***
Они загнали коней грудью прямо в прохладную воду реки, отчего поднялись волны, и жёлтые бутончики кувшинок боязливо спрятались в высокой траве. Холодные брызги полетели во все стороны, орошая пламенные завитки голов, и тогда жар погоды начал отступать, становилось невыносимо легче и телу, и душе. Джордж уже успел уйти намного вперёд, рассекая водную гладь в поисках брода. А в это время Фред, задержавшись, зацепился взглядом за фигуру вдалеке. Приятный ветерок ласкал кожу на лице, шее и открытой груди, стопы освежала речная вода. А когда Уизли понял, что чувства и зрение его не обманывают, внутри у него разросся горячий восторг. Он узнал эту лёгкую, почти летящую походку, коричневое платье, красиво оголяющее тонкую щиколотку, а ещё стаю гусей, визгливо следующую за хозяйкой. Как заколдованный, Фред развернул своего рыжего коня, но на берег не пошёл, будто дальше нельзя. А фигура была всё ближе к ним, шла по касательной с рекой, чтобы уйти в деревню. — Что Фредди, налюбоваться никак не можешь? — насмешливо спросил Джордж, разлёгшись на лошади кверху пузом и полоща ногу в реке. Его буланая подруга неспешно брела по мелководью. Юноша смотрел почти заворожённо, провожая кучерявую гриву волос долгим и внимательным взглядом. Душу грела эта мягкая поступь, аккуратное помахивание палочкой и мелодичное напевание. Фред только и думал: «обернись... ну же, обернись» — ему казалось, что если она этого не сделает, то его сердце остановится. И когда это произошло, его губы не могли не растянуться в счастливой улыбке. Девушка легко помахала ему рукой, в которой держала тонкий прутик. Фред поднял свою ладонь ответно, и, не удержавшись, задорно послал воздушный поцелуй. Она вдалеке негромко всхохотнула, склоняя ласковую головку, и продолжила гнать гусей по дороге в деревню. — Что, братишка, смотрю, ты уже по уши в беде, — близнец, до этого наблюдавший за братом молча, вдруг взмахнул рукой, поднимая волну брызг. Холодные капли стекли по загривку, но Фред даже не поморщился. — Совсем не боишься пересудов и осуждений, а? Фред перегнал соломинку из одного уголка рта в другой, провожая взглядом удаляющуюся девушку, а потом издал смешок. — Люблю её безумно! — Фред снова повернулся к брату и, умостившись на коне задом наперёд, смело оскалился. — И плевать мне, что там в деревне скажут. В семье Молли и Артура Уизли было шестеро сыновей и лишь одна дочь. Каждый ребёнок — кучерявый, голубоглазый и рыжий, словно поцелованный пылающим солнцем. Огненные вихры волос и яркая россыпь веснушек были отличительными чертами этой шумной семейки. Для любого человека — жителя или же приезжего — они были помощниками: взгляни на одного из представителей семьи и, видя других таких же людей, не ошибёшься — Уизли. Однако запоминающаяся внешность была не единственной чертой, так чётко помечавшей отпрысков именно этой семьи и отличавшей от другой деревенской ребятни. Все, как один, — не важно сын или дочь — были с волевым, доходящим до дерзости, характером. С немыслимой любовью к свободе и семье. И привязанность к природе, её безграничным просторам и красоте. Молодцы Уизли обладали своеобразной, но трогающей за сердце красотой. Её можно было назвать чарующей. Любой, казалось бы, изъян — будь то кривоватый нос или слегка косящий глаз — придавал лишь некой изюминки для их и без того яркой внешности. Парни в истинно мальчишеской традиции обладали жарким темпераментом и сильной тягой к приключениям. И если одни с возрастом всё же доходили до ума, то другие не могли так просто изменить своим врождённым качествам. Их младшая сестра Джинни, отличавшаяся бо́льшим спокойствием и холодностью рассуждений, была для них некой безопасной гаванью. Именно она умела в критичный момент охладить пыл братцев, когда те сгоряча могли сворачивать горы (в основном, не те). Уизли жили небогато по городским меркам, но в деревне считались чуть ли не самой зажиточной семьёй, что и делало их основной мишенью для дивчин — охотниц до красивых женихов с хорошим приданым. Почти каждый день к ним во двор захаживали расфуфыренные барышни, строившие глазки то так, то эдак в попытке снискать расположения хоть одного из сыновей. У Уизли был большой дом и «роскошный» огород, а ещё довольно широкий кусок поля для пахоты. Они разводили гусей и уток, имели небольшое стадо овец и двух быков, а на каждого сына — по скакуну. Да и большой дом с огородом в другой деревне был оставлен в наследство бездетным дядюшкой. В общем, жили очень даже неплохо. По крайней мере, не жаловались. В тесноте, да не в обиде. И это, несомненно, подкупало. Такой простор для хозяйства! Артур Уизли относился к тому типу отцов, который, являясь, казалось бы, простачком во всех смыслах, был опорой для семьи. Добрый и терпеливый, он проявлял необходимую любовь и к жене, и к детям, но мог становиться железным, если кто-то оказывался в беде (чаще по вине его же сыновей). Артур работал в местном совете: решал вопросы с делением пахотных земель, помогал деревенским в домашних проблемах и присылал для их разрешения людей — потому в деревне все знали семью Уизли и уважали. Его жена, подвижная и до крайности добрая женщина, в основном следила за домом, огородом, скотиной и детьми. Она была хорошей хозяйкой и ласковой матерью, умевшей и приголубить, и пожурить, но ко всему прочему в ней жила и боевая баба, умевшая строить детей по струнке. За имением шестерых мальчишек не самого скромного характера она часто примеряла ежовые рукавицы. Да и нужно было уметь быть строгой и несгибаемой, чтобы управиться с двумя особо взбалмошными близнецами-хулиганами и при этом не сойти с ума. Был у неё и один секрет, который семья старательно скрывала от деревенских: Молли выходила из семьи Пруэттов, рода знахарок и ворожей. Не часто она прибегала к пользованию своими силами и никогда не делала этого в открытую — к сожалению, далеко не все люди смогли бы принять проявление доброты за чистую монету и не искали бы в методах Уизли колдовские привороты и порчу. Их старший сын Чарли был ветеринаром, переняв по наследству некоторые целительные способности матери. К сожалению родителей, он покинул семейное гнездо сразу после совершеннолетия и вот уже много лет жил в другой деревне, занимался лошадьми. Однако Чарли всегда приезжал по первому зову и навещал родных. Второй по старшинству, Билл, стремился последовать примеру брата. У него уже давно был присмотрен дом и небольшой участок, но он пока не мог уехать, скапливая деньги с различных подработок. В соседней деревне у Билла завязался роман с одной кисейной барышней, которую он желал взять в жёны, но пока, однако, не спешил рассказать этого родителям (равно как и показать свою пассию). Третий сын, Перси, отличавшийся среди братьев самым серьёзным характером, не терпящим глупых развлечений, метил на место в совете. Его очень привлекала власть и сопутствовавшее уважение, но больше он хотел именно помогать людям, потому имел особые планы насчёт своих стремлений. В совете он был вот уже два года, однако поручений больше, чем «пойди-подай» пока не получал, чему был не очень и рад. Фред и Джордж — близнецы, родившиеся с разницей в пару минут, что делало первого из них, Фредерика, старшим (чем он частенько кичился). Терпения на двух этих извечных выдумщиков и дебоширов нужно было иметь с вагон и маленькую тележку: они никогда не находили себе места, не умели сидеть тихо и проявлять ангела терпения, будто главный мотив их жизни заключался именно в постоянном движении. Что делало их мать, при всём её терпении и нескончаемой любви к сыновьям, просто героиней. Для людей — в их окружении или абсолютных чужих — попытки различить их и угадать, кто есть кто, чаще заканчивались поражением: настолько близнецы были не просто похожи, но и вели себя одинаково. Между ними, однако, были отличия: Фред был более темпераментным и делал, не думая, в то время как Джордж предпочитал сначала пораскинуть мозгами. Однако делали они всё всегда вместе: влипать в неприятности, влезать в драки и получать по ушам от отца или матери — всё вдвоём. Когда они стали постарше, Молли Уизли дала им большую ответственность, полагая, что это будет хоть немного их сдерживать. Близнецы с пятнадцати лет вдвоём пасли семейных овец, и это научило их какой-то сдержанности, но совсем немного. За невнимательностью они порой допускали, что овца забредала «куда-то не туда» или терроризировала чужой огород. Шестой сын, Рон, был несколько забитым и зажатым мальчишкой, постоянно работавшим в роли мишени для шуток Фреда и Джорджа. У него были некоторые проблемы с гневом, но в большой семье, имея старших братьев, без этого никуда. Рон подрабатывал разносчиком в деревне, имея не самую быструю, но самую старую кобылку — Коросту. Это была посильная работа для гнедой старушки, доставшейся младшему сыну от старшего. Иногда мать отправляла Рона в поле вместе с близнецами, которые на своих скакунах были куда быстрее, потому часто оставляли брата позади следить за стадом с хвоста. И пока он работал один где-то там, Фред и Джордж, будучи вдвоём, развлекались. Самая младшая в их семье, Джинни, к сожалению, не имела ни лошади, ни коня, но на её пятнадцатилетие родители подарили ей конгала. К псу, которого она назвала Арнольдом, девушка отнеслась со всей ответственностью, учила командам, холила и лелеяла его так же, как братья своих лошадей. В отличие от старших, она занималась огородом и много помогала матери по дому. Часто её приглашали на деревенские забавы, ища дружбы и расположения рыжей красавицы. Жизнь семьи Уизли была размеренной и никуда не спешила. В их полном обязанностей дне всегда находилось место для отдыха или развлечений. Поэтому после выпаски скота, или вспахивания поля, или работы на огороде, или поездки в город дети часто отправлялись купаться на реку, резвиться на лугах или в соседних деревнях, кататься на лошадях или спокойно распивать чуть остывшее молоко на тёплой веранде. Это была очень дружная и удивительно крепкая семья. Никто не оставлял своего родственника в обиде или беде — каждый её член отстаивал с великим рвением отца и мать, брата или сестру (часто в детстве мальчишки Уизли приходили с опухшими синяками и шишками на широких лбах). И при всей той резкости нрава и вольности мыслей они оставались открытым и дружелюбным семейством. Неподалёку от них жила другая семья — с фамилией Грейнджер. Джин и Венделл Грейнджеры были замечательными людьми почти во всех отношениях. Глава семьи разводил пчёл и частенько задаром угощал мёдом соседей. У миссис Грейнджер было четыре чудесных молодых козочки, дававших жирное и сытное молоко, которое так нравилось местной ребятне. Будучи всегда радушными и искренними в своей доброте, они дружили со своими соседями, улыбались прохожим и никогда не оставляли в беде тех, кто в ней оказывался. Однако нельзя было сказать, чтобы к ним относились так же радушно, как к рыжим соседям. Их семью недолюбливали по крайне простой причине. Вместо сыновей у Грейнджеров была единственная дочь (что, вообще, услуги не делало, потому как девчонку в чужую семью берут с меньшим удовольствием — ишь, нахлебница!). Особо не выделявшаяся ни красотой, ни свежестью румянца, ни заливистым смехом, ещё с детства девочка прослыла серым гусёнком. На неё смотрели снисходительно и почти никогда — серьёзно. Её внешность делала её ещё менее желанной в качестве невестки. Но самое страшное было не за тем! В конце концов, в семье не без изъяна. Она любила читать. Ох, как она любила читать! И это, вероятно, стало самой большой её проблемой. Девушка, на которую никогда не смотрели без жалости, своей страстью к книгам отпугнула от себя всю деревню. Она не укладывалась в их порядок! Когда единственный спрос с девушки для хорошего замужества — это умение вести хозяйство и терпеть; эту девчонку никогда не заставали смотрящей за огородом или прядущей под окном. Всё только книги. Да порой в лесу её встречали — гулявшей. Вскоре голодный до россказней и баек народец стал распространять о Гермионе недобрые слухи, которые быстро закрепились и смешались с правдой. Деревенские считали, что у Грейнджеров в роду были ведьмы: бабка, умершая годы назад, да тётка, жившая в селе. Конечно, всё это передавалось женщинам по наследству. А отчего такое молоко у коз Грейнджер хорошее? А чего девка всё какие-то книги читает, по лесу рыскает, да людей сторонится? Ясно — ведьма! Годы шли, Гермиона хорошела, приобретая черты красивой барышни. В девятнадцать девушка обладала молочной бледностью и аккуратным розовым румянцем, лишь слегка трогающим щёки. У неё была тонкая шея и мягкие плечи, худая щиколотка и узкая ступня. Пышная грива каштановых волос, раньше походившая на гнездо вороны, преобразилась в красивые вьющиеся пряди. Гермиона из гадкого утёнка за годы преобразилась в настоящую красавицу. Однако отношение к ней не менялось. А если парни и заглядывались, то быстро отводили взгляд. Кому нужна она такая? Читает, да и только. Так и жила Гермиона, почти никем не принятая со своими маленькими необычностями. «Почти» для неё составила рыжеволосая семья Уизли. Будучи в ладных отношениях с ними, папа и мама часто оправляли Гермиону в их дом с гостинцами: тёплым кувшином молока и плошкой мёда. В их доме девчушка получала должное внимание и опеку, потому частенько оставалась почти до вечера вот уже многие годы. Прекрасную дружбу она водила со второй женщиной мужского коллектива — с Джинни Уизли, которая за имением одних только братьев отчаянно нуждалась в именно женском общении. С мамой, даже такой понимающей и задорной, как Молли Уизли, обо всём девчачьем не побеседуешь. У неё не было недостатка в поклонниках или подружках, однако с последними у неё как-то не сложилось. Всё их тянуло к братьям Джинни, а не к ней самой. Потому Гермиона, остро нуждавшаяся в подруге, а не в женихах, оказалась для неё самой настоящей отдушиной. Девушки с детства резвились в поле вдвоём, играли в куклы и много говорили. Так, по-девичьи — сокровенно и за душу. И хотя Джинни, как и все в деревне, не разделяла книжных пристрастий подруги, она всё же не обвиняла её в ведьмовстве или «ненормальности». Не слишком в этом деле отличились от неё и братья. Пусть младшие из них частенько задирали и дразнили малышку Грейнджер, они никогда не делали этого со зла, очень легко принимая страсть подруги к знаниям. Гермиона была в хороших приятельских отношениях с каждым из них. Но получилось так, что именно с младшим поколением — они ведь были ближе к ней по возрасту — она сдружилась больше. И если старшие Чарли, Билл и Перси играли в её жизни роль защитников и опекунов, то Рон, Фред и Джордж были зачинщиками всех приключений. С семьей Уизли было хорошо и весело. С ними жизнь Гермионы делилась на два полюса: один был наполнен общением, другой ограничивался обществом книг. Грейнджер засиживалась у них допоздна не часто, стараясь не наглеть. Но когда последние лучи солнца касались тёплой крыши, а сумерки только-только спускались на землю, юноши в семье выступали её провожатыми. Тогда Фред, тянув и брата, чаще остальных вызывался в добровольцы. Провожая девчушку до самого крыльца грейджеровского дома, близнецы затравливали её шутками-прибаутками или — что было чаще — пугали местным лешим и кикиморами. Гермиона была счастлива с ними и почти не обращала внимания на пересуды глупого народца. Ей нравилось жить так, как она жила. И менять что-то, скрывать свою любовь к этим мудрым источникам знаний она не собиралась. Наверное, это в начале тронуло Фреда. Очень долгое время он не воспринимал Грейнджер за девушку (как и большинство деревенских юношей — что угоды не делало), ограничивая её значение для себя самого как-то так: «она хороший друг». Но схожесть положений её и его матери под определённым углом располагала Фреда к Гермионе. Молли Уизли во избежание серьёзных проблем скрывала свои чары и знание о корнях, страшась гнева нерадивого народа. В то время как Грейнджер, являясь ведьмой лишь на словах деревенских, подвергалась гонениям со стороны дивчин и отчуждением — от всех остальных. Злые старухи за глаза часто перемывали ей косточки, барышни устраивали подлянки, а юноши воспринимали её существовании не более, чем за призрак. Именно потому, жаждая справедливости и спокойствия для Грейнджер, Фред старался защищать девушку от выпадов со стороны и принимать за данность даже пристрастие к книгам. В этом его поддерживала и семья, потому юноша, даже будучи чуть ли не самым рьяным кавалером этого небольшого войска, не чувствовал себя как-то по-особенному. Да и не отказывался лишний раз поддразнить маленькую зубрилку. А как забавно она реагировала на его нахальные реплики! Как резво бросалась с ним в спор! Уизли был дёрнут за самую душу бойким характером Грейнджер, опять же походившим на характер его матери, потому в перепалки с Грейнджер нырял с головой, выныривая уже с ноющим от эйфории сердцем. Постоянно втискиваясь в её неспокойную жизнь и находясь рядом, сам он, однако, и не заметил, как Гермиона постепенно влияла на него и его убеждения. Был жаркий и безмятежный летний денёк. Фред разлёгся в тёплых корнях дуба и лениво пожёвывал соломинку, сонно глядя из-под рыжих ресниц на жующих траву овечек. Его сильно морило в сон солнце, стоящее в зените, и лишь изредка дувший ветерок почти нисколько не спасал от умопомрачительной духоты. Навязчиво крутившаяся в голове мысль о счёте овечек перед сном лишь затрудняла его положение. Юноша с трудом держался, чтобы случайно не всхрапнуть. Атмосфера на лугу, конечно, ему импонировала. Резвый совсем неподалёку от места отдыха хозяина тихо ржал и, топча копытами, пожёвывал зелёный клевер. Прикрывшийся соломенной шляпой Джордж что-то монотонно завывал, следя за стадом, чем склонял Фреда к греху ещё больше. Лес вокруг тихонько шелестел, будто нашёптывая что-то, чего юноша не мог разобрать, а если бы попытался, то точно ушёл бы в страну грёз. Фред, конечно, любил жаловаться на мелочи, хотя научился терпеть самые большие неприятности. Ветви дуба прекрасно берегли его от жары, в то время как его брат был вынужден терпеть палящие лучи и духоту. И, пока Фред страдальчески пытался не заснуть, Джордж всеми силами и не силами пытался выполнить свою работу добросовестно. Ветерок слегка коснулся его головы, когда до носа Уизли донёсся знакомый аромат древесной коры и еловых иголок. С трудом разлепив глаза, он уставился на стоящую над ним Гермиону в лёгком бежевом платьице. Его отчего-то заворожил вид её кудрявых волос, легко раздуваемых ветром и после каскадом падавших на плечи. — Чего надо, Грейнджер? — беззлобно спросил он, пока улыбка растекалась по его размякшему лицу. Девушка ничего не ответила и, убрав лезущие в глаза пряди, аккуратно подогнула подол и присела рядом. Уизли воззрился на неё с нескрытым любопытством и метнул взгляд в сторону брата — тот пока не заметил чужого появления. — Просто проходила мимо, — пожала плечами девишна и, посомневавшись, протянула Фреду руку. — Хочешь земляники? Юноша, оторопев, кивнул, и в его ладонь тут же высыпалось пару сочных ягод, которые он с удовольствием сунул в рот. Продовольствовавшись праздником вкусов на языке, Фред повернулся к Грейнджер, задумчиво наблюдавшей за Джорджем и овцами. — Снова шастала по лесу, а? — Как и всегда, — как-то и не прислушиваясь, ответила Гермиона, продолжая смотреть вдаль. — Между прочим, ты знаешь, что вот такие прогулки... Пока Грейнджер говорила с ним о чём-то, юноша рассеянно оглядывал её профиль, изучая девушку будто заново: от пышной гривы волос и до голых пяток. Он ведь и не заметил, когда Гермиона прошла тот порог между «девочкой» и «девушкой» и стала такой изящной и мягкой. Пропали острые углы, уступив место лёгким округлостям (Фред даже с натяжкой не мог назвать Грейнджер полной). Даже проводя много времени над книгой, Гермиона сохранила прямую и даже гордую осанку. Резкость её ребяческих движений преобразилась в ровные и плавные взмахи, будто бабочка вела крылом. Множество изменений произошли в ней, а он только сейчас это заметил. На месте остались лишь большие горящие любопытством глаза, почти всегда смотревшие на него исподлобья. Фред задержал дыхание, поражённый своим открытием. Грейнджер выглядела, как лесная фея, а не строгая подруга-зубрилка. — Ты читал книги хоть раз? — поток его мыслей был прерван вопросом, заданным достаточно резким тоном. Тепло в сердце, вызванное выводами ранее, вдруг спало со словами Гермионы. Нет, от своей занудности она никуда не денется. — Не открывал и одной ни разу в жизни, — елейно пропел Уизли, подпирая щёку рукой и до тошноты сладко улыбаясь. Ему не хотелось упоминать, как в детстве он упивался сказками братьев Гримм и барда Бидля. Кажется, даже это могло дать Грейнджер повод... для чего бы то ни было, что она могла подумать. Она, конечно, не была удивлена его ответом, но всё же хотя бы ради приличия округлила глаза. — И очень зря! — высокомерно, но не без толики справедливый укоризны заметила барышня, прижимая собственную книжку к груди, будто она была самым сокровенным, что у неё было. — Книги, если ты хочешь знать, отлично скрашивают скуку. Гермиона очень даже выразительно взглянула на его очередной добротный зевок. — Да ну? — не верящим тоном хмыкнул Фред, уже было потянувшись за тем, что Грейнджер так отчаянно прижимала к груди, но барышня резко отстранилась. Юноша выгнул бровь, но ничего на это не сказал. — Ну да, — ввернула Гермиона, наконец, обратив своё внимание именно на него. — Я хочу почитать тебе. Попытаюсь убедить в том, что книги это... здорово. Предложение её, да ещё и такое внезапное (а ещё сомнительное), втолкнуло его в какой-то ступор. Фред по-тупому, без тени улыбки или хотя бы понимания, вперился в занервничавшую Гермиону взглядом. Почитать? Ему? Фред поцокал языком, взвешивая за и против, и, не найдя ни одной причины отказаться — кроме, конечно, его врождённой вредности — устроился поудобнее меж корней и махнул рукой, как бы позволяя начать. Гермиона, будто того и ждавшая, с рвением буквально нырнула в уже раскрытую на коленях книгу и принялась читать. Фред нахлобучил свою соломенную шляпу на голову, оставив промежуток для глаза, чтобы наблюдать. Удивительно, но спать ему хотелось меньше. То ли содержание — к которому он старался прислушиваться, правда! — его так затянуло, то ли звук грейнджерского голоса так ублажал слух, но глаза его устало не слипались, а из груди не рвался широкий зевок. Около получаса они провели вот так: Фред, неподвижно прислушиваясь к чтению, лежал у дуба, а Гермиона, низко склонившись рядом с ним над книгой, старательно окрашивала рассказ голосом. Их двоих где-то в середине заметил Джордж, обернувшийся на брата с желанием поменяться местами — ему уже было невмочь под палящим солнцем. Он призывно махнул рукой и было открыл рот, но слова так и застряли в его горле при виде Фреда и Гермионы в тенёчке. Несколько мгновений вглядываясь в эту картину, близнец приторно-сладко улыбнулся и заулюлюкал, надеясь, что это видел его брат, и, посмеиваясь, вернулся к работе. Время прошло предельно быстро. Фреду нравилось, с какой размеренной переменчивостью менялись тон и громкость в голосе девушки, и как лицо её преображалось в соответствии с эмоциями. Потому он и слушал, словно околдованный. И Уизли был готов подтвердить, что книги могут скрашивать скуку. Но, конечно, не Гермионе. — Ну? — выжидательно спросила она, закрыв книгу и безотчётно ласково поглаживая корешок. — Что думаешь? Фред потянулся и причмокнул губами: — О да, я прекрасно вздремнул. Скуку как рукой сняло. Глаза Грейнджер, до этого взиравшие на него с миролюбием и умопомрачительной нежностью, вдруг вспыхнули праведным гневом. Рука с книгой занеслась над головой, и юноша уже был готов принять увесистый удар в лоб, но через мгновение та безвольно опала. Не скрывая тяжёлого и разочарованного вздоха, Грейнджер отвернулась с твёрдым желанием уйти. Он остановил её за руку, когда она попыталась встать. Гермиона раздражённо обернулась, прожигая в нём дырку глазами, и крылья её носа недовольно затрепетали. Фред постарался улыбнуться так, чтобы это не выглядело как насмешка или вызов, и осторожно потёр пальцами мягкую кожу. Возможно, Гермиона хотела поделиться, даже разделить с ним своё увлечение, желая стать ближе? Даже если не так, чтение было чем-то сакральным для девушки, и делиться с кем-то этим было ей, как поделиться личным сокровищем. А он в угоду своему характеру опять язвит и увиливает. Фред почувствовал себя навозным жуком. — Я шутил. Наполовину, — честно признался он, не желая провоцировать и без того возбуждённую Гермиону. — Может, я не особо впечатлился рассказом — всё же, баллады явно не моё. Но, Грейнджер, если бы мне пришлось слушать даже самый отвратительный бульварный роман на свете, но это был бы твой голос, я бы и не заметил, как прошло время. Между ними повисла такая особенная тишина, что даже на фоне шума деревьев они могли различить вдохи и выдохи друг друга. Фред смотрел Гермионе в глаза, подтверждая искренность непоколебимостью взгляда, и продолжал держать её ладонь в своей, и девушка, наконец, оттаяла. Кажется, Грейнджер покраснела до корней волос, что не могло скрыться от Уизли, когда солнце так хорошо освещало округу. Она выдернула запястье из его пальцев, что-то пробурчала, пряча глаза, и поспешила скрыться где-то на излюбленных тропках лиственного леса. Фред широко улыбнулся, не успевая удивиться собственному счастью, и прилёг обратно, желая передохнуть после сердечного аттракциона. Конечно, с того момента больше никому она вслух не читала. Взрослея и меняясь, Гермиона демонстрировала ему всё новые и новые стороны себя (или старые, которые он раньше и впритык не видел). Грейнджер была частью его жизни, как и остальных его родственников, но свои чувства насчёт этой барышни Фред желал определять для себя иным образом — хоть что-то же должно было принадлежать только ему в этой огромной семье. Для него тем самым «только своим» стали ощущения, открытия, эмоции, которые старший близнец переживал рядом с девушкой. Ему свято хотелось верить, что они отличаются от тех, что испытывал Джордж или Рон, Джинни или даже Чарли. Гермиона представлялась ему, с учётом той периодичности и взрывоопасности отвешивания люлей ему и его брату, сильной и непоколебимой. Она, думалось Фреду, никогда не унывала и была готова бросаться в бой, как самый храбрый рыцарь. Это было для него непреложной истиной. Но не вся истина абсолютна. Фред, оставшийся впервые за долгое время один, сидел снаружи. Его конь уже давно остро нуждался в чистке копыт, потому, спустя добрую кучу одних разговоров об этом, он, наконец, занялся делом. Полупустая и остывшая кружка крепкого напитка на травах стояла на земле. Уизли чувствовал приятную лёгкость. Было очень тихо — слышался лишь стрекот насекомых и редкое ржание Резвого. Уизли отточенными движениями выскребал из копыт товарища забившуюся грязь и траву, наслаждаясь музыкой природы. Ночь постепенно вступала в свои права. Вскоре единственным источником света стало мягкое свечение ламп с веранды да бледная луна. Но, несмотря на сумерки, было тепло, потому Уизли не торопился вернуться в дом. Путаясь пальцами ног в остывающей траве, юноша оттягивал момент. И будто не зря. Проведя какое-то время в работе, он услышал — довольно недалеко — шарканье ног. Потом к ним добавились всхлипы, а на свету наметилась всклокоченная девичья фигура. Фред узнал её по копне волос. Гермиона брела по дороге к их дому, растирая лицо. Её раскрасневшиеся щёки пылали, и без того густая грива будто встала дыбом. Одежда то тут, то там как-то неестественно задиралась, словно накинутая в спешке. Как всегда голые, пятки были в грязи, мешавшейся с кровью. Грейнджер с головы до ног была в пыли и листьях. У Фреда сердце ухнуло куда-то вниз; он оторопело поднялся и вышел навстречу. Заметив его, Грейнджер остановилась. По щекам и подбородку у неё текли слёзы. Злые такие, как сама девушка сейчас. Брови Уизли уползли вверх, выражая непонимание. Обнимая себя за плечи, Гермиона усиленно не смотрела наверх, в его глаза, зло испепеляя что-то за ним, а потом вдруг ткнулась лбом Фреду в грудь и громко всхлипнула. Но она молчала — молчал и он. Он впервые видел обычно собранную и аккуратную во всех отношениях Грейнджер в таком потасканном, злом и одновременно жалком виде. Уизли интуитивно почувствовал, что ей сейчас плохо, но, не желая как-то лишний раз тревожить её душу, с трудом заставил себя ждать. Пока девушка плакала, он тихо снимал с её волос сухие дубовые листья. — Девчонки... — выдавила Гермиона наконец, — поджидали у дороги и заставили уйти с ними. — Она утёрла влагу под носом. — Таскали за волосы и били... а потом спихнули в овраг. Прошло несколько мгновений, пока он с трудом пытался переварить сказанное, умирая от звука дрожи в её голосе. Уизли почувствовал дурноту и злость, поднявшуюся к горлу. Внутри его обуял такой гнев к местному люду, что от эмоций покраснела даже шея. Он почувствовал, как дыхание у него сбилось. Когда девушка тихонько сжала пальцами ткань на его плечах, Фред как-то неосознанно и осторожно прижал её к груди. Конечно, он догадывался, чем были вызваны гонения на Грейнджер. Деревенские никогда не скрывали свою неприязнь к ней за её особенности, а девушки и вовсе стали видеть в ней угрозу, когда та выросла. Простояв так не больше минуты, Фред вдруг всем телом как-то вздрогнул и отстранился. Не думая, он бросился к своему скакуну. Внутри всё горело. Не в его правилах было бить девушек, но проучить этих дур ой, как хотелось — для благого дела же! — Фред, не надо! — почти в истерике звала девушка, пытаясь на негнущихся ногах нагнать и остановить Уизли. — Я не хочу этого! Пожалуйста, остановись!.. Но он будто и не слышал. Казалось, что самое благоразумное сейчас — накостылять кому-нибудь. Глубоко дыша, Фред прижался лбом к шее коня, пытаясь успокоиться. В голову настырно лезли мысли, что девушки натворили больше, чем говорила Грейнджер. Он резко обернулся, чтобы узнать. Тогда Гермиона налету вцепилась в него мёртвой хваткой, не желая отпускать, и юноша увидел, как глаза её были до краёв полны злостью и страхом вперемешку. — Останься со мной! — голос её граничил со свистом. — Я боюсь! И тогда вся злость в Уизли при виде того, какой сейчас была Грейнджер, нервно забилась куда-то в угол, а на её место выступила встревоженная озабоченность, захлестнувшая его с головой. Оцепенев, он оглядывал Грейнджер беглым взглядом, пытаясь что-то уловить или понять, а потом снова дёрнулся к коню (чуть ли не под визг подруги). Вот так, в одной лёгкой рубашке поверх майки и в штанах, босой, он быстрым движением ножа освобождал Резвого от привязи и, дёрнув за поводья, подвёл к Грейнджер. Та, будто не до конца понимая, что происходит, смотрела на него растерянно, потому Фред аккуратно подхватил её под мышками и усадил на голый круп, отмечая, что, к счастью, девушка не почувствовала себя хуже после его касаний. Или, по крайней мере, в её поведении этого не прослеживалось. Фред ловко запрыгнул на спину рыжему коню, располагаясь за потеснившейся Гермионой, цокнул языком, и Резвый, разогнавшись, уже вовсю нёсся в противоположную от деревни сторону. Неожиданная скорость так огорошила Грейнджер, что та, сдавленно вскрикнув, схватилась за шею скакуна, да так и продолжила в страхе вжиматься. Резвый нёсся во всю прыть по тёмным полям и дорогам, петляя так рьяно, будто изголодался по хорошей гонке. Гермиона в ужасе думала, что конь-то не простой — в темноте видит, но ориентиром ему служила река, освещённая лунным светом, куда Фред отводил скакуна после работ. Грейнджер и сама не заметила, как воющий в её волосах ветер дал ей будто глоток свежести и свободы, смывая все страхи, а тёплая грудь позади с полнотой чувств давала ощущение безопасности и уверенности. Фред, до этого находящийся всё в той же напряжённости от заботы о Гермионе, смог облегчённо выдохнуть и улыбнуться, увидев перемену настроения: Грейнджер уже не боялась. Она с восторгом оглядывалась по сторонам, подавляя желание расставить руки и подставить лицо ветру — был риск упасть. Вскоре река уже виднелась совсем рядом. Тёплый круп только мерно покачивается после быстрой скачки. Фред и Гермиона молчали. Высокая трава шелестела под длинными ногами Резвого, изредка из неё внезапно вылетали птицы или светлячки. Раздавалось тихое переливание реки и стрекот насекомых — эти обычно тихие, но усиленные царствованием ночи звуки сейчас чарующе ублажали слух. Гермиона в чувствах припала вперёд, зарываясь носом в гриву рыжего коня и перебирая пальцами жесткий волос. От Резвого пахло ветром, лугами и, соответственно, свободой. И то же самое ощущение, полученное от езды, придало ей сил после столкновения с деревенскими барышнями. Сердце в груди у девушки все так же быстро колотилось, так и не успокоившись от скоростного бега. Фред хрипло посмеивался за её спиной, Гермиона снова приняла сидячее положение и прислонилась лопатками к его груди. Запрокинув голову и встретившись с глазами Уизли, она наблюдала. Небо уже стало чёрным, являя первые звёзды, россыпи которых так прекрасно видно в деревнях по ночам, и девушка не смогла понять, кружит ли ей голову холодный воздух или же во всем виноват Фредерик Уизли, так ласково сейчас глядевший на неё. Юноша осторожно провёл пальцами, убирая лезущие в глаза пряди, и слегка подул, сметая пух, упавший Грейнджер на лицо. Гермиона следила за его глазами, в которых всегда прятались яркие смешинки, а потом долго и неприкрыто глядела на его губы. Так она красива и притягательна в этот знаменательный момент, и так томительно смотрит… И у Фреда вдруг перехватило дыхание, вскружило голову до полного перемешивания мыслей, и тогда он, наконец, понял, что это — конечная. С той ночи прошло время, дни сменяли друг друга, и старший близнец Уизли тогда достаточно ясно осознал, что впервые любит кого-то так по-настоящему, как никогда раньше. У него было много пассий — всю жизнь с лет четырнадцати с ним рядом всегда вилась какая-то особа. Он никогда не был одинок в этом плане и считал, что это и есть жизнь, это и есть нормальный порядок вещей. Он любил девушек всегда за что-то, выискивал в них то, что могло его зацепить. И девушки любили его в ответ за его ухаживания, взгляды и слова. А Грейнджер, которую он знал ещё девчонкой, просто взяла и перевернула всё его понимание с ног на голову. Для него было в новинку, что чувства могут развиваться постепенно и без его в том участия. Он не искал, не раскрывал что-то, как делал обычно. Гермиона вдруг сама по себе оказалась сокровищем. Он понял, как ему нравится её бойкий характер и несгибаемость, какой она может быть хрупкой и всё равно сильной, какая она живая и неземная со своими странностями, какая красивая и непостижимая… Осознание пришло ему в голову обухом в ту ночь. И Фред не знал, что с этим делать. Стоял июльский день — не слишком щедрый на тепло и солнечные лучи. Братья Уизли сидели на веранде, мирно попивая прохладное молоко и закусывая печеньем. В поле их ждала работа, однако, разлёгшись по стульям и креслам, сложив длиннющие ноги на стол или перила, юноши лениво переговаривались. Насекомые нещадно грызли кожу и назойливо лезли в нос и рот. Искушённые жизнью Уизли лишь преспокойно обмахивались шляпами или чем под руку попадёт и беседовали на темы довольно отстранённые. Больше всех говорил Билл. Давно поняв, что дело пропало, Фред слушал его вполуха (или притворялся) и на самом деле смотрел куда-то далеко. В отличие от Рона, Джорджа и Перси, старательно дававших понять старшему брату, что они слушают внимательно, старший близнец буквально считал ворон. Билл рассказывал о своей пассии из соседней деревни. День был безмятежен, как и многие другие, но мог быть омрачён началом дождя или появлением... С громким хлопком в дверях появилась Молли Уизли с самым злобным видом, какой можно было представить. И Билл замолкнул на полуслове о том, какая Флёр из себя красавица. ...да, их матери. — Мальчики, вам уже давно пора было отправиться на сенокос! — тон матери был настолько суров, что сыновья почти в то же мгновение сбросили босые пятки со стола на землю и встали по струнке. — Вы, что же, подумали, что сможете кормить своих коней одной водой? Бегом за косами — и в поле! Ещё не поставлен был восклицательный знак, как юноши, уже перемахнув через перила и спрыгивая со ступеней, удирали на задний двор. Смеясь и отталкивая друг друга, братья натягивали начищенные сапоги, хватали заточенные косы и отвязывали лошадей. Ленивость с них уже схлынула, уступая место страху перед матерью и чувству соперничества за то, кто же первым прискачет в поле. А на поле воздух был тяжелее, чем на веранде — дышать тут было сложнее, а пот спустя пару минут работы струился ручьём. Первым, к слову, прискакал Перси на своём Гермесе, в то время как последним, конечно же, Рон. Фред лишь не на много отстал от старшего брата и чувствовал себя слегка злым, потому не пожадничал набросать на победителя пару колких шуток, поддержанных Джорджем, которому было обидно за приболевшую Красотку, отставшую, подобно Коросте. Работа к их приходу уже кипела, потому недолго молодцы Уизли расслаблялись. Вооружившись косами и водрузив на макушки шляпы, братья встали в незаконченные прокосы и занялись делом. Солнце не пекло, комары и оводы летали низко и кусали больно. Чуть подальше кони щипали траву, помахивая хвостами. Ребята, погрузившиеся с головой в косьбу, стали вмиг серьёзными, лишь внимательно слушая девичьи рабочие песни и улыбаясь. Джордж, то и дело глубоко вздыхая, снова мычал, подпевая. Спустя время — казалось им, очень продолжительное — на поле пришли девушки с водой и угощениями. Фред от нетерпения чуть косу не бросил, заслышав шаги и разговоры, и стал высматривать в приближающихся фигурах одну особенную. Конечно, с той самой ночи мысли Уизли почти всегда были связаны с Гермионой. Он ложился спать и думал о её голосе, читавшем ему балладу когда-то; работал в поле и вспоминал её смех или лёгкие, почти танцующие движения; смотрел на девиц, часто приходящих на их двор, и пытался углядеть знакомую копну волос. В общем, жизнь уже не казалась ему такой полной, когда рядом — физически или мысленно — не присутствовала Грейнджер. И она пришла. И мир его будто сконцентрировался на ней. Задумчиво глядя под ноги, девушка несла кувшин с молоком и корзинку пирогов — конечно, для Уизли. Это стало чем-то обыденным уже очень давно. Её отец в поле не работал, а братьев у неё не было, потому на поле она приходила только к рыжей семье. Фред невольно улыбался, глядя на неё. Братья рядом с ним, не замечая его восторга, побросали косы и направились ей навстречу, ближе к лошадям под дикой яблоней. Старший близнец довольствовался тем, что девушка за своей задумчивостью никогда не замечала, как он откровенно пялился на неё. И потому был слегка напуган, когда Гермиона вдруг подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. Она улыбнулась, заметив улыбку на его лице. Джордж подхватил корзинку прямо из её рук и, отпив молока, вгрызся в пирог с капустой. Между подоспевшими к нему братьями завязалась шуточная борьба — все четверо желали отхватить свой кусок. Гермиона почти смеялась их аппетиту, забрала ещё не опустевший кувшин и подала Фреду, так и стоящему на месте. Юноша благодарно улыбнулся и отпил, чувствуя, как спасительная свежесть наполнила его прохладой изнутри. Гермиона от него, к его вящему счастью, не отошла и стояла рядом, напевая знакомый мотив. Что-то о любви между крестьянкой и барином и хитрой судьбе. Небо над их головами стремительно тяжелело, и спустя минуты Фред почувствовал несколько скромных капель на своём лице. Казалось, что спасаться не нужно, и непогода обойдёт стороной. Фреду, наконец, достался его пирог, и он, опираясь на косу, жадно жевал, смакуя. Гермиона поглядывала на него и рассказывала о том, что дома у них Молли Уизли устроила настоящую баталию, споря с Джинни о том, такая ли это необходимость — уезжать младшей Уизли на неделю к Поттерам, друзьям семьи. Фред тихо посмеялся, понимая, что, наверное, надо утянуть Джорджа куда-нибудь до вечера, чтобы не попасться под горячую руку матушки. А потом вода прямо обрушилась с небес: отовсюду тут же раздались девичьи визги и смех, деревенские похватали друг друга и бежали кто куда — к настилам, к стану и лошадям (Фред подумал, что на коне, даже самом быстром, до дома всё равно доберёшься только полностью мокрым). Ему даже было как-то всё равно на ливень, но тут Гермиона потянула его за собой и он, не бросив косу (уж больно не хотелось, чтобы заржавела), побежал следом. Сначала они двигались к стану — но тот уже был забит людьми под завязку. Потом, недолго думая, девушка повлекла его в сторону стогов, и Уизли подумал, что, вообще, она, наверное, читает его мысли. Вдвоём они раскопали дыру в сене и, проталкиваясь глубже, залезли внутрь. Коса была забыта снаружи, внутри стога было темно и влажно. Воздух, сырой и тяжёлый, проникал к ним через небольшой проём в куче, но дышать всё равно было будто трудно. Фред чувствовал, как кудрявая голова Гермионы лежала на его предплечье, а чужая трепетная грудь, затянутая в хлопок, касалась его рёбер. Он тяжело дышал и почти не двигался, чтобы не потревожить (момент? Барышню?), пока Грейнджер под ним, будто разом обмерев, прятала глаза. Так они сидели какое-то время, вслушиваясь в шум дождя и вдыхая запах сырого сена, возбуждающего аппетит. А потом вдруг чужие чуть подрагивающие пальцы коснулись рыжих вихров, тихо убирая тростинки сушёной травы и почти ласково распутывая локоны. И Фред не сдержался — обхватил запястье Гермионы, поднёс к губам и неспешно расцеловал каждый миллиметр белой ручки, покрытой мелкими царапинами. Грудь под ним дышала тяжелее, да и у него рёбра будто стали впиваться в лёгкие. Когда та же рука повела его — он сам не думал о том, куда, — юноша только повиновался. Его губы несмело коснулись чужих, задержавшись на момент, но — у Уизли в груди вдруг сладко потянуло — не встретили сопротивления. Тогда Фред поцеловал ещё раз, и спустя томительно мгновение Гермиона приоткрыла рот, подаваясь навстречу, а юноша внезапно ощутил невероятное облегчение. Они, не сдержавшись, синхронно вздохнули, будто почувствовали приток спасительного кислорода, которого было так мало. Сено под ними потрескивало, воздух будто становился горячее, но Фред вроде бы понимал, что это чувство разрасталось только у него внутри, потому что ладони Гермионы, оглаживавшие его плечи, путавшиеся в его волосах, и губы, так сладко отвечавшие его желаниям, круто кружили ему голову. Его по-настоящему любили в ответ. Ветер качал верхушки деревьев в сосновом бору, Уизли скрипел сапогами, переступая корзинку, брошенную на тропинке. До слуха его доносился отзвук мягкой поступи и мелодичное напевание деревенской колыбельной. Он вышел на небольшую опушку и замер невдалеке. Гермиона сидела на коленках, скрупулёзно собирая цветки какого-то травника, и не слышала его присутствия. Потому Фред досыта любовался ею, замечая чуть красную от летнего солнца кожу на щеках, белизну изящных рук и землю на голых пятках. — Не бережёшь ты свои ножки, Грейнджер. Чуть шокированная девушка обернулась на звук, но, осознав, кто перед ней, облегчённо выдохнула. Она поправила свои, как всегда лохматые, волосы, заправляя их за уши и случайно пачкая землёй виски. Фред проводил эти движения взглядом, пока подходил ближе. — А от чего беречь? В лесу нет ничего, обо что я могла бы уколоться или порезаться, — бодро ответила Гермиона, когда он был совсем уже близко. — Ой ли? — с показным сомнением протянул юноша, опускаясь на корточки. — А ты бы взял и попробовал, раз не веришь. Босиком ходить очень приятно, между прочим. Фред уже не перечил ей и усмехнулся, склоняясь и потираясь носом об её. Их дыхание смешалось в одно, и даже с закрытыми глазами Уизли знал, что губы у Гермионы были изогнуты в улыбке. Мох под ногами был невероятно мягкий, что чувствовалось даже сквозь толстую подошву сапог. Как и говорила Грейнджер — приятней, если босиком. Она вообще во многом оказывалась права. Но признай это Фред, то лишился бы развлечения на годы вперёд. — Привет, — выдохнул он. — Привет, — ответила она в унисон. Гермиона вдруг поднялась, чуть не свалив юношу на спину, и с хохотом скользнула дальше по тропке. Фред глядел ей вслед слегка ошарашенно, но потом поднялся следом. Только она могла оставлять его в такой растерянности и влюблённости. Гермиона двигалась уже мимо тропинки, подхватив ранее почти пустую корзинку из рук юноши, и петляла меж деревьев. Будто игралась. Фред начинал чувствовать задор от её фигурки, увиливавшей перед ним. Желая в какой-то момент пересечь ей дорогу, он начал петлять рядом. — А что за цветки ты там собирала? — ему хотелось усыпить её внимание. — Валериана, — даже не взглянув на него, ответила Гермиона. — Что за растение? — продолжал допытываться он, видя, с какой стороны можно хорошо обогнуть Грейнджер. — Отпугивает приставучих ухажёров, — она так стрельнула глазками, будто бы говорила вполне серьёзно, но тут же искренне засмеялась в ответ на его растерянное лицо. — Из них получаются хорошие успокаивающие отвары. Потом она рассказала ему, как неспокойно чувствовала себя её мать в последнее время. Потому Гермиона всегда, когда шла прогуляться, собирала валериану. Он слушал, кивал, думал. Ему казалось странным, что она делает это каждый раз одна. Он вот, например, почти всегда с собой тащил Джорджа — так веселее. Но к Гермионе Фред ходил только один, конечно же. — Совсем не скучно гулять по лесу одной, Грейнджер? — спросил он, появившись с другой стороны дерева, и безотчетно поковырял сухую кору. Гермиона внимательно всмотрелась в его широкие ладони, тонкие пальцы и ногти с рабочей грязью под ними, а потом вдруг улыбнулась. — В лесу спокойно и хорошо. Но никогда не скучно. — И легонько погладила его руку своей. Юноша почему-то понял, о чём говорила Гермиона, хотя никогда не уделял столько времени лесу, сколько она. В её глазах столько блеска и любви ко всему живому, что он всегда тонул в их тёплой глубине. Лицо у Гермионы было, как всегда, умное, отчего ему хотелось заставить её злиться или смеяться, чтобы стереть серьёзность хотя бы на время. Фред вдруг подался вперёд, и она сделала шаг назад, попадая в его ловушку: за спиной у неё ель, впереди — он, а руки его ограничили путь к побегу. Где-то далеко куковала кукушка. Уизли почти навис над девушкой, которая с проникновенной улыбкой смотрела в его глаза. И это так подкупило его, так провоцировало и вызывало чувства в груди, что он тут же обхватил ладонями её раскрасневшиеся щёки и припал к пухлым розовым губам. Ладони Гермионы стройной дорожкой поднялись по его плечам вверх, неспешно огладили крупные лопатки и обхватили шею, стремясь удержать от падения. Поцелуй получился головокружительный. Фред мягко касался её губ, слегка провёл языком между ними, и почувствовал привкус лесной черники. Не стесняясь, Грейнджер прихватила его за губу, вызывая сладкую негу. — Я считала, — сказала она, когда поцелуй прекратился. Фред сейчас задыхался не только от недостатка воздуха, но и от той томности, что видел в глазах своей Грейнджер. — Что считала? — туманно спросил он, ещё не до конца насладившись встречей губ, и склонился вновь. — Кукование, — ответила Гермиона улыбчиво, мягко прикрывая его рот, но всё ещё обнимая за шею. — Я хотела узнать, сколько лет нам быть вместе. До Фреда наконец дошли её слова, и он, заинтересовавшись, отстранился сам. — И сколько же насчитала? Гермиона покачала головой, ласково оглаживая скулу Уизли. — Кукушка так и не замолчала. И, притянув Фреда обратно, она уже целовала его сама, с чувством отдаваясь порыву любви и нежности. Юноша был вовсе не против, прытко отвечая взаимностью. Дышать одним воздухом с Гермионой уже стало чуть ли не главной целью его жизни. Он был влюблён и тонул, тонул, тонул в чувствах. Тонул в Гермионе. Прошло меньше года, когда он, наконец, добровольно решился отказаться от полухолостяцкой жизни. Он видел по слегка нервному поведению, бегающим глазам, что Грейнджер ждала чего-то — определённости, быть может. Но ему нравилось изводить её: смотреть, как гневно сужаются глаза, когда он вновь что-то выбрасывает, как трепещет её грудь, когда он ходит по тонкому льду. Может, долго ему не хотелось быть связанным браком. В конце концов, даже без кольца на пальце было ясно, что он никуда от неё не денется, как и она от него. Но потом ему вполне доступно разъяснили старшие Чарли и Билл (а потом к ним присоединился и Джордж): свобода, какая есть у него есть сейчас, ни коим образом с Гермионой не изменится. Она не того рода женщина, что, запрыгнув в игру под названием «брак», привязывает мужа к калитке и никуда не отпускает. Она всего лишь хотела, чтобы всё было ясно, как день. Чтобы ей не приходилось думать над чем-то, что лишь омрачало её умную голову. И он желал ей дать это — да вообще всё, что мог. Потому Гермиона так переживала, когда он говорил с её родителями. Когда объяснялся со своими. «Свадьба — серьёзный шаг» — вот, что сказали им оба семейства. Но и те, и другие дали добро. Фреда буквально топили в родительской любви: сначала крепко сжимали в объятиях Грейнджеры, потом в обе щеки расцеловала мать (тут и Гермионе досталось). Джин и Венделл, уже было смирившиеся, что дочь их так и останется одна, были обрадованы новостью, что на Гермиону обратил внимание (и что более важно — признал) Фред Уизли. Молли была ещё счастливее — кто бы мог подумать, что её дурного сынка выберет такая умница! Артур крепко нахваливал старшего близнеца, что тот привёл в их дом «отличную дивчину», а не одну из тех, что околачивались под их окнами с не самыми чистыми намерениями. Вот уже через пару недель должна была быть свадьба. Вся деревня стояла на ушах от этой новости: люди косились на Фреда, недоумевая и перешёптываясь, и больше не трогали Гермиону в страхе как раз-таки перед её будущим супругом. Они проводили в родной деревне буквально последние месяцы, потому как дом, оставленный дядькой Гидеоном для близнецов, уже ждал своих домочадцев. Будущие молодожёны проводили друг с другом не всё своё время, но больше, чем когда были друзьями. Гермиона ценила личное пространство и от книг отказываться не собиралась. Фред знал, принимал. И сам любил свободу. Множество слухов, разговоров вокруг их пары сильно веселили его, потому чаще всего он ходил задорным, смелым, не трусящим перед пересудами и чужими выпадами. Его жизнь, думал он, менялась в лучшую сторону. Но ажиотаж вокруг них пугал Гермиону. Она начинала бояться будущего, а особенно сомнений, приходящих ей в голову: будет ли у них нормальная жизнь, а не та, которую она жила последние двадцать лет? Сможет ли она не разочаровать семью Уизли и — в особенности — самого Фреда? Не торопилась ли она, давая согласие юноше, который всегда имел успех у женщин? Сможет ли она смотреть за большим хозяйством? А не сплохует ли?.. И далее по списку. Она не собиралась изменять себе в чём-то, но счастье жениха стало для неё наравне с собственным. Фред за собственным счастьем, затуманившим ему глаза, поначалу и не смекнул прогрессирующую нервозность невесты, а когда заметил, то разозлился. Между ними состоялся до ужаса серьёзный разговор: никто не кричал, но холодный тон Уизли, сильно контрастирующий с тихим и неуверенным голосом Грейнджер, делал атмосферу пугающей. И потому многочисленные признания в любви, которыми он заверял её через предложение, казались угрозами. Однако Гермионе стало легче — она и посмеялась от облегчения в конце, и расцеловала его веснушчатое лицо где только могла. Но всё ещё чувствовалось еле уловимое переживание в ней. Да и Фред ощущал его сам: всё-таки свадьба дело не шуточное. Это должно было закончится тогда, когда они наконец поженятся — эти переживания уступят место другим, которые будут для них обоих в новинку. Фред чувствовал себя неправильно, когда сидел на другом конце полянки, наблюдая за лицом Грейнджер через огромный костёр. В деревне был молодёжный праздник, все танцевали и пели, а она сидела как в воду опущенная. И никакой обычной серьёзности или хотя бы веселости, которую он видел, когда находился рядом. Гермиона была невозможно печальна — сидела, потупив взгляд под ноги, и обнимала колени. И Фред знал, что она снова думала о приближающемся событии. Её гложили перемены, расставание с родителями, новый дом и многое другое. Она была слишком умна, потому так много думала. И брала ту же заботу с плеч Фреда — он вообще старался не думать. Билл играл на гитаре и ему аккомпанировал какой-то деревенский мальчишка с гармонью. Девушки трогательно завывали песни. Рон катал на одолженном у брата Резвом какую-то барышню, Джордж запевал вместе с остальными, и из толпы дивчин ему посылали много влюблённых взглядов. Девушки и юноши задорно танцевали около костра, прямо-таки распространяя веселье, и Фред больше не мог сидеть просто так. Он встал с песка, наплевав на всякие обычаи и традиции, подошёл прямо к Гермионе, обойдя костёр, и потянул её к себе. Она была ошарашена его появлением, будто вовсе не видела, что Фред здесь, — руки у него, как всегда, были невероятно тёплые, потому так легко распространяли по её телу спокойствие. Однако Гермиона не ожидала, что он подойдёт так внезапно и так хмуро (Фред всегда улыбался ей и ласково целовал), и оторопело последовала за ним к костру. Они остановились так же внезапно: Фред мягко сжал её ладони в своих и проникновенно заглянул в глаза. У Гермионы словно гора упала с плеч — он, значит, не злился на неё. Вот только она всё ещё ничего не понимала, потому приподняла брови и ждала объяснений. На них снова глазели, и ей это было неприятно. Отсветы костра касались её кожи, делая лицо ещё более таинственным, чем обычно, и Фред прямо таял от нежности к девушке. Ему не хотелось, чтобы она выглядела такой печальной и зажатой — особенно теперь, когда он был рядом. Фред потянул одну её руку на себя, отводя правый свой бок назад, потом потянул ту же ладонь на Гермиону и поменял руки. Смотрел на неё с задоринкой в сверкающем взгляде и соблазнительной улыбкой до ушей, и тогда Грейнджер просто не смогла устоять, залившись смехом от его игры. Треск костра и чужие песни под гитару стали им музыкой. Гермиона вся повиновалась Фреду и его моменту: вела, следуя за желанием жениха, и посвящала каждое движение рукой и ногой ему. Её стройная фигура почти не гнулась, лишь тихонько склонялась, как молодая березка на ветру, и юноша находил это ещё более обворожительным, нежели она бы сейчас яро оттанцовывала вкривь и вкось. Гермиона больше не была печальна. Она вся такая искренняя и неземная, будто не от мира сего, но ему такая родная. Ветер трепал крупные кудри: Фред завороженно поймал их руками и глубоко вдохнул, чувствуя запах молока и еловых иголок. Прохладные пальцы Гермионы нашли его ладони, ласково сжимая. Они наверняка выглядели нелепо, стоя друг перед другом и хватаясь за головы, но ему становилось отчего-то смешно. Фред видел на лице Гермионы безграничную нежность и веселость, направленную на него, и тогда до него дошло окончательно. Он нашёл любовь на всю жизнь. Это и есть жизнь.Я готов рассказать тебе поле, Эти волосы взял я у ржи, Если хочешь, на палец вяжи — Я нисколько не чувствую боли. Я готов рассказать тебе поле. Про волнистую рожь при луне По кудрям ты моим догадайся. Дорогая, шути, улыбайся, Не буди только память во мне Про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ!