Бабочка под стеклом

Я смотрю на стол, декорированный, как на тезоименитство, но надолго задерживаю взор лишь на скромной глазунье; я знаю, что Он прикоснётся только к ней, а на остальные яства будет браниться. Ему просто нужен малейший повод, чтобы задеть прислугу, зацепиться за наши души, как кровожадному клещу, испить до дна, плотоядно облизнув арку губ, и заново возродить, чтобы продолжить День Сурка. Ведь ему будет скучно, если все окончательно умрут. Веселее изувечить, как чужой скот, который бесцеремонно растоптал его дендрарий с бабочками под стеклом, и наблюдать за попыткой выживания. Он ведь по своей натуре учёный-садист, утративший при экспериментах человеческое сострадание; просто бездушная машина, которая выполняет свою работу, но со временем научившаяся извлекать из неё мрачный задор. Я смотрю на желток и вижу в нём себя. Каждый раз, когда лазурное небо рассекает колесница солнца, Алоис по традиции протыкает желток ножом. Ему нравится выдавливать из него сок, представляя на его месте экссудат, выделяющийся из кожных покровов. Точно так же Ему нравится протыкать вилкой мой эпидермис, выворачивая её так, чтобы можно было надолго увлечься экстравазатом. Я прижимаю ладонь к плечу, ощущая под подушечками шероховатость шрама. Всё ещё больно, как в первый раз. Невыносимо. Злоба инквизирует во мне, как жар фанатичного адепта, который сжёг свою первую еретичную ворожею. Я обратила рицин в подобие талька, решительно сбросив крупицы в ароматный чай, где уродливо искажалось моё пленённое отражение. Я наблюдала за тем, как порошок таял на дне, сливаясь с камелопардовой жидкостью, и чувствовала сумрачное ликование. В кого же Он превратил меня? В обезумевшую ведьму, которая злорадствует от яда? Отвратительно. Но я не могу иначе. Ведьмы тоже алчут свободу, полёты под облаками, ловя призраков и их тени, тягость мнимой нетленности и гримуар в руках, заволоченный кофейным паром. Алоис лениво открыл двери: медленно и тягуче, но мне казалось, что Он выскочил, как ракшас из Преисподнии. Я вся была парализована мурашками и дрожью. Он как всегда приторно улыбался, но от Его сахарной улыбки веяло холодом зиндана. Подобная улыбка, летя на крыльях мистического ворона, предвещала чью-то смерть. Вместо Его голоса в ушах прозвенело зловещее карканье, принесённое из погоста, и я вздрогнула, сухо простонав, словно давясь крошками: — Д-доброе утро, господин! Его голубые глаза насмешливо направились на меня. Это был не цвет целомудренного эмпирея, в котором составляли баллады мирные серафимы. То был оттенок мутной воды, в которую сбрасывали отходы, а по утру там всплывали серые утопленники, чьи ледяные руки на одре последнего дыхания тянули за собой, в морскую Бастилию. Там, обвивая босые ноги, чтобы тело не всплыло вверх, покоились липкие саргассумы. В Его зрачках — кагал развращённых чертей, которые пропагандируют анархию. Своим навязчивым, одержимым взглядом Он жаждет довести меня до цугундера. Ему это почти удаётся. Но моя душа — запертая птица, которая всё ещё верит в собственный полёт. Пока есть оперение, пока Его пальцы крючками не выцепят последние, я буду пытаться взлететь сквозь титановые прутья. Человек силён, пока в его эмбрионе эволюционирует надежда. Его грязно-голубые глаза придирчиво осматривают чашку, в которой колыхается незримый яд, а затем они начинают блуждать по мне. Мне чудится, будто от Его взора я покрываюсь геостигмой. Под непроизвольными реминисценциями шрам начинает зудеть, вскрываясь полуденным цветком, и Его явившаяся улыбка до конца вспарывает соцветие; по лепесткам течёт вязкий, почти чёрный ихор, шумно пятная чистую землю. Капли звенят церковным колоколом, до которого мне никогда не дотянуться, чтобы озвучить эквивалентный ему крик. Всего лишь капризное дитя, которое вселяет ужас, подобно полноценному человеку, что вкусил все потёмки семени зрелости. Краем глаза замечаю, как на меня смотрит и его дворецкий, напоминающий лейкопаутинного атракса. Янтарные глаза в хищном разрезе вежд будто насквозь пронзают меня, попутно оплетая секрецией. Ощущаю себя в тёмном и затхлом остроге, в котором Клод и Алоис, подобно симбиозникам, заживо сжигали меня. Я редко вижу его в холле, где меня вынуждают полировать до идеальной чистоты полы, в которых уже появились царапины от тряпки и моих ногтей, но мне кажется, что он всё видит и всё знает. Он — глаза Алоиса, его верный, надрессированный мизгирь, который по приказу вцепится в меня хелицерами. Мороз врос под мою кожу. — Этот чай выглядит омерзительно, — наморщив нос, прокомментировал Алоис, протянув кружку мне. — Выпей его, Аида. И поживее. Я испуганно застыла на месте, словно находясь под хлипкими пещерными сталагмитами. Его лисья улыбка сулила мне уничтожение. Мне хотелось попятиться назад, но тогда на меня бы точно пали все подозрения. Я обратилась в каменное изваяние, в котором циркулировал бешеный адреналин. — Ну же! — властно потребовал Он, тоном деспотичного полководца, который мог обезглавить при любом непослушании. Я сглотнула ацетоновый ком. — Или он отравлен, из-за чего ты можешь потерять свою жалкую жизнь? Последний вопрос прозвучал сатирически, и Его некогда искривлённые в нетерпении уста покрылись слоем дьявольского оскала. Глаза Клода, который стоял позади тиранистического графа, презрительно сузились. Беспомощно дрожащая, я ощущала себя в ареопаге, где меня приговорили к казни. Моё горло, которое должно быть рассечённым, яростно зачесалось. Я не хотела умирать. Я страстно желала свободу и попасть на некие Альпийские луга, где меня будет щекотать ласковый ветерок. И мои трясущиеся руки механически потянулись к чашке, в которой моё отражение утопало в яде. Алоис выжидающе смотрел на меня, пока я пыталась побороть оцепенение. Я не хотела умирать. И не хотела прозябать в ненавистным поместье, которое было облицовано чужими стенаниями. Самообладание не выдержало, и с моих пальцев, которые эпилептически дёргались, сорвалась чашка. Содержимое, описав причудливые узоры, разлилось на полу. Жидкость стекала к моим ногам, и тряска организма усилилась. Мои зрачки лихорадочно заметались по комнате, в которой надо мной сосредоточилось густое электричество. — Значит, ты приготовила мне настолько отвратительный чай, что тебе даже самой стало противно его пить? — задумчиво протянул Алоис, в упор глядя на моё почивше-бледное лицо. Я почувствовала себя жертвой эксгумации; должна была упокоиться, но меня вытащили из-под земли, чтобы вершить страшный суд. Глядя на то, как мой ключ к свободе впитывается в древесину и помпезные ковры, я, кажется, теряла рассудок. Мне хотелось упасть на колени и, единожды поверив в Бога, который жестоко оставил меня, взмолиться о помощи. Даже закричать, чтобы прорвать озон, было бы достаточно, чтобы выплеснуть безысходность. Меня избивала мощная тряска, от которой хотелось рыдать. Она обмораживала зимней стужей, льдистой дланью злой Богини Морены. Я будто была в миллиметрах от ворот, ведущих в Парадиз, но меня грубо отодрали, спустив в дополнение и шкуру; находясь в шоковом состоянии, я рыдала. — Идиотка, Клод ведь обо всём знает. Эти слова врезались в слух заточенной пикой. Тьма сгущалась надо мной, словно меня склоняло к обмороку, и в ней светились янтарные очи дворецкого, которые инъекцировали в меня параплегию. Через несколько секунд тонкая рука Алоиса истерично смахнула содержимое тарелки в мою сторону. Импульс страха подкосил мои ноги, от чего я рухнула на пол. Прохладный желток стекал по моей груди, вызывая дискомфортные ощущения. Но ещё больше меня парализовали Его бешеные зеницы, приблизившиеся к моему вспотевшему лику. Чужое тело, резко свалившееся на меня, пригвоздило к тверди. Алоис, подобно невоспитанному псу, водил языком по моей влажной форме, и от каждого Его прикосновения меня бил гальванический ток. Его руки впились в мои запястья укусом рифовой акулы. Кулаки сжимались сильнее по мере того, как его лицо приближалось к моему. Слизав последний яичный нектар, Он возвысился над моим распластавшимся туловищем, как вестник смерти, пред которым я яростно дрейфила. В Его осквернённых глазах водили хороводы гротескные демоны. — Тогда придётся наказать тебя, Аи, — Его мефистофельская ухмылка — последнее, что я увидела перед тем, как окунуться в омут Деймоса — прозопопеи ужаса на земле.