатление, понравится. Не такой уж он старый, верно? Не настолько плох, шлюховат стал, чтобы не смочь начать с простого свидания. Без дрочки, отвязного секса в первый день и простого расставания утром, без приглашения на кофе в одной из дешёвых гостиниц. Проверка. Хватит, хватит, хватит.! — Виктор? Плечо, как разрядом. Глаза в глаза. Мягкая улыбка. Все хорошо.***
Сегодня на допах до половины шестого, затем в библиотеку за томиком физических уравнений, а потом в бар. Кинуть рюкзак в угол служебного помещения, сменить цветастую футболку на классическую рубашку, надеть фартук. Стандартно, привычно, совсем не так, как утром. Чёртово наваждение, желание коснуться, обладать, почти такое же, как во второй день их знакомства, не Михино желание. Теперь Никонов знал: дело было не в заднице преподавателя. Что-то другое, ужасное и неизведанное кинуло его в аудиторию к историку, что-то грубое, отвратительное. Другое. В голове вертелось чье-то твердое: «Уходи». Воля не Михина, чужая, приказ чужой, и ощущение беспомощности тоже чужое. Инородное, отторгающее. Словно душу вынули и выплюнули через копчик. Ненормально. В Михину голову закралась мысль о переработке, но он тут же отвлёкся от неё, наливая вновь прибывшему клиенту виски. Учись, работай, и за все воздастся! Миха верил, что воздастся. Что сможет съехать из общаги в свою квартиру, а не назад к маме. Только не туда, где все пропахло сладкой ванилью ароматических свечей, где чувствуется спокойная безнадёжность и тоска по ушедшей любви. Никонов не хотел этого ощущать. Только не заискивающегося взгляда матери, грустного, печального, брошенного. Миха рос и все больше походил лицом на отца. И тем больнее было раз за разом слышать приглашения на выходные, тем радостнее было засесть за учебники, оправдываясь перед всеми, только не перед собой. Никонов вздохнул и улыбнулся, заметив на себе пристальный взгляд хозяйки бара — Лилии. Та была доброй, но Миху наняла на работу в первую очередь из-за его личика, привлекающего клиентов, и за свой бар-пивную стояла горой. На улице уже совсем стемнело. В будний день напиться заходит только обреченный, без часу безработный любитель, и никого в округе. Фонари, как и всегда, горят через один, чай не центральный район. Тихий вечер. Это в субботу-пятницу-воскресенье начнут подтягиваться посетители, и тогда Михе и правда придётся изрядно попотеть, а пока… Как странно, что минута-две-пять — так мало. Так мало, но так значимо. Один поворот, два поворота, не та улица, получасом раньше, и все было бы иначе. Голова у Михи начинает болеть. Вспышками, резко, сильно, словно чем-то тяжелым ударили. А потом раздается крик. Мужской пронзительный, а после полузадушенный. Никонов срывается с места и выбегает на улицу. Лилия, потушив сигарету и схватив телефон, вываливается следом. Фонари, как назло моргают, не давая ничего разглядеть. На земле полулежа два силуэта, третий — ростом громила, стоит тут же, рядом, и держит в руках что-то тяжёлое. Миха срывается с места, но далеко, опасно, не успеть до! Фонарь моргает ещё пару секунд, а потом загорается в полную силу, словно почувствовав, что на узкой улочке что-то не так. Но громилы — третьего, как не бывало. На земле, скорчившись, два мужчины, один всем телом закрывает другого. Лица обоих больше напоминают отбивную. Лилия тянется за телефоном, а Миха замирает на месте. Потому что даже за всеми синяками узнает. Узнает того, кого здесь быть никак не должно.