Ketzerei//Ересь

Девушка вешает фигурку ангела рядом с окном, почти что под священный лик. Единый сегодня снизойдёт к ним, почтив тех, кто помнит о его подвиге. Она считает, что все их земли — дело его божественных и незапятнанных злом рук. Священная Война была бедствием и благословением. Он освободил их, изгнав нечто древнее и жестокое. Заключил первозданную чёрную ненависть в казематы, из которых не сбежать. Разве что яд сумеет просочиться в чьё-то сердце, а затем и душу. Вопьётся в них своей мертвецкой заиндевевшей хваткой и не отпустит уже никогда. Она опасается того, что подобные люди ещё остались на земле. Пытается отогнать страх, возникший из ниоткуда, но слабая дрожь всё равно пробивает хрупкое тело на мгновение. Теодор шагает по землям Старого Кладбища. Он чувствует как почва, в которую чуть проваливаются его высокие сапоги, горит изнутри. Когда-нибудь кладбище рухнет вниз; сползёт склизкой и костяной горой в первозданный огонь разлома. Всё только становится хуже, будто болезнь распространялась дальше и дальше. Да, пройдёт время прежде, чем это случится, но сама неизбежность такого процесса подталкивала Грима на мрачные мысли. Собор-часовню, к которому он идёт, бедствие услужливо не обойдёт стороной — ему кажется, что пламя даже позлорадствует когда доберётся до последнего оплота истинной веры. Сейчас день и он знает, что там никого нет — нужно ждать вечера, но ему с самого утра хотелось сбежать из города. Его тошнит от вида напускной торжественности и искренних улыбок, болью в висках отдаётся вибрация колоколов и труб, разрывает грудь негодованием от слепой веры в то, чего никогда не познать. Единый — ложь, и её говорят непосильно часто. Ложь отдаётся на языке гнилью и железом — ему тяжело переносить двойной смысл слов с жестами, которые все сегодня совершают и говорят в знак почитания и любви к своему бесформенному Богу. К богу, которого нельзя обсуждать и в котором запрещено сомневаться. «Именно поэтому церковь столь сильна. Они могут выдумывать всё, что угодно. Их безумным пророкам, страдающим припадками, место в приюте для умалишённых, а не за кафедрой на проповедях. Люди глупеют.». Уверенность в собственных мыслях укрепила его волю. Преодолевая последние метры до полуразбитых ступеней заветной часовни, мужчина только хмыкнул, на секунду глядя вправо, в сторону далёких человеческих силуэтов, которые видимо не заметили его. Наверное, кто-то из бедняков опять умер, и теперь его хоронят в разломе. Ветер сегодня дул в незнамо какую сторону, куда-то прочь от города. Хоть что-то хорошее: меньше пепла и вони. Последние шаги — прямиком по замызганному и истерзанному. Крошка... Пыли, вроде бы, нет. Хозяин этого места каждый вечер убирает здесь. Над головой играют в свои игры яркие солнечные лучи, проскальзывая через трещины и пустые окна, которые выдолбили в стенах относительно недавно. Хорошая погода и хороший день, если бы его не пятнали своим религиозным невежеством неведающие. Приходиться отбросить тяжёлые раздумья, решая уделить им время позже. Впервые позволяет себе улыбнуться, когда видит впереди заветное место. Обычная кушетка со спинкой с одной стороны — место его учителя, но, пока того не будет, ей можно пользоваться. Грим обходит её и, сев на корточки, начинает шарить рукой по полу, ища шероховатости подпола. Топор, закреплённый на спине, неожиданно сильным грузом давит, толкая вперёд, но его обладатель уже подцепил край тайника и, приподняв крышку, берёт оттуда одну из книг. Беспокойство всё не уходит. Оно поселилось в груди и будто свернулось на её шее жуткой змеёй, готовой в любой момент придушить. Девушка молится, думая о светлом и чём-то хорошем. Представляет себе каким бы был Единый, стань он человеком. Праведником, мучеником, бродягой... Красив он или страшен, а потому незаметен? А может он и вовсе приобретет облик зверя? Хотя во многих людях звери сидят тоже, только их не разглядеть сразу — нужно всматриваться долго, вплоть до помутнения и зрения, и сознания. Руки привычно окунают ветхую тряпку в ведро с водой, выжимают, чтобы затем вымыть полы в доме. Она ведь ещё не всё сделала до прихода отца из леса. Дядя же должен приехать сегодня вечером, как раз к ужину. Ей не хочется расстраивать ни первого, ни второго. Нужно будет затем выйти на улицу, набрать новой воды и полюбоваться на секунду природой. В лесу свободно жить: нет ощущения давки стенами, и воздух гораздо чище, приятнее. Ох! Она совсем забыла! В город всё-таки нужно будет сходить — у них закончились некоторые запасы, да и по дороге можно собрать немного трав для лавочников. Перевязав русые волосы, девушка принимается за работу — нет смысла медлить. Чем скорее она справится со всем этим, тем лучше. Хороший день. Для неё его не сумеют омрачить, даже если того пожелают. Закинув ногу на ногу, не снимая обуви, Теодор лежит на кушетке и читает старый фолиант. В культе много неграмотных, но этот язык понимают все — язык закрученных символов, несущих в себе антипод веры. Так выглядит настоящее. Оно, резко очерчено в своих контурах, тянется сверху вниз по четыре-пять букв. Конец предложения — спираль с шипами, заменяющая точку. На полях красуются заметки-насечки и прочие словесные пометки. Ему бы очень хотелось увидеть того, кто писал эти тяжёлые строки, пропитанные подобием ненависти. Где-то слова начинают "скакать", будто писавший второпях скрёб по листам бумаги, боясь за что-то. Наверное, за себя. Приобщаясь к чему-то тайному или запретному, всегда начинаешь видеть в других людях охотников за твоим секретом. «Твой отец был достойным последователем, юноша. Я говорю это потому, как мы с ним довольно тесно сотрудничали. В какой-то мере я даже рад, что его сын решил пойти по той же тропе. Только я вижу и видит Богиня — для тебя в пастве уготована особая роль.». — Если это будет роль почётного гостя на алтаре — я убью вас всех, — ответил мужчина своим воспоминаниям и перелистнул слегка подпалённую страницу. Вторая его рука придерживала источник запретных знаний, и он почти не чувствовал её, ведь там было место только холоду и покалывающей боли на кончиках пальцев. В книге же, тем временем, настал момент жертвоприношения — агнец для заклания там бесился, вопя и рыдая. Одним словом, взывал к жалости. Женщину опоили неким отваром, но она являла собой образ блаженной в своей вере, хоть и вмиг забыла все слова, кроме мольбы о пощаде. Она не вносила хаос и её можно было читать, будто не крики вылетают из глотки, а разборчивые слова. Их Богине приятна сама мысль о том, что нет в наибольшей степени достойного и одновременно мерзкого подарка, нежели несломленный верующий. Он боится того, что его встретит за гранью, а не своей телесной смерти. Грим выдыхает, отвлекаясь и прикладывая раскрытый старый том к груди, будто обнимая его как дорогого друга. Поднимает взгляд к загорающемуся сначала оранжевым, а затем розовым небу. Где-то под потолком щебечет одинокая птица — она похожа на неожиданный светлый проблеск в мире, полном смерти и стекающего по душе черной смолой горя. Нужно ли ему отдохнуть, отложив едкий текст, или же продолжить насыщаться, черпая знание о ритуалах прошлого? Вопрос, который определит, кто он на самом деле. В часовню никто не заходит, но ему довелось услышать пару разговоров, перебрать в сознании каждое слово и скривиться от очередной лжи. Птицу съедят хищники, либо изловят мальчишки для забавы. Один из голосов, прошедших мимо, удавится сегодня. Он продолжит читать о том, как богохульницу-женщину ставят на четвереньки. В городе сегодня необычайно радостно. Люди улыбаются искренне, она это знает. Не гонят от себя тех, кто печален или беден. Единственный день, когда все грешники становятся праведниками. Девушка фыркает, но без злобы. Вероятно, эти люди научены притчами о праве последнего искупления. Что же, не ей решать, как они будут жить и мыслить — это целиком и полностью только их выбор. Её же путь избран давно. Улицы и дома украшены флагами, лентами и десятками ангелов. Дороги чисты, но это верхняя столица, а не Чумные Районы. Ей опять легко от мысли, что она живёт в лесу, а не здесь. — Лишь бы палач не пришёл на сегодняшнюю вечернюю службу! — один из дворян что-то обсуждает с несколькими своими друзьями им под стать. Они стоят рядом с лавкой травника. Девушка замедляет шаг — любопытство погубит её, нехорошо это, но... — Говорю вам, муж его видел сегодня. Говорит, тот по утру как ошпаренный ускакал в сторону Старого Кладбища. А ещё говорит, что знакомцы его, хоронившие кого-то из своих несчастных забулдыг, видели того после обедни всё там же. — Не еретик ли он? Храни Единый... И впрямь будто прячется от взора Господня. — Надобно вашему мужу перестать водить такие знакомства. Право дело! — последний голос выпалил свои слова быстро, восклицая. Другие только посмеялись, перейдя на новую тему для обсуждения. Девушка не стала слушать дальше, зайдя в бакалею. Ни к чему оставлять в голове глупые сплетни зазнавшихся вельмож. Каждому человеку и слову с поступком в этом мире своё место. Тем не менее, змея тревоги на её шее затянулась туже, но дышать она всё ещё могла, хоть и неполной грудью. Неожиданно поняла одно — никто не помолится сегодня за палача. Боятся, презирают, а ведь он выполняет важную для их государства, хоть и страшную работу. Взгляд обращён на верхние полки. Она раздумывает совсем недолго и решается. У неё ещё есть свободное время. Ей тоже нельзя остаться на вечерню, но Бог со своими ангелами слышат обращённые к ним слова из любой точки мира. Первое, что он ощущает спросонья, — крепкий удар чем-то по бедру. Теодор подпрыгивает на месте от неожиданности: дрёму как рукой сняло. Он не понял в какой момент книга усыпила его, но случилось это явно далеко за её середину, как и за середину дня. Нескольких тягучих мгновений хватило, чтобы, осознав, его силуэт подскочил со своего места и почтительно склонив голову отошёл, уступая место своему молчавшему все это время учителю. Не было видно, чтобы Культист хмурился или злился — громоздкая рогатая маска-череп поверх его лица скрывала все эмоции. Еретик уселся на нагретое место, скрестив ноги и отложил свою трость чуть поодаль, на расстояние вытянутой руки. Поправил пообтрепавшуюся серо-зелёную мантию, удобно расправив её. — Знаковый день, — наконец произнёс хаосопоклонник ровным тоном, смотря перед собой. Он всегда начинал так любой разговор — лишь потом, по истечению некоторого времени, словно таял, становясь более эмоциональным. — Ты можешь говорить. Его собеседник только подошёл к изголовью кушетки и молча сел рядом на ступеньках возвышения. Боком — так можно было следить и за входом в полуразрушенную часовню, и за наставником. Мужчина потёр ушибленное место, но смолчал и об этом. Вместо слов закрыл книгу и положил её рядом. Страницу не запомнил, поскольку все равно придётся перечитывать не один десяток раз, как обычно. Ещё заметил, что была глубокая ночь — темнота сгущалась, а рядом горели свечи, обдавая едва ощутимым приятным теплом. — Госпожа зла, — продолжает холодно Культист, перебирая в руках свой памятный браслет-талисман из острых зубов. Они режут кожу и пускают кровь, если их крепко затянуть на запястье. — На меня? — решает догадаться Грим, но ответом ему служит покачавший своей головой олений череп, на рога которого намотаны ленты. Ночь темна, и палачу впервые за сегодня становится неожиданно хорошо. Ощущение некой вязкой безопасности или же обманчивое её подобие успокаивает, равно как и все тревоги забываются на время. Наверное, это вновь аура старшего из последователей — иногда она отталкивает и обжигает, а иногда, как сейчас, притягивает-согревает в своих незримых объятиях. — Знаковый день, — наставник вернулся к тому, откуда они начали. Но затем резко срывается, сжимая кулаки до побелевших костяшек. — Госпожа зла, ибо паства забилась в щели под полом на котором выводят свой танец глупцы. Как крысы! Один ты высунул нос из норы. Да те, что с Бойни. — Верю, — согласился Теодор, вспоминая мясников. Врач просто закрывал глаза на их оккультные выходки — не умел быть жёстким, не умел ограничивать людей в четкие рамки их поведения. Не лучшее качество для лидера: можно открыто манипулировать им. — Вы тоже ощущаете нечто схожее с омутом? Будто тонешь в реке, будучи облачённым в одежду. — Юноша, не забегай вперёд. Я знаю, вижу и раздумываю. Сейчас — о твоём отце. Он гордился бы тобой. Культист разжимает свой правый кулак — на внутренней стороне ладони кровь, как и на зубьях племенного браслета. Тёмная-тёмная, почти чёрная — знак того, что он служит Шеол давно. Может быть даже слишком. Вероятно, когда-нибудь внутри него зародится ещё нечто новое, и тогда это станет последней осознанной мыслью в его жизни. Вернувшись назад, в мир настоящий, он подпирает левой рукой голову. Теодор молча наблюдает за пастырем, чуть распрямившись и теперь тоже видя кровь. Всё то время пока учитель говорит, ему не удалось ни разу ощутить приевшийся за сегодня вкус лжи. Он сумел понять его, сумел завоевать доверие. А после этой ночи вышеупомянутое только возрастёт ещё больше. — Расскажете мне о нём? Вы знаете, я приму любую правду. — Культист склоняет голову, встречаясь взглядом с одним из своих лучших учеников и слушателей. Тот развернулся к нему всем корпусом и теперь сидел на коленях. Пока ещё не ответив, сектант поднимает пораненную руку над несколькими свечами. Капли крови падают вниз, на воск и пламень. Ему уже больше нечего приносить в жертву. Громко вздохнув опосля, но, приглашающе похлопав рукой рядом с собой, еретик даёт своё согласие. Возвращаясь домой по извечной и знакомой дороге, Девушка чувствует себя слегка подавленно. Когда она молилась, один из церковных ангеловых стражей спросил её о том, по кому сейчас она выжигает в своей душе обращение к Единому — не утаила и от неё в то же мгновение отшатнулись многие как от прокажённой. Поначалу было плевать, но жуткие тени на обратной дороге будто намекали, что она ввязалась не в своё дело. Хомут-змей на её шее куда-то исчез, а заместо него появился чистый страх перед неизвестностью, которая может выскочить откуда ни возьмись. Отсветы необычно растягивались и темнели, сливаясь с округой. Небо угасало, но она ещё успевала прийти домой до абсолютного мрака. Пройдя мимо хорошо освещённого особняка Герцога, дочь Егеря ступила на лесную тропку. До дома было относительно недалеко, но каждый шаг давался с трудом — к горлу подкатил противный и неожиданный ком. Земля и трава стали по-странному чёрными и будто сочились дымом. Или же с них капало нечто вязкое. Листья уподобились ткани? Лохмотьям, свисающим с самых верхушек. — Кто-то молился о твоём благополучии Тому-Кто-Презирает, — Культист смотрит в сторону леса за городом. Огни празднества его раздражают не меньше, чем всё в этом дне — его знамение, слепой фанатизм иных, к тому же ещё и то, что они здесь словно прячутся, а не пришли домой. — Теперь мне понятно желание Богини испить крови. Я дурной учитель, ибо не все ещё приняли твой выбор неверия. — Понятия не имею, — Теодор вновь развалился на кушетке, но уже с бутылкой вина в руках. У схрона, оказывается, было ещё одно дно, но бокалов туда не положили. Откупорив узкий сосуд, мужчина принюхался — пахло, вроде, съедобно. На самом деле, это внезапно оказалось именно тем, чего ему сейчас очень не хватало. — Этому человеку явится Госпожа, глупый мальчишка! — хотелось бы дать неофиту подзатыльник, но, если он перестанет концентрироваться, видение оборвётся, и связь с ним уже нельзя будет восстановить. — Что нам до какого-то будущего безумца?... Я сожгу его на костре, либо он убьётся сам. Видя жадно пьющего вино прямо из горла младшего Грима, сектант только вздыхает и вновь отворачивается к провалу окна. Если ему скажется дозволено, грёза продолжится. Часовня есть место их силы, и нужно пользоваться им, пока его не завалило. Девушка идёт быстро, но постоянно оглядывается. Деревья будто плачут — так сильно склонили свои кроны, а их стволы и вовсе перестали держать сами себя. И даже так не увидеть ещё розоватого неба! Земля стала скользкой и не то холодной, не то слишком горячей. Но вот вязкой — точно. Иногда выходило случайно споткнуться о кривые, незнамо откуда выступившие корни. Их дом, показавшийся вдалеке, был сродни спасению от этого мрака и озлобленной природы. Она заметила лошадь в стойле: не отцовская. Значит дядя приехал чуть раньше. В какой-то мере даже жаль — выходит, она не сумела устроить сюрприз, либо же лес так престранно завел её в свои дебри и заставил плутать? Неважно... Осторожно открыв дверь, Девушка заметила дядю, разделывающего одну из птиц. Мужчина только улыбнулся племяннице, кивнув в знак приветствия. Его ждали — нет смысла расшаркиваться в длинных речах. — Странные вещи в лесу творятся, — выдохнула дочь Егеря. — Ты ничего не замечал? Небосвод такой тёмный! Быстро сгустились облака... Дядя отрицательно качает головой, но его тень изгибается под странными углами и будто обходит уголок с фигуркой ангела и ликом Единого. Вместо этого образ гнётся и скалится дикой шипастой и зубастой рыбой. Девушка подошла к миске для омывания рук и умылась, разбрызгав отрезвляющие капли. Несколько прохладных потоков прошлось по шее, остановившись на груди. Рыба-тень исчезла, а вот подкативший ком к горлу и напряжение — нет. Желая отвлечься, вспомнила об одежде, которая сохла ещё с утра. Нужно было выйти за дом и снять её. Поставив корзину с товарами из бакалеи на скамью поближе к столу, Девушка вышла на улицу. Слепая тьма рассеялась, уступив приятной вечерней синеве. Теперь многое было видно ещё и из-за яркой Луны в небе. Несколько звёзд тоже мерцало где-то там, вдалеке, где человеку никогда не будет места. Романтичные мысли увели дочь Егеря от воспоминаний о тяжёлых и нервных последних часах. Подойдя к натянутой верёвке, она принялась стягивать рубаху за рубахой, параллельно отстёгивая несколько зажимов для ткани — удобные маленькие приспособления сделанные её отцом. Это очень помогло в работе — раньше некоторые вещи ветром уносило в реку, либо они слетали и падали на землю, мараясь по второму кругу. Одна из рубах всё-таки сорвалась и теперь лежала на камышах, почти у самой кромки зеркальной речной глади. «Ну, она хотя бы не уплыла и не запачкалась.». Подобная мысль заставила вымученно улыбнуться. Перекинув через плечо другие высохшие вещи, ей не составило труда подхватить последнюю. По неосторожности её привлекло что-то в воде, на самом краю зрения. Подойдя поближе Девушка увидела, как поверхность пузыриться, булькая и исходя крупными буграми. Река в этом месте позеленела, а потом и вовсе начала быстро темнеть, приобретая чёрный цвет. По краям заводи начали появляться уже знакомые недо-щупальца, лихорадочно бьющие пространство вокруг. Внезапно из омута начала быстро показываться чья-то когтистая рука. Будто мертвец, вылезающий из могилы и борющейся с весом самой земли, сначала одна, а после и другая. Пальцы ломано двигались в неестественных положениях. Скованная ужасом, хрупкая фигура застыла, не в силах отвести взгляд, не в силах закричать или осмыслить происходящее. Могла только смотреть. Вот оно — пришествие? От него веяло лилиями, перемежающимися с болотной гнилью. Человеческие с длинными когтями руки опёрлись о водную гладь, как о нечто обычное, и с рывком выдернули половину тела, к которому были прикреплены. Корпус припал к воде, также не выдержав напряжения под собственным новым весом. За спиной у чего-то схожего с крупным мужчиной, растеклись потоки первозданной тьмы — будто само пространство порвалось в цветном спектре и не выдержало, вернувшись к краскам поглощающим свет вокруг себя. Руки и беснующиеся за спиной иные черно-зелёные обрубки изогнулись так, что существо на миг подняло свою голову и встретилось взглядом с Девушкой. Голова его была покрыта капюшоном из такой же изменчивой "живой" ткани, угольного цвета, как и на теле, а потому дева не могла бы увидеть что-то раньше: жёсткие точёные черты вполне человеческого бледного лица, но с зубами острыми и длинными сродни пиранье, глаза золотые, но такие же звериные и даже с не до конца раздвоенным зрачком. — Палач... — только и успела прошептать остолбеневшая, как нечто отдалённо и одновременно резко узнаваемо напоминающее королевского заплечных дел мастера уже прыгнуло на неё, замахнувшись своими ставшими ещё длиннее когтями. Немного пригнувшись к земле и полностью освободившись от влажного омута, существо с академическим интересом посмотрело на мёртвое человеческое тело под собой; село балансируя на таких же остролапых носках и раскрытых ладонях, упирающихся в жидкую землю, растекавшуюся под ним. А в земле — любимые черви, жуки и ящерицы со змеями. Как в воде — рыбы. Клубившаяся за спиной тьма осторожно обводила контуры человеческой спины, уподобляясь плащу с пышным воротом и не давая мешаться. Со стороны могло показаться, что это было похоже даже на некое проявление любви — будто чьи-то тонкие руки обнимают сзади. Если, конечно, эта богиня умела любить. Провидец отшатнулся от окна — всё закончилось. Такое и в подмётки не годилось тем кошмарам-дарам, которыми его награждала Шеол. — Ну, так что там? Узнал что-нибудь? — голос ученика звучал, и впрямь как из-под воды, пьяно. Стучал кровью в ушах. Госпожа показала ему себя — лучше и одновременно хуже быть уже просто не могло. Показала, кого она выберет в конце и какой силой обладает — он уверен, то была лишь песчинка. А если и вовсе точно, капля в необъятном океане. Она показала место где возродится, придя к власти с новыми возможностями. Если Единый и существовал когда-то, то сейчас он явно очень далеко. Иначе бы не допустил даже подобного послания — значит сила их общей омерзительной матери крепнет с каждым днём, и все те дела во славу Её были не пустой тратой времени. Хаос течёт на всех подуровнях их мира, окружает их смертоносным ураганом и всё ещё помнит. Даже сейчас он роится в беспорядке мыслей и мечется в бешено колотящемся сердце. Видение, но не реальность. В данный момент это успокаивало. Бедняжка-верующая... Понадобилось около полудюжины шагов, чтобы подойти к своему месту. Колдун всё также не ответил на заданный ему вопрос. Только отобрал у слегка раскрасневшегося адепта почти опустевшую бутылку из-под вина. — Если дочка Егеря не будет свихнувшейся при вашей следующей встрече, её напрямую хранят ангелы, — сухо произнёс мужчина и затем резко выпил, запрокинув голову так, чтобы олений череп не защемил ему по случайности собственную руку. Закончив с утолением жажды, наклонился за чем-то лежащим на полу. — А пока что... Культист больно треснул Теодора тростью. В этот раз уже специально — в воспитательных целях и на будущее.