Косички

При свете дня всё было иначе. Всё было белым и красным при свете дня — расстроенное лицо фон Хельрунга, разбитое лицо Уортропа, вымазанные кровью костяшки пальцев и красная пелена перед глазами. Злость, правда, быстро схлынула, и на смену ей пришёл стыд — красные угольки под белой кожей. Он извинился перед майстером Абрамом, а угольки остались. Лекцию и вскрытие Пеллинор пропустил — и поделом. При свете дня-то. К ужину он тоже не явился — что ж, и такое бывало. Но когда к ночи его не оказалось и в спальне... Если бы случилось что-нибудь серьёзное, майстер Абрам сказал бы ему, правда? Не сломал же он Пеллинору что-нибудь важное?.. Стыд перегорел в странную досаду. Когда от вида пустой соседней кровати сделалось совсем тошно, Джон Чанлер выбрался из постели и пошёл искать. Поиски были недолгими, результат их — жалким: Пеллинор Уортроп неловко свернулся в кресле в алькове возле библиотеки, и наброшенный сверху плед совсем не украшал эту картину. — Ты почему не в постели? Хотя бы спящим Пеллинор притворяться не стал. — Лицо болит, когда я лежу. — Просиди так всю ночь, и завтра у тебя всё болеть будет. — Да, Джон. Разумеется, встать он и не подумал. Идиот. Книги вот ещё. Книгам в кресле было гораздо уютнее. Заметки. Для кого он, спрашивается, всю лекцию записывал? — Оставь, завтра возьмёшь мой конспект. — Да, Джон. — Издеваешься? — в темноте поди разгляди. Разве что роскошные синяки на пол-лица. — Над человеком с таким апперкотом? Никогда, — Пеллинор был абсолютно серьёзен. — А то придётся подставлять другую щеку... — Да пошёл ты, — Джон устало сел прямо на пол у кресла. У него чесались кулаки. Он учёный. Монстролог. Он должен быть выше этого. Вдох. Вдох. Вы-ыдох. — Почему ты бродишь по дому в ночи? Ночью — совсем другое дело. — Потому что. Потому что тебя на месте нет, и это... странно. — М-м... Вдох. Выдох... Выдох: — Извини. — За что? Монстролог Джон Чанлер дёрнулся. Хорошо хоть кресло мягкое. — Я первый начал, — говорил Пеллинор сонным голосом человека, у которого болит лицо. — А ты отстаивал свою точку зрения — как мог... С кресла свесилась рука, пальцы бездумно вплелись в волосы. Джон промолчал: если бы он спросил, какого чёрта, его перестали бы гладить по голове. — ...что у оппонента не нашлось встречных аргументов — не повод прекращать дискуссию... Пожалуйста, заткнись. Пожалуйста, не прекращай. — Ерунда твои аргументы. Я должен был остановиться. — Ты бы смог? Я — нет. — Это потому, что ты драться не умеешь. Говорю же — дрянь аргумент. Пальцы прохладные. Перебирают волосы, тянут — несильно, ласково. Хочется прижаться к этой ладони — лицо опять горит. Если осторожно, чтобы не спугнуть... Ладонь замерла у щеки, но Пеллинор не убрал руку. Ты смог бы остановиться? — Я должен был. — Иди спать, Джон. Он уйдёт. Сейчас, он же умеет — вывернется из этого слабейшего захвата, разомкнёт пальцы, едва удерживающие чужое запястье, перестанет едва касаться губами ладони, впитавшей тепло его тела, и пойдёт спать. А при свете дня всё иначе.