Горсть Пыли (A Handful Of Dust)

Погрязнув в дреме, недостаточно глубокой, чтобы видеть сны, недостаточно глубокой, чтобы чувствовать удушающий приторный запах цветов или шепот тех, чьи лица не могла воскресить в памяти, она пыталась вспомнить. Ей нужно было вспомнить. Воспоминания же походили на воду, которую она старалась удержать в сложенных лодочкой ладонях, на песок, высыпающийся сквозь пальцы. Ранние воспоминания, однако, были яркими и четкими. Вот отец подбрасывает ее в воздух – выше, выше, выше! – и она заливается смехом. Мамины пальцы заплетают ее когда-то длинные волосы. Она изо всех сил готовится к экзаменам. Сгорает от желания поцеловать Брендона Делука из математического класса. Запах свежего воздуха и тепло солнечных лучей на щеках. Жизнь. Кровь, и огонь, и кровь, и ее родители, и кухонный нож, торчащий из груди инопланетянина, и вспенившаяся и облезшая желтая краска, и покрытая пузырями и облезшая кожа, и так много крови. Смерть. Она помнила трагедию на Миндуаре так ярко, словно просматривала фотографии, голограммы, нарезки видео. Дальнейшие же воспоминания были расплывчатыми, трудноуловимыми, все меньше походили на съемку и все больше – на разрозненные кадры, вспыхивающие и угасающие прежде, чем она успевала разобрать, что же запечатлено на них. Кусочки мозаики, когда-то представлявшие собой целостную картину. Как только ей удалось ухватить очередной фрагмент – она смеется с картами в руках, доносящееся эхо танго, что-то холодное, металлическое и тяжелое в ладони и детский голосок, шепчущий ей выбирать, выбирать, выбирать – он выворачивается из ее захвата и исчезает, оставляя ее еще более усталой и больной. Ей не хотелось отдаваться во власть снов, но и реальный мир имел мало смысла. В итоге она просто лежала с закрытыми глазами и слушала, как врач перемещается по медотсеку. Время от времени женщина что-то бормотала себе под нос, и ее голос оказывал успокаивающее воздействие, даже несмотря на то, что не был обращен к ней напрямую. Иногда она чувствовала слабый запах духов – слава Богу, ничего похожего на розы или гардении – когда доктор находилась рядом, но она не беспокоила свою пациентку. Потому ли, что желала обеспечить ее необходимыми тишиной и покоем, или потому, что считала ее дело безнадежным? Она раздумывала над тем, чтобы открыть глаза и задать не имеющие ответов вопросы: кто я? как много я потеряла? верну ли я все то, чего лишилась? когда услышала звук расходящихся створок двери. Прежде доктор прогоняла всех визитеров, кроме турианца, но не в этот раз. - А, - сказала она. – Я все думала, когда вы заглянете. Вам будет приятно узнать, что ткани срастаются хорошо. Как вы себя чувствуете? Уже освоились? Она несколько раз глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки, и с интересом принялась дожидаться ответа, чтобы узнать, турианец ли это. Когда же прозвучал незнакомый женский голос, она чуть приоткрыла глаза и повернула голову. Незнакомка также оказалась турианкой, однако сидела в инвалидном кресле, и одна из ее ног была ампутирована от колена. Она остро ощутила боль в своих собственных сломанных, но все же находящихся на месте ногах. Как и у другого… у Гарруса, лицо турианки украшали голубые отметины под глазами, на переносице и на жвалах. На нем, однако, не было шрамов, и когда незнакомка заговорила, ее голос не звучал подобно бьющемуся стеклу. - Собиралась заглянуть раньше, но застряла в оружейной. Потеряла счет времени, - с этими словами она широким взмахом руки обвела помещение. – А как поживает ваша вторая пациентка? Я не видела Гарруса, так что не могла спросить у него. До сих пор не верю, что он нашел… - Она не спит, - перебила турианку врач, но сделала это мягко и с обнадеживающей улыбкой. – Не стоит говорить того, чего бы вам не хотелось, чтобы услышали невольные слушатели. Турианка приятно рассмеялась и подкатила кресло ближе. Может быть, из-за того, что незнакомка сидела, из-за того, что она не превосходила ее размерами, что на ней не было брони, а ее голову не венчал остроконечный гребень, она не выглядела столь пугающей, как тот, другой турианец. Возможно, первое впечатление о ней смягчил ее смех. Другой турианец не походил на того, кто часто смеется. - Прошу меня простить, - произнесла она настолько жизнерадостно, насколько смогла. Вряд ли ей удастся кого-то одурачить. – К сожалению, я вас не помню. - А вы и не должны, - заявила турианка немного смущенно. – Мы никогда не встречались. Я Солана. Солана Вакариан. Слабая понимающая улыбка появилась на ее лице. По крайней мере теперь голубые отметины обрели смысл. - Вы его… вы жена Гарруса? Его подруга? Э… простите, я не знаю, как правильно это называется в вашей культуре. Вместо того, чтобы снова рассмеяться, Солана прикрыла ладонью рот, при этом широко разведя жвалы в стороны. Интересно, что это означает? Однако она прекрасно поняла печаль в янтарных глазах турианки и в ее голосе, когда та прошептала: - Ох. О, Духи, нет. - Я… я не хотела вас оскорбить… - Вы и не оскорбили, - пояснила та. – Я просто… не осознавала. Гаррус мой брат. – Не отодвигаясь, Солана обернулась к врачу и спросила: - Как он?.. - Справляется, - отвела доктор. – Правда, не уверена, что хорошо. Ему нужно спать, ему нужно есть и ему нужно перестать игнорировать мои напоминания по этим поводам. - Верно. Я хорошо себе представляю, как именно он обычно справляется с подобного рода проблемами. – Солана глубоко вздохнула. – Ну надо же. Надо же было случиться именно этому! – Вновь повернувшись к ней, турианка заговорила: - Извините, я веду себя крайней невоспитанно. Жаль, что все так сложилось, и мы не познакомились при более благоприятных обстоятельствах, но я рада наконец-то встретить вас… коммандер? Сомнение в голосе гостьи превратило последнее слово в вопрос, и она была рада, что хотя бы кто-то, помимо нее самой, испытывает затруднения по поводу того, как к ней обращаться. - Так мне сказали, - подтвердила она с легкостью, которой не ощущала. Солана лишь скрестила руки на груди, слегка склонила голову и спросила: - Вы бы хотели, чтобы я звала вас иначе? Слезы предательски защипали глаза, и она поспешила отвернуться, чтобы скрыть их. Нежно и так тихо, что только она и расслышала, Солана произнесла: - Ничего страшного, если вы не знаете. Думая о данном ей при рождении имени, она вспоминала не счастливое детство, не поющего отца или объятия матери, любящей сад. Она вспоминала, какой молодой, глупой и беззащитной была, когда сидела на дереве, сжимая в руках отвертку - единственное оружие, которое догадалась захватить, пока ее мир сгорал дотла. Она вспоминала, как ее отправили в новую семью, которую она не знала, и которая не знала ее; как ее держали в красивой белой комнате в красивом белом доме в красивом белом платье, словно птичку в красивой белой клетке. Все это было неправильно, ничто из этого не определяло ее. - Можно мне зеркало? Солана кивнула, но она заметила, как побледнела доктор. - Вы точно уверены, что… Турианка подкатила кресло к шкафчику и принялась рыться в нем, пока доктор наконец не подошла и не достала из одного из ящиков серебристый прямоугольник. Положив его на колени, Солана вернулась назад и протянула зеркало. Ее рука не дрогнула, а взгляд оставался ясным и спокойным. За это она была благодарна. Ее собственная рука слегка тряслась, когда пальцы сомкнулись на желаемом предмете, и она не смогла заставить себя заглянуть в него немедленно, хотя и хотела знать, что увидит там. Она имела представление о своих травмах: сломанные ноги, поврежденный позвоночник, трещины в ребрах, раздробленная ключица, обожженные предплечья, многочисленные порезы. Травма головы. Амнезия. Кое-что она обнаружила самостоятельно, кое о чем услышала из разговоров доктора с ту…. с Гаррусом. Большинство повреждений уже заживало, однако доктор удивлялась тому, что процесс выздоровления длится так долго. Она не была левшой, но ее левая рука была здорова и уж точно достаточно сильна, чтобы поднять зеркало. Вдохнув достаточно глубоко, чтобы ощутить боль в поврежденных ребрах, она поднесла зеркало к глазам. Шрам, пересекавший левую бровь, исчез – вот, что она заметила в первую очередь. Тот самый, что она заработала в семь лет, падая с дерева, на которое забралась вопреки запретам родителей. Большую часть подростковой жизни она старалась скрыть этот шрам то косметикой, то челкой. Она нахмурилась, вглядываясь в словно чужие нахмуренные брови своего зеркального двойника. - Шрамы и ожоги заживут… - начала врач, но Солана шикнула на нее. Она не обратила на них никакого внимания. Глаза были прежними – все такие же большие и обманчиво бесхитростные, серо-зеленые, как у мамы. Прямым носом и полными губами она была обязана отцу, хотя в ее воспоминаниях отец почти всегда улыбался. Это были непреложные факты – вещи, которые она помнила так же, как и пропавший шрам. Волосы спадали чуть ниже плеч и показались ей одновременно недостаточно и слишком длинными. Странно. Но в то же время, учитывая красные ожоги на правой щеке и шее, нужно радоваться, что волосы на ее голове вообще есть. - Я выгляжу старше, - сказала она вслух, не в силах сдержать удивление. Невзирая на сломанную ключицу, она дотронулась пальцами правой руки до морщинок в уголке глаза, коснулась щеки, почувствовав боль от нажатия, провела по неповрежденной левой брови. Теперь шрам имелся на правой – тоненькая бледно-розовая линия пересекала ее с самого края и спускалась ниже, к виску, едва не доходя до уха. Воспоминания о том, как она получила эту отметину, отсутствовали, но, вероятно, она отвернулась, слишком поздно подняв руки в тщетной попытке защитить лицо. «Твое время подходит к концу. Ты должна решить». Был ли на самом деле огонь, который она помнила? Или же ее подсознание таким очевидным образом заполняло пробелы в памяти? «Пора заканчивать». Она поднесла руку ко рту и медленно, очень медленно растянула губы в подобие улыбки, которая не затронула ее по-прежнему влажные глаза. Она практически узнала себя с улыбкой, пусть даже эта улыбка была ненастоящей. Оторвав взгляд от своего отражения, она обнаружила, что Солана все еще находится рядом и смотрит на нее. - Шепард, - сказала она уверенно. Шепард. Это имя до сих пор имело вес, которого ей пока не вынести, но это было лучше, чем то непонятное чувство пустоты, что она ощущала глубоко внутри с самого момента пробуждения. Шепард. - Я Шепард. Жвалы Соланы снова дрогнули, но на этот раз по-иному. Решив, что это, вероятно, турианский эквивалент улыбки, она улыбнулась в ответ. Она не стала вновь заглядывать в зеркало, но предположила, что это выражение наконец оживило ее глаза. С тем же неспешным спокойствием Солана спросила: - Что ты помнишь? Какое последнее четкое воспоминание? - Я… кажется, мой восемнадцатый день рождения. Доктор резко втянула воздух. - Это было… - начала Шепард, но старшая женщина перебила ее: - Ты записалась на службу в тот день. Возможно, это имеет… - Записалась? – Она отрицательно покачала головой. Наверное, слишком энергично, потому что это движение отозвалось болью в шее. – Никуда я не записывалась. Я… была вечеринка, и я танцевала до рассвета. Я не могла дышать. Врач отвернулась слишком быстро, чтобы она могла разглядеть ее выражение, но вряд ли оно порадовало бы ее. Она подумала о смеси знакомого и незнакомого, что нашла место в отражении ее лица: в морщинках в уголках глаз, во впалых щеках, в нахмуренных бровях с неправильно расположенными шрамами. - И сколько тебе сейчас лет? – спросила Солана. Глаза жгло огнем, и Шепард моргнула. Ее ладони непроизвольно сжались в кулаки. - Не имею ни малейшего понятия. Солана подалась вперед и нежно коснулась тыльной стороны ладони Шепард, пока та не ослабила хватку на одеяле. - Ничего страшного, - сказала она. – Кое-что гораздо лучше, чем ничего. С этим, по крайней мере, мы можем работать. Пальцы Шепард снова дернулись, но чужое прикосновение напомнило о необходимости дышать. - Как вы можете говорить так уверенно? - Из-за мамы, - объяснила Солана. – Она… существует одна турианская болезнь, которая поражает память. Я… много времени проводила рядом. Часто помогала ей искать вещи, которые она потеряла. Иногда даже находила. - Корпалис, - брякнула Шепард, прежде чем успела осознать, что делает. Покраснев, она пояснила: - Понятия не имею, откуда взяла это… он никогда мне не говорил. - Он? – переспросила Солана, приподняв лобовые пластины. И пусть это была нечеловеческая эмоция на нечеловеческом лице, Шепард узнала искреннее удивление. Она закрыла глаза, хотя и не понимала, что и от кого прячет. - Не знаю. Я не знаю, почему сказала это. - Кое-что гораздо лучше, чем ничего, - повторила Солана, и, как это ни странно, Шепард практически поверила ей.