В штате Иллинойс идут дожди

У него восемь рук, не меньше - глаза с золотистыми отблесками обжигают голодным взглядом, щетина цапает живот, я закрываю глаза и задыхаюсь в темноте, наполненной моим собственным стыдом, его прикосновениями, тяжелым дыханием. Он касается меня легко и нагло, навязчиво и пренебрежительно, я сжимаю руки в кулаки и не могу, я не могу отключить свою голову - либо стыдиться, либо делать и не думать, либо думать и отказываться, отказываться, отказываться, оказываясь не там, где хочу быть, но где должен - я открываю глаза и не говорю ничего. Я открываю глаза и не произношу ничего. Я открываю глаза и закрываю их обратно, и, пока мои глаза закрыты, я делаю вид, что ничего не могу. - Какая грязная ложь, Сэм Винчестер. Какая, - его язык касается кожи моей груди, - грязная, мелочная, - поднимается выше, по шее до самого уха, - возмутительная ложь. Маленький развратный мальчик. Я не могу. Я не могу принимать решения. Я должен быть заложником ситуации - но мои руки свободны, мои руки не связанны, я могу уйти из этого ниоткуда - я не шевелюсь. Я должен, но я не могу. - Лжец, - выдыхает он мне в губы, - мой маленький, жалкий лжец. И я подаюсь навстречу. *** Нам докладывают - едва все встает на свои новые, внезапные места. Кто-то видел кого-то, кто слышал краем уха, что кто-то имел дела с демоном, который видел ангела, который видел другого ангела, друга которого (тоже ангела, конечно) убил дьявол самолично. Дин напрягается и идет вызванивать Каса, я делаю вид, что ловлю паническую атаку или наоборот, что у меня нет панической атаки - я уверен только в том, что этот чертов Сатана меня уже порядочно достал. Живучая, живучая мерзкая тварь. Почти как Габриэль, только да, гораздо лучше. Злобнее, мстительнее, психопатичнее, и у меня горит кожа - потому что она, вместо моей дырявой и бесполезной головы, да, кожа отлично помнит боль. Внутренние органы отлично помнят боль. Слезящиеся глаза помнят. А в голове все еще дыра, и иногда я думаю, что мои панические атаки происходят только потому, что эту дыру мне нечем заполнять. Но все думают, что она полна. Я тоже. Тоже все, тоже думаю, тоже знаю, что все, что я делаю последние десять лет, как раз после того, как самолично выпустил Люцифера из единственной конуры, в которой он счел нужным задержаться, я делаю для того, чтобы соответствовать тому, чему должен. Я тут типа герой. Я типа спасаю мир. Мой мир, хороший, я его люблю. Я его защищаю. Хоть на что-то годен, и на том спасибо. Иногда мне кажется, что эта роль - спасителя мира, что я плохо ее играю, и на самом деле все знают, что я не такой. Что я, я скорее тот парень, что ебал одних демонов, а другим сворачивал взглядом глотки и вставлял трубочки в артерии. И когда они раскусят меня, я наконец вздохну спокойно и решу, что мавр может уходить, и пойду дальше пить кровь и сворачивать шеи, и может быть, действительно буду иметь демонов. Зато мне будет легко и хорошо. Спокойно. - Кас сказал, что узнает. Перезвонит. Посмотри в интернете, может будут хоть какие-то знаки? Не хочу думать, что этот кусок говна вернулся. Ой. - М... Да, конечно, посмотрю. Я... Дин, правда не думаю, что в этом есть смысл. Когда последний раз мы видели знаки? Типа... падение скота? Горящие кусты?.. - Понятия не имею, умник, - кривится брат, садясь напротив, - но у нас пока нет вариантов. Так что интернет должен предложить нам что-то получше, чем звонить сраному Кетчу или кому-то еще из братства по крови. - Ладно. Ладно. Правда в том, что все зашло слишком далеко - примерно настолько далеко, насколько находится изобретение нового цвета от физика-оптика. Мы видели все, но потом оказывается, что не все, это попросту кажется невозможным - все знания, накопленные тысячами человеческих и почти человеческих поколений, больше не имеют смысла. Я бы написал нашу собственную библию, если бы ее не написал за нас бог. Даже не так, Бог. С большой "Б", естественно. Которая означает "Болван". Заносит. После примерно полутора суток за монитором и часа пробежек вокруг бункера информации все еще нет, Кас вне зоны действия сети и Дин уходит пить пиво и материться - приглашая меня. Даже жаль, что я уже втянулся и накрутил свои нервы до адреналинового скачка - отдых мне не светит. После еще часов двенадцати на эспрессо и энергетиках я нахожу в блоге подростка из Иллинойса пост про вспышки непонятного света в локальном лесу, но это все. Кто бы знал, как этого окажется много. *** Чего мы не учли - позабыли во всеобщем бардаке и потерянности, в перемещениях из штата в штат - из рая в ад, из одного ночного кошмара в другой, из мира в мир, мы забыли, что в бункере побывало очень много персонажей. И забыли, что всю нашу защиту не то, что просто снесли, ее стерли в порошок, в воспоминание. Примерно то же самое, что мы делаем с канонами вселенной... Примерно то же самое, что вселенная делает с нами. Так или иначе, когда я просыпаюсь (или не просыпаюсь), в ногах у меня сидит Дьявол собственной персоной и вместо мести здесь и сейчас, мычит какую-то мелодию. Наверное все-таки не просыпаюсь - мое тело не особенно способно на движения. Или это паническая атака. Я забыл. - Знаешь, Сэм, - после минут пятнадцати мычания все-таки говорит он, - мне понравилось быть рок-звездой. Правда. Я не спрашиваю почему. Я делаю вид, что я не способен разговаривать, и, сдается мне, я не делаю вид. - Мне нравится аудитория. Я люблю внимание. Не ото всех, конечно, думаю, ты понимаешь. Я хотел тебя убить. Очень хотел, но потом подумал - кому оно надо? И мне не понравился ответ. Поэтому я пришел поговорить. Точно не делаю вид. - Только между нами, Сэмми-бой, - Люцифер слегка поворачивает голову, обращает взгляд на меня, его глаза поблескивают желтизной или мне это только кажется, я не уверен, - сегодня я хочу только твоего внимания. И я не хочу, чтобы этот разговор вышел за пределы этой комнаты. Киваю. - Вот и договорились. Я вечность просидел, общаясь только с бездушными идиотами, мне было очень и очень скучно. Ты не такой как они, большинство из них. Ты - маленькая злобная заноза в заднице, с этой своей свободой воли и выбора, ты - моя целевая аудитория. Скажи мне, Сэмми-бой, что я, по-твоему такое? Бля, это точно сон. Или я укурен. Или он. Но если это сон, то у меня нет панической атаки. - Дьявол? - Ты умнее этого. - Апокалипсис? - Ты говоришь то, что говорят они. Скажи то, что думаешь сам. - Психопат. Нарцистичный безмозглый ублюдок. Мудак без тормозов. Ребенок со способностью разрушить мир. Очень, блять, тупой, обиженный, ненормальный ребенок. Уеб... - Тормози, - хмыкает он, - правильно говоришь. Тебе не приходило в голову, что что-то тут не сходится? О. Очень даже О. Хорошая была трава. Забористая. - Умный мальчик. Я много думал, сидя там, парой этажей пониже. Тысячи чертовых лет. И у меня было только несколько вариантов выжить, выбраться и получить все, что мне принадлежит, в том числе этот мир. Что, как ты думаешь, я должен был сделать? - То, чего от тебя все ждали, - говорю я раньше, чем успеваю подумать. Это довольно странно для меня. - Молодец. А потом? Почему я продолжил делать все эти мерзкие, грязные и отчаянные вещи? - Потому что это то, чего от тебя ждали. - А почему я не сделал по-своему? - А Джек? - Не-а, - качает Люцифер головой, - тоже ожидали. Они, Он сделали мое имя синонимом Хаоса. Так почему? - Их слишком много? - Или его? - наклоняет голову Дьявол, - помнишь? У него на руках имена всех его детей. И к каждому он помнит дорогу. Почему я делаю, то, чего они от меня ждут? - Ты сам сказал. Чтобы получить все, что тебе принадлежит. - Тупишь. - Я тут не спал двое суток, потому что искал следы твоего существования снова. Уж извини, я, конечно, твой преданный сталкер номер один, но тупить по ночам - то, чем люди в принципе отличаются. - Ага. Мои маленькие глупенькие обезьянки с мягкой кожей. Ты выше оправданий. Я сделал тебя таким. Ты - моя аудитория. Думай, сын мой, Сэмми-бой. - Ты точно не укурился? Смотрит укоризненно. И вот зачем надо было его злить? Ах, точно, проверка на вседозволенность. - Ладно. Ты... делал это... потому что тебе нужно было время? Место на шахматной доске? Отвлечь внимание?... Красиво умереть, чтобы потом спокойно жить?... Нет, слушай, я тут на пять миллионов лет младше тебя, не обладаю информацией по вопросу в полной мере. - Наглец, - тянет он, откидываясь на постель. Я сажусь, потому что что-то тут точно не так, - но ты близко. Ты молодец. Мне стало не так скучно. Подумай еще, но, прошу, заметь, пока только прошу, не делись своими соображениями ни с кем. - Я, наверное, решу, что мне это приснилось, - трясу головой я, - так что можешь продолжать. - Я уже закончил. На столе найдешь маленький подарок от благодарного меня. И, Сэм... - А?.. - Иллинойс - правильное место. И исчезает, как будто его и не было. Я ложусь обратно в постель и долго-долго уговариваю себя и потолок, что это был только сон. *** Мы, конечно, не едем в Иллинойс из-за одного только поста - Дин высмеивает мои обрывки информации. Кас все еще не в зоне доступа, и брат начинает нервничать, но скрывает это - мы тащимся в Монтану охотиться на местных Йети. Конечно, это не Снежный Человек, а всего-то призрак хозяина заброшенной шахты. Ублюдок оказывается действительно гигантского размера, но это следствие прижизненной перекормленности и работы с камнем, но никак не шерсть или чего-то в этом роде. Труп подозрительно легко откопать и сжечь - что для нас почти праздник, но потом выясняется, что в городе есть еще один странный дом, в котором погибло подозрительное количество людей, и мы пускаем корни в местном мотеле, потому что ничего, кроме трупов у нас на руках нет, и это старые трупы, которые либо сожгли, либо закопали где-то очень далеко. Примерно в то же время, как я в тысячный раз взламываю полицейскую базу в поисках хоть какой-нибудь информации, Дин разрождается на мысль. - Слушай, а может, ты был прав. - В чем? - послушно отзываюсь я, - о, я нашел Анну-Мариэт. - Отлично. Я про Иллинойс. Может, стоит туда поехать. - Нет, думаю, пока нет. Мало информации. Будет еще что-нибудь, хотя бы от других людей - проверим. Тебе читать? - Подумаем. Читай. Анна-Мариэт оказывается расчленена - черт знает, как копы семь лет назад скрыли это от общественности. Расчленена, выпотрошена и на столе морга оказалась без селезенки. Попахивает Джеком-Потрошителем, как минимум, но датчики оставались молчаливыми, пока мы ползали по заброшенному дому в эдвардианском стиле. В следующем отчете был парень без ступней и с подожженными волосами. А потом пометка о том, что дело передали в ФБР. Базу ФБР придется взламывать неделю - Дин отправляется интервьюировать людей, я запасаюсь энергетиками. Черт знает что. На самом деле, я не взламывал никаких баз, нет. Фишка была в том, чтобы найти подходящую пару логин-пароль с нужным доступом и зайти в базу так, чтобы система посчитала тебя закономерной ее частью. Немного помощи от старых друзей, много мороки с собственным ай-пи адресом, пара программ для подбора нужных комбинаций с подходящих адресов, чтобы не быть засеченным системами защиты. И много часов ожидания. Очень много часов ожидания, поэтому я копаюсь в интернете в поисках чего-то похожего, перечитываю много того, что мы давно и хорошо знали, плююсь в википедию, делаю ненужные и почти неважные выписки - я бы мог издать пару десятков книг о несуществующих существах и сущностях. "Легенды об эфире", и дополнительно: "Том 1", "Том 2", "Том 22". - Я же сказал тебе ехать в Иллинойс, - садится Дьявол напротив меня, и я, наверное, просто вырубился за ноутбуком. За окном занимается рассвет, проглядывая через щели между шторами и стеной. - Зачем? По лесам погулять? Уток покормить? Мне нечем с тобой бороться. Мне тебя не победить, даже если ты там, а это - не очередной виток моих галлюцинаций. - И часто тебе галлюцинации приносят подарки? Ах да. - У меня избирательная память, не исключаю. - Ладно. Ты прав. Я в очередной раз залез тебе в голову, чтобы свести тебя с ума, заставить сыграть в мою игру, чтобы устроить очередной апокалипсис и получить внимание моего папаши. У меня тупо не может быть других целей, я доказывал тебе это годами. Я подлец, ребенок без тормозов, психопатичный ублюдок. - Зришь в корень, - киваю я, почесывая переносицу, - я физически навряд ли смогу поверить в иной расклад. И мне, мне надо тебя снова поймать, посадить в клетку или убить, остановить тебя даже ценой своей жизни. В общем, все, как всегда, самый обыкновенный четверг. Люцифер мягко смеется - я никогда не слышал у него таких интонаций, такого тембра. Глубокий, спокойный смех - он не подходил под мою картинку. Может, мне просто снятся сны. Обычные, человеческие сны, и ничего из этого на самом деле вообще не происходит. Совсем. Даже в моей голове. - Ты такое дитя, - качает головой он, - мне жаль, что у тебя нет выхода. И выбора. Однажды ты отомстишь ему, я обещаю. - Ему? - в голове проносится пара десятков лиц, - подожди, ты про Бога что ли? Дьявол выглядит довольным. Довольный дьявол, паника, обструкции, вьетнамские флешбеки. - Я не хочу ему мстить, - хмурюсь я, - типа да, он то еще мудло, но это потому, что он, ну... сам по себе такой. То есть да, он все спланировал и срежиссировал, но я... Что изменит месть? - Скорее чего она не изменит. Хочешь и дальше существовать марионеткой в чужих руках? - Я смогу иначе? Слушай, я понимаю, что тебе сложно это понять, это логично. Но подумай. Что я такое? Жалкое существо, на которое власть имущие обратили свой взор. Мне не повезло родиться в этом теле и в этой семье. Мне не повезло, но что моя жизнь без этой истории? Я имею в виду... господи, как сложно. - Не поминай папу всуе. - Он же знает, что ты тут, - трясу головой, - не может не знать. - Но не знает. У меня пакт с директором по случайностям. Отец не знает где я, что я, и что со мной будет дальше. Я умер для всех... Он чувствует, что нет, но очень слабо, так, словно я... где-то очень далеко. Или на грани полной и бесповоротной смерти. Или в коме, насколько это доступно для нас. Словом, я ему не интересен, как бы сильно и отчаянно он меня не любил. В моих глазах, вероятно, отражается все непонимание мира - Люцифер снова смеется тем непохожим на него смехом, который прокатывается по его телу словно бы целиком. Такой дьявол, такого дьявола да, черт да, Чак мог бы его любить. Умного, понимающего, думающего. Прекрасного. - Он никогда никого не любил и не полюбит так, как он любит меня. Разве это не очевидно? Ты же сообразительный, Сэмми-бой. Я слышу, что ты уже начал думать. Додумай до конца. Додумай, собери все паззлы и приезжай в Иллинойс. Я хочу, чтобы ты был на моей стороне, потому что иначе я надолго останусь совершенно один. Другая компания меня не устроит. - Только потому, что я умею думать? Я оправдываю себя тем, что играю по правилам. Я не оправдываю то, что я себя оправдываю, потому что мне пришлось научится не врать себе. Но я себе не вру. Я себе недоговариваю. - Нет. Нет, не только. Совсем не только, - он наклоняется через стол, призывая меня к тому же, и, о да, я послушный мальчик, - я все это делаю, для того, чтобы надеть тебя, как парадный костюм. Чтобы быть всесильным и всемогущим. Чтобы править миром из твоего тела, - этот почти-шепот создает ощущение почти-интимности, почти-эротичности, - Потому что твое тело, оно создано для меня, вот почему. - Ну ты и придурок, - отклоняюсь я, и в голос против моей воли проскальзывает разочарование, - я надеялся на то, что я особенный. - Ты не готов быть особенным. Ты хочешь быть кем угодно не-особенным. Будь кем хочешь, Сэмми-бой. Но лучше, лучше будь со мной. - Я не хочу мстить. Я не хочу апокалипсиса. Я не хочу войны. Я больше не хочу смертей, понимаешь? Никто не заслуживает этого. Никто. - Ага. Все, каждый заслуживают любви, котят и шоколадных конфет. Но не тебе это решать. Приезжай, когда соберешь паззл. Найди меня, потому что не можешь не искать. - А не пойти бы тебе.., - начинаю я, и продолжаю, отрывая голову от стола, потому что это все-таки был сон, - да блять. - Сэм? - полу-пофигистично спрашивает от двери Дин. У него в руках кофе и пакет с едой. А мне, мне нужно что-то ему сказать. Променял бы десяток разговоров на один поход в душ, взломанную базу ФБР и стакан с виски на два пальца. - Утро. Снилась всякая хрень. - Ну ты почаще за ноутбуком вырубайся. Очухивайся и собирай себя в кучу, мне птички напели, что в этом доме не проклятье, а ежегодные массовые шабаши. Нужно сравнить все даты, и выяснить, насколько они массовые. Чувствую, нужно будет вызывать подкрепление. - Ага, - киваю, вгрызаясь в сендвич. - Ага, - соглашается брат, - Кас все еще недоступен. Если к завтрашнему дню не появится, едем сначала искать его, а потом уже разбираться с этим сраным домом. И только подыскивая пару десятков причин отклонить и то, и другое предложение, я начинаю осознавать, насколько я сам проклят. Проклят, точно. *** Кас отыскивается. Его опять чуть не прикончили в райских застенках, мы успеваем на триста миль отъехать от Бозмена, прежде чем получаем звонок. Крылатые ублюдки передавали привет и обещания поймать и убить (от отчаяния, наверное), нас всех, включая эмигрантов из другого мира. О Сатане они, конечно, не слышали, никто из них, даже по радио. А если бы услышали, о да, они настолько отчаялись, что предпочли бы его компанию нашей, и ничем, кроме разочарования и траты времени это не грозило. Подумать только, когда-то меня восторженно трясло только от того, что они существуют. Сейчас - легкая брезгливость на кончиках пальцев. Брата почти колотит от бессильной злости, предложи ему сейчас кто собрать войско и отправиться штурмовать рай - он бы без вопросов возглавил этого кого угодно. Что угодно. Как угодно. Но Кас живой, собрался к Джеку, который на время охоты остался с Мэри, и все должно закончиться хорошо, когда он что-то там уладит и присоединится к охоте на ведьм. Моя проклятая голова доламывает базу ФБР к этому моменту, и все становится запутанно, массово, почти не-хорошо, больше двадцати трупов за восемь лет, разные методы с редкими обобщающими факторами, повторно лезть в дом чревато, вызывать кого-то скорее нужно, чем нет, вокруг сплошные вопросы, и мы готовимся усердно, настолько усердно, что начинаем высыпаться. Дин где-то пропадает ночами, в город приезжает альтер-Бобби, а за ним еще трое - мы выкидываем полторы недели, сравниваем даты, составляем схемы, звоним Ровене, которая почти не-помогает, но потом выясняется, что все-таки помогает, и мы даже не теряем никого, когда выясняется, что ведьм оказывается почти десяток, и все они довольно злобные и очень сильные. Ну так, двое в больнице, остальные в крови, у меня новый шрам по груди наискось, временно обесточенный Кас. Дин отделывается потянутой лодыжкой и хромает еще пару дней - никто не умер, кроме ведьм, трое ушли и их надо найти и добить, потому что все равно, кроме этого особо нечего делать. Дьявол не снится мне и я обижаюсь, выдавая сон за реальность и отказываясь это признавать, я отвлекаюсь от охоты, я отвлекаюсь от сборов, от завтраков, обедов и ужинов, от обсуждения будущего и настоящего, я думаю-думаю-думаю о том, каким таким невероятным образом оказалось, что нужен был малюсенький толчок, чтобы я изменил всему полученному опыту. Дьявол - великий знаток в искушениях, говорили они. Никто не сказал, что искушать будут не всякими там простыми вещами типа власти, богатства и возможности изменить, исправить и починить мир, а сложными, типа свободы мысли. Потому что я, я знаю, что выберу в конце. Задача всей моей жалкой жизни - сделать этот выбор как можно позже. Уменьшить количество жертв. Спасти всех, кого успею. Обезопасить всех, кто мне дорог. А потом да, стать, самолично стать тем, кто разрушит все одним фактом своего существования. Я знаю, кто я. Как бы убого это ни было, но моя рука - это та самая рука, что принимает запретный плод и тянется попробовать его на вкус. Блять. "Легенды об эфире, Том 4, глава 3 На самом деле, все было так. Бог создал мир, Бог создал рай и ад, Бог создал Эдемский сад, управившись за семь дней, Бог создал Адама, Лилит, Еву, Древо Познания и сел наблюдать. Бог сказал своему возлюбленному ребенку: преклонись перед новым моим творением. Бог сказал: доступно им то, что никогда не будет доступно тебе. И взбунтовал возлюбленный ребенок Бога, и сказал он: я мог любить братьев и сестер своих как равных, мог вставать во главе воинства нашего и возглавлять великие битвы в твою честь, я мог воспевать тебя, отца своего, но преклониться пред людьми я не могу. Так потерял возлюбленный ребенок Бога всякую веру в Отца своего. Он потерял не крылья, не место в райском саду, а любовь Отца своего. Люцифер потерял любовь. И бросился Люцифер показывать Отцу своему, как ничтожно творение его: как глупы умы людские, как черствы их сердца, как леностны тела их, бросился доказывать рьяно, бросился доказывать всеми силами своими. И создал Люцифер воинство свое, армию свою, что предназначена была только тому, чтобы Отец их прозрел и понял истину: в людях нет того, пред чем можно преклониться. Людей не за что любить. И обрушил Отец на людей воду, что смыла бы все то, что показал ему Люцифер. И обрушил Отец гнев свой на род людской, но не смог уничтожить самое младшее свое дитя - послал он детям своим напутствие. И не смог Отец не дать младшему ребенку своему еще одной попытки. И простил Отец промашку ребенку своему во второй раз. Простил и в третий. И даровал Отец младшему ребенку своему пророка - сына своего. Бог сказал своему отверженному ребенку: преклонись перед творением моим, ибо есть у них то, чего у тебя нет. Ибо есть в них то, чего в тебе быть не может. Бог сказал: в них есть свет, от которого ты отказался. Люцифер усмехнулся и показал Отцу, что нет того света, что существует без тьмы. И Бог ушел. Добро пожаловать в дивный новый мир." *** Окей, думается мне в тишине номера мотеля. Допустим, Чак не следил за возлюбленным сыном своим и был не в курсе, что тот, условно, гипотетически, жив где-то кроме моей больной головы, но я. За Сэмом Винчестером не интересно следить, но Чак был способен залезть в голову и периодически этим и занимался, а значит, точно был в курсе, что я опять поехал крышей и вижу сны о его сыне. Ментальная порнография, что ни говори. И Чаку, Чаку определенно может стать скучно и, к моменту, когда я начну сходить с ума повсеместно, то есть вокруг себя больше, чем внутри, тогда все должны узнать. В самый неподходящий момент. В самый подходящий момент. Гром грянет только тогда, когда это привлечет наибольшее количество аудитории. Благодарной, восторженной аудитории, которой опять не дают заскучать. Ладно, он внутри моей головы прав. Я немного устал от этой бесконечной драмы. Только и Чак не рыбка Дори - от него нельзя избавиться. На нем завязан мир, буквально - его существование наш гарант нового дня. Возможности существования нового дня. Его можно посадить в клетку, как он поступил с Амарой. Вряд ли оно того стоит, конечно. К тому же, это явно не будет легко, и кто бы ни взял на себя ответственность за ключи, крышей он тоже поедет. Уговаривать его отвалить? Отвлечь другой параллельной реальностью? У этой задачи не может быть решения. Просто не может быть. - А если я скажу тебе, что оно у меня есть? - А если я тебе не поверю? Знаешь, почему даже люди понимают, что власть развращает? Потому что все решения становятся непредсказуемы. Потому что все решения того, у кого есть власть исходят из того, что мы называем "человеческим фактором". Нет решения, которое имеет гарантии. Просто нет. - И ни на что я не гожусь по-твоему, да? - Люцифер лежит на боку, подперев голову рукой. Почти как в тот раз, когда он впервые пришел ко мне - за исключением, конечно, того, что он выглядел как Джессика. - Да, - кивает он, - ты целовал самого дьявола. Рад, что ты думаешь об этой пикантной подробности с примесью стыда, но уже не возмущения. - Ты был... Таким реальным тогда. Таким непохожим на то, что стало с тобой через всего пару лет. Как будто ты был настоящим дьяволом, а потом стал карикатурой. Пародией. Устрашающей, сильной, но... - Ненастоящей? Господи, я думал меня кто-нибудь, да раскусит. Но нет. Остался непонятым клоуном. Второстепенным персонажем. С возрастом, конечно, внимание не становится чем-то действительно важным, но право слово, вы все крепко меня обидели. - Импровизация не удалась? - Не удалась она, если бы хотя бы ты засомневался. Но, не скрою, на то, что вы двое способны устроить такой масштабный бардак с подачи отца, я не рассчитывал. Я растекаюсь по постели, потому что мое тело, в отличии от головы, чувствует себя довольно безопасно. - И я не врал тогда. Знаешь, когда говорил тебе, что благодарен настолько, что ты можешь получить все, что пожелаешь. Преуменьшил. Ты все равно получишь больше в конце. - В конце, в котором я пущу тебя в свое тело и мы устроим конец света? - В конце, где миру придется поменяться, чтобы продолжить существовать, имея в составе тех, кто действительно заслуживает в нем жить. - То есть ангелов? - Папа упаси. Нет. Ты знаешь. - Я не верю. - Мой мальчик, - почти гордость, - я бы тоже не поверил тому, что не доказано. - Но ты хочешь, чтобы я именно это и сделал. - Я хочу, чтобы ты сделал много вещей. Посмотри на меня, - я поворачиваю голову, и он все тот же: светло-русые волосы, голубые глаза, несимметричное лицо, верхняя губа напоминает древко лука, может, только немного щетины из нового. И кожаная куртка - странно, что не черная, - что ты видишь? - Того несчастного, которого ты на себя натянул. Люцифер улыбается, смотрит из-под полуопущенных ресниц. - Что ты видишь? - Дьявола, - полувопросительно тяну я, поворачиваюсь к нему и копирую позу, - воплощение всех человеческих страхов... - Большая голова, малыш, - останавливает меня он, - хорошо, дам подсказку. Чего ты не видишь? - Того, что в твоей голове. - Посмотри на меня. А я, блять, чем занимаюсь? - Ты думаешь не туда. Чего ты не видишь? - Следов разложения, - недовольно морщусь я, но это оказывается правильным ответом, - серьезно? Теперь ты говоришь мне, что я тебе в качестве парадного костюма не сильно нужен? - Я ничего тебе не говорю. - Тогда зачем? Он молчит, но проводит рукой по моим волосам, и я откровенно в ужасе от того, что не отшатываюсь, не отстраняюсь и до сих пор не в панике. - Ты устал паниковать, - рука останавливается на шее и мягко поглаживает, - куда деваются забытые души, Сэм? И пока я ищу относительно верные ответы, он растворяется в пространстве, оставляя не более, чем воспоминания о прохладном прикосновении, не более, чем вопрос, на которой мне, при всем желании, не найти ответ. И адрес на листке бумаги. Что сильно упрощает мне жизнь, потому что это оказывается последняя ведьма, и мы возвращаемся в бункер всего через пару дней. *** Нам никто не мстит, за нами никто не гонится, никакой сверхъестественно сверхъестественной активности - мы почти лентяйничаем, занимаясь мелкими тварюшками. Почти лентяйничаем, никто не собирается свергнуть мировую власть, американскую власть, очередного какого-то там короля ада, все тихо и чинно. То ли отпуск, то ли мир передумал катиться в ничто. Кас каким-то образом узнает ангельские новости и в них тоже на удивление ничего примечательного. Мэри уезжает во Флориду на пару недель, Джек усажен за школьную программу, Дин нашел источник вдохновение в холодильнике, я мучаю всех философскими вопросами. - Куда деваются забытые души? - спрашиваю я Каса. - Туда же, куда и не забытые. Все они либо в аду, либо в раю. Это скучный и логичный ответ, но мне кажется, что что-то не сходится. - Куда деваются забытые души? - спрашиваю я Дина. - Понятия не имею. Что сказал Кас? Тебе вообще это зачем? Будешь бургер? Котлета из твоего сраного нута. Нет? И нахрена я это готовил? Ешь, пока не остыло. Пиво в холодильнике. Ты не проверял то сообщение из Хондо? Было похоже на ругару, проверь. Дин не помогает. - Куда деваются забытые души? - от отчаяния спрашиваю я у Джека. - О, это как в "Гарри Поттере", да? В небытие, то есть во все, - с довольным лицом отвечает он. Да уж, эффект белой обезьяны никто не отменял. Хорошо, что до закона 34 он еще не добрался, плутая по интернету, так что я ограничиваюсь благодарностью за пищу для размышлений. "В небытие, то есть во все" звучит упорото-философски, но гораздо более логично, чем то, что говорит Кас. Если мир состоит из Чака, который состоит из света, то все возвращается туда, откуда появляется, образовывая вполне жизнеспособный цикл. Закон внутреннего динамического равновесия. Свет - энергия. Энергия не может уходить в никуда и вырабатываться из ничего. Даже если очень хочется, физика есть даже у магии, просто никто из нас не додумался посмотреть на магию через призму упорядочивания и молекулярного состава. Британцы могли бы, но у них война, господи прости. Потому что если круг не замкнуть, а души не отпустить, то миру все равно придет крышка. Так или иначе, сейчас или позже, и вариантов нет, спасать тут нечего, время открывать дверь наружу и забыть обо всех ограничениях, и это было бы неплохо, на самом деле, гораздо лучше, чем уговаривать себя не быть куском дерьма, и не подводить всех, кто должен быть дорог и важен, и заботиться, и делать все эти сложные вещи, типа не разговаривать с собой о том, как хорошо быть мировым злом. Думать все, что хочется, делать все, что хочется. Не бояться силы и власти. Не хотеть, а именно не бояться. Бургер на вкус как каша со специями, а пиво на вкус как моча мертвого козла, поэтому я смываю все это в унитаз и бросаю всех, отправляясь на ночной перекус в бар, и отговорка о том, что я хочу побыть один работает - настолько я достал всех с философскими вопросами и научно недоказанной магией. Микроскоп купить, что ли. Богом забытый бар на отшибе я приметил еще полгода назад - место, где можно сидеть и пить, просто пить, глядя в пространство перед собой, делать ничего не значащие записи в блокноте, слушать музыку в наушниках, играть в тупые головоломки на телефоне. И бар не подводит меня, почти не подводит целый час - я не делаю ничего, кроме потребления пива и бесполезной информации с телевизора. Потом ко мне подсаживается приятная миниатюрная брюнетка, и я думаю о том, что не хочу думать, так что почему бы и нет. Если она не окажется демоном или еще какой-нибудь мстительной тварью, думаю я поначалу, но потом мне становится все равно. Это приятный разговор ни о чем, и мне почти не приходится врать - я говорю о том, что у меня, кажется, кризис среднего возраста, и мне хочется решиться делать всякую чокнутую фигню, которая не принесет мне ничего, кроме разрушения уже существующей жизни - девушка, Триша, подхватывает мысль и рассказывает, как уволилась с работы по той же причине, и теперь путешествует по штатам на старом фольцваген-жуке, и это лучшая идея в мире - разрушать его. Мы смеемся по разным причинам, но смеемся вместе и выпиваем довольно много, но этого не достаточно, чтобы вежливо отказаться ехать к ней, когда она спрашивает. И я почти открываю рот, чтобы сказать, что я женат или что-нибудь в этом роде. - Извини, опоздал, - нагло садится Дьявол рядом. Я схожу с ума в прямом эфире, потому что Триша тоже его видит. - О, ты ждал друга? Я молчу. Как я вообще могу что-либо ответить, если моя ебанная галлюцинация разговаривает с людьми вокруг меня? - Извини, - пожимаю плечами я. - Тогда я, м..., - качает головой она, - если что, буду у бара. Как все просто. Если это происходит на самом деле. Если хоть что-то происходит на самом деле, если это не сон, и я не в бункере, за своими записями или брежу, сидя на унитазе после котлеты из нута. Дин отличный повар, когда речь идет о готовке того, что ему нравится. - Выдохни, парень. Я так же реален, как стул, на котором ты сидишь. Смотри, - говорит он, и отправляется к бару. Полторы минуты - он возвращается с пивом, - видишь? Реален. Хочешь, сфотографируй меня. Хм. Достаю телефон, потому что - а что мне остается. - Слышу, ты подумал, - морщится он, глядя и не глядя в камеру, - в Рокфорде идет дождь. У вас нет. Не смотри на меня так, кто-то подумает, что ты не рад меня видеть. - А я рад? - А ты рад? - Ладно, - сдаюсь я, - дождь - это веская причина, чтобы подставиться. - За кого ты меня держишь? - устало-карикатурно спрашивает Люцифер. Впервые с начала нового витка нашего общения я узнаю его в нем, - а вот пиво тут на троечку по десятибалльной шкале. - Ты предпочитаешь водку? - Я предпочитаю вермут. - Это попса. - Значит, я предпочитаю попсу. Куда деваются забытые души? - Обратно. - Наглец, - Люцифер улыбается, - мелкий, назойливый, дерзкий наглец. Ты знаешь, где твое место в иерархии? - На твоем левом плече? И - о да, это то, чего он ожидает от меня, потому что это то, чего он не ожидает. Забытые души возвращаются обратно. Все возвращается на свои места. Закон внутреннего динамического равновесия. - За моим левым плечом, - подводит итог он, - возвращайся домой, ты много выпил. - Не настолько за. - Может, ты и прав. Но тебе уже пора. - Может, я не знаю, где мой дом. Дьявол насмешлив. - Зато ты всегда знаешь, куда возвращаться. Мы выходим из бара под разочарованный взгляд Триш и больше не разговариваем, потому что мне нужно вести машину, а в Рокфорде, по всей видимости, закончился дождь. *** В масштабах одной вселенной, в масштабах конкретной реальности Дьявол вне мирового зла не имеет смысла. Я выдаю эту мысль вслух - Дин, отмахивающийся от вампирских кишок, смотрит на меня более, чем потрясенно. - Брат мой, ты ебанулся? - не стоило. Но что уж. - Подумай сам. Если бы Дьявол не был заинтересован в апокалипсисе, то что ему осталось бы? Командовать в аду? Не того он полета птица. Для него ад не цель, а средство, он презирает всех демонов без разбора. И, если бы он не хотел развалить мир на куски, чем бы он занимался? - Когда я спрашивал, он собирался отправиться в Лос-Анжелес и расследовать там преступления. - Хм. Дин не спрашивает, почему я думаю об этом - за последние пару месяцев в отсутствие реальной огромной угрозы миру я принял форму ботаника-заучки - мне милостиво позволили делиться своими выкладками и собирать волосы в хвост. Для маскировки я не только одного Дьявола изучаю. Мои записи угрожают перерасти в реальную книгу, даже две. Одна могла бы стать энциклопедией несуществующего, вторая - наполовину летописью, наполовину филосовской доктриной о бытии. Мэри возвращается из Флориды и, будучи в курсе большей части нашей истории (И она читала книги Чака, после чего ни я, ни Дин не могли смотреть ей в глаза не меньше недели), говорит, что во мне горит кровь деда по отцу - и спасибо, что только по отцу. Про Сэмюэля мы ей не рассказываем. Кас тоже. Никто из нас. Некоторым вещам лучше оставаться непроизнесенными. И, черт возьми, особенно тем мелким подробностям очень частной жизни тоже. Но это все лирика - я усиленно пытался решить уравнение, которое отказывалось сходиться. Чтобы оно сошлось, надо было сделать так, чтобы обе его части были равны между собой, а они равны не были. Они не были даже уравновешены, и я не мог поставить ни один из символов мира между ними. На одной - все то, за что я воевал с самим собой, на другой одно из двух - либо возможность облажаться еще крупнее, чем когда-либо ранее, либо возможность наконец нормально и спокойно существовать. А потом да. Поехать в Лос-Анжелес и раскрывать преступления. Не могло быть между этими двумя частями никакого уравнения, символа и знака системы. Пустое множество решений, ни одно из которых не является верным. Нет решения. Нет, и быть не может. Потому что если только попытаться начать решение, мир обрушится, как карточный домик. Меня не будут винить. Мне даже найдут оправдание. Только я уже с этим жить не смогу. Не захочу. Выбери быть особенным - сказал он мне. Не сказал он мне. Решить быть особенным - вот на что я не способен. Мучительно, беспросветно, до слез обидно, но не способен. В масштабах одной вселенной, в масштабах конкретной реальности я имею смысл. А то, что он меня никогда не устраивает... Это, это лирика. *** Это не похоже на то, что я должен решать здесь и сейчас что-либо, но я должен. Потому что это, о нет, это не может не оставить следов. Я ловлю его несуществующий вдох и внутри меня огромная волна стыда и паники, меня трясет, я зарываюсь пальцами в его жесткие волосы и отказываюсь видеть, что я делаю. Отказываюсь видеть - и чувствую его руки повсюду - под футболкой, на своей шее, на своем лице, его руки захватывают мои, его руки выхватывают всякую инициативу, он подчиняет меня одним фактом своего существования. Порочный. Прекрасный. Грязный. Алчный, ищущий, властолюбивый, гордый... Он не целует - клеймит, и я позволяю ему, я хочу его, хочу каждую метку на своей коже, каждый след, что он способен оставить на мне. Это был вопрос времени, всегда был вопрос времени - я подаюсь бедрами вперед, упираясь в свидетельство его вполне человеческого желания. Я хочу его, он хочет меня, это ужасно, это катастрофа, крах, катаклизм, это не конец света, это конец всего, что я считал своими принципами, своей моралью, и победа всего того, у чего я должен был выиграть, я жалок - и краска на моем лице - это горячий стыд. Он остановится, стоит мне сказать о том, что он должен остановиться. Он остановится, стоит мне открыть рот и произнести вслух хотя бы часть того, что я буквально выкрикиваю сам себе в своей голове - но я ничего не говорю. - Как ты хочешь, Сэм? Скажи мне, как ты хочешь? Ты хочешь меня верхом на тебе? В тебе? Ртом на твоем члене? Я буду внимателен, мальчик мой, - он стягивает с меня футболку, он стягивает с себя куртку, кофту, они такие черные, что видно даже в темноте, - скажи мне, потому что если не скажешь, то я сделаю все по-своему. Я поднимаю на него взгляд - свой испуганный, отчаянный взгляд неуверенного в собственном рассудке человека, и тут же перевожу его на собственную руку, поднимающуюся по его груди почти без моего ведома. Я не верю сам себе, когда все-таки открываю рот. - Я хочу все. *** "Легенды об эфире, Том 11, глава 9 На самом деле, все было так. Бог создал мир, Бог создал вселенную, Бог создал Люцифера ангелом своим, возлюбленным сыном своим, Бог вложил в него столько света, что тот сиял там, где гасло всякое солнце. Бог создал Люцифера совершенным - и полюбил совершенное творение рук своих, полюбил дитя свое, сотканное из любви, полюбил саму суть любовь - переливающуюся в крыльях сына своего. Бог создал братьев и сестер для него, создал воинство для него, создал рай для него, Бог создал для него все, что мог дать. И возлюбленный сын, Светозарным нареченный, сиял во имя отца своего. И не сразу понял Бог, что был в его сыне изъян. И не сразу понял Бог, что изъян этот - и есть любовь его к сыну своему, любовь всепрощающая и вседарующая, не сразу понял Бог, что в Светозарном сыне его любви так много, что она не вмещается в него. И испугался Бог того, как дорог был ему Люцифер. Тогда Бог создал людей. Создал по подобию своему, по образу своему, создал их уязвимыми и ломкими, создал их страдающими и страждущими, создал их ищущими одобрения и любви, создал их теми, кем являлся он сам. И возлюбил он дитя рук своих - любовью отца, но не наставника, любовью заботливой, а не всепоглощающей. И сказал он Светозарному сыну своему: посмотри, как прекрасны они. И не понял он, какую боль причинил сыну своему, созданному ради того, чтобы любить его. И не понял он, какую боль причинил он сыну своему, поставив его ниже несовершенного творения своего. И сверг он Люцифера в глубины ада, потому что испугался Бог одержимой любви, сияющей сквозь гнев в глазах сына своего. И не понял Бог, какую боль испытал сын его, созданный, чтобы любить его, понял, что Отец его не хочет занимать свой пьедестал. Иногда быть равным - это намного сложнее, чем стоять за спиной. Иногда быть равным - это намного сложнее, чем слепо любить. Люцифер никогда не хотел видеть в людях Отца своего. И сказал ему Люцифер: позволь мне показать тебе. И с тех пор Бог пытался показать сыну своему, сколь совершенно несовершенство, а сын его показывал, насколько несовершенство бессмысленно." - Полный бред, - тянет Люцифер за моей спиной, - ты не туда думаешь. - Направь меня, - не отвлекаясь от писанины, парирую я. Люцифер ходит по охуенно тонкому льду - я не сомневаюсь в его физическом наличии в бункере. Кроме нас тут никого - все наполовину на охоте, на другую половину путешествуют по популярным местам. - Отец создал нас, архангелов, имею в виду, чтобы запихнуть Амару подальше и поглубже. Мы были ему нужны только для того, чтобы получить свободу творческой деятельности. В нашем случае любовь - это побочный эффект, который он не учел, создавая что-то себеподобное. Но в целом да, думаю, ты прав. Он создал нас как нечто более совершенное, чем он сам. Только у него больное самолюбие, и, полагаю, что меня лично он из поля деятельности ликвидировал именно за то, что я не постеснялся сказать ему, что он несовершенен и делает ошибки. Мы только учились существовать - ошибки были неизбежны, но вместо их исправления он сделал их... как это сейчас называется? Фишкой. Якобы в этом была и суть. Не было, Сэм. Не было, радость моя. Переписывай все так, как должно быть. Ты - последний человек, которому стоит оправдывать отца. - Почему? - Потому что ты можешь его понять, - пожимает плечами он и садится на стол, - пить будешь? Вермут. Ну да. - Правда, и зачем только спрашиваю. - Нет, я прав. - Да ладно? - заинтересованно тянет Дьявол. - Смотри. У нас есть наука, психоанализ и псевдонаука, которая держится на соплях, но работает, психология. Так вот, люди, мы, то есть, брошенные божьи бастарды, мы любим тех, кто напоминает нам нас самих. То есть наша любовь к нашим детям - любовь нас к нам самим же и гормоны. Потом, когда дети вырастают, еще могут быть общие интересы, но, в основном, общее прошлое. И для нас это абсолютно естественно, мы любим наших детей, как воплощение нас самих. И когда люди, ну, наиболее адекватные из нас, хотят завести ребенка, собаку или создают что-то творческое, когда люди создают это что-то, они как бы изначально идут от любви и для любви. Где-то любви из гордости. Где-то из преданности, терпения и прочих вещей. Но мы созданы такими, мы так устроены. И Чак, я думаю, он шел от того же, отталкивался от того же самого. И ты стал его самым любимым ребенком, потому что, даже если брать в учет Амару, он создавал тебя как что-то гораздо более сильное и, естественно, вложил в тебя изначально больше себя. Больше любви. Поэтому я и прав. - Мелкий наглый философишко, - Люцифер ставит передо мной стакан, - я должен был подумать об этом. - О том, что Чак любит тебя? - О том, что ты догадаешься выдать мне эту мысль как новаторскую и изъесть мою голову, - вздыхает тот, - а меня ты чем оправдаешь? Кроме желания что-то доказать отцу? Что я, по-твоему, собираюсь дальше делать? - Приходить по вызову. - Да? - брови картинно поднимаются. - Именно. - Кем ты меня считаешь? - Тем самым. Рогатым. На левом плече. - Ты с плечами поосторожней. На твоем может еще и помещусь, а вот большинству из остальных гарантирую производственные травмы. Я, знаешь ли, не невесомая девочка-феечка. - Ничего. До свадьбы заживет, - теряю нить разговора я, и приходится захлопнуть ноутбук, потому что нить повествования я теряю тоже, - Дин сказал, что ты собрался в Лос-Анжелес. Расследовать преступления. - Ага. А еще в Москву. Солировать в Большом Театре. - Лебединое Озеро тебе не к лицу. - В жизни все надо попробовать. - А ты еще не все попробовал? - Я был в отпуске последние несколько тысяч лет. Не пробовал начос с сыром, Чак сказал, что это вторая вещь, после музыки, из-за которой он гордится человечеством. - Ты все еще в Рокфорде? - Спросишь и снова меня продинамишь? - ухмыляется он. Делаю большой глоток и почти закашливаюсь, но решаю, что не время. Крепкий сладкий напиток мягко прокатывается внутрь. Очень пустую внутрь, привет гастрит. - Не собирался вообще-то. Думаю, я судорожно думаю и не могу принять решение. - Не хочешь. - Не хочу. Не знаю, чего хочу. - Лжец. - Лжец. Дальше мы пьем молча, не меньше получаса просто сидим и пьем вермут и к тому моменту, как бутылка заканчивается я очень пьян, а Люцифер чем-то очень доволен. Вялые мысли не ловятся в идею диалога - я продолжаю их думать. В конце концов, я старею. Мы все. Мои сорок лет маячат очень, очень близко, на расстоянии вытянутой руки и это, в принципе, вполне реальный способ свинтить из этой богадельни, в которую мы влезли и которую мы учредили. С другой стороны, блять, с другой стороны вся моя чертова жизнь, моя семья и все, что я когда-либо думал, мне дорого - и он не имеет права требовать от меня отказаться от этого, сбежать от этого или пожертвовать этим. Не для того мы этот мир вытаскивали из дерьма. - Так я и не требую, ты, идиота кусок, - удивленно возмущается Люцифер, - извини, но мне что с твоими страданиями делать? Нахрена мне твоя несчастная семья, включающая в себя, ко всему прочему, моего ребенка? - А может быть иначе? - горечь, а не ожидание избавления. Черт, этот вермут и вправду коварная вещь. - Поэтому мне и нравится. Слишком сладко, чтобы ты осознал, что надо вовремя остановиться, - хмыкает дьявол, - может быть как угодно, Сэмми-бой. Как угодно, абсолютно как угодно. Если ты не понял, у меня есть план. Сложный, многоходовый, обдуманный от и до, и этот план чертовски опасен. - Да не может существовать такого плана! - все-таки срываюсь я, - просто не может! - Вот именно, что "просто", большая твоя голова, - Люцифер спрыгивает со стола, - все так просто, что не может быть правдой. Мы не собираемся ничего делать. Только разделять и властвовать - тихо и спокойно, потому что у нас был только один возмутитель порядка, и он, о, он скоро окажется в большой ловушке, к которой я тебя не подпущу, пока ты не вытащишь голову из задницы. - Да блять! - Я понимаю, Сэм. Тебя последние пятнадцать лет натренировали ожидать конца света, предотвращать его, путешествовать из одной большой заварушки в другую. Ты - солдат, который послушно ждет команды нажать на курок. Но это закончится, потому что закончатся все те, кто считает, что это - спасение. Мы не будем воевать за этот мир. Нам больше не надо будет воевать. - И ты хочешь, чтобы я в это поверил? - почти кричу, почти позорно истерю я, - правда хочешь? - Нет, конечно, - выдыхает он, закусывая губу, - конечно нет, мальчик, ты сойдешь с ума, если поверишь. Я хочу, чтобы ты жил, просто жил, для начала. А потом как пойдет. - Я тебя ненавижу. - Я знаю, - улыбается, - как же мы без драмы. Он уходит, исчезает из пространства вместе с пустой бутылкой из-под вермута и грязными стаканами. Я пытаюсь собрать себя в достаточной степени, чтобы хотя бы дойти до постели - но вместо этого мои щеки обжигают собственные злые и отчаянные слезы. Господи, как же долго я был успешен в игнорировании того, насколько я заебался? Господи, как же мне вернуть все на свои места? *** Мне не приходится выдумывать оправдания. Мне не приходится выдумывать вообще ничего - в своем исследовании я натыкаюсь на кучу нестыковок и мне нужна помощь. А еще я подавлен, грущу и пью - это решительно не нравится всем, кто попадает в бункер, несмотря на то, что все мое моральное разложение не выходит за рамки каких-либо приличий и не приносит вреда в принципе. Мы также выбираемся на охоту, делаем все то, что делали. Просто я остаюсь немного отстраненным, и у меня нет никакого желания это исправлять. Мои упаднические мысли добираются до самого начала и обратно - я просто устал, не более, и я долго это объясняю всем, кто говорит мне, что я отвратительно выгляжу. Поэтому они и отправляют меня в отпуск - куда подальше, совсем без присмотра, но с горой оружия, а поэтому на запасной машине, а не на самолете. И я очень зол на себя, за то, что не сопротивляюсь. И за то, что знаю, куда поеду тоже. И на него я тоже зол. Я вообще очень зол, и если бы не чувствовал себя таким вымотанным, то, наверное, вырубил бы остатки существующей нечисти за пару месяцев целиком. Скидка на скорость передвижения. Я не нахожу его - мне не нужно его искать. Я не мотаюсь по улицам, выкрикивая его имя. У меня в голове не всплывает информация о его местоположении, но я просто прихожу, потому что не мог не прийти, и все, на что я надеюсь - это на то, что своим поступком не похерил целый мир. - Лжец. - Лжец, - отвечаю ему я. - Скажи мне, как так выходит, что я тебе не вру, а ты мне - каждую минуту нашего общения? - Сам же знаешь. - Хочу услышать это от тебя. - И кто из нас наглец? - Иногда я, но в основном ты. - Я не тебе вру. Я себе пытаюсь не врать и выбираю самый приличный вариант. А вообще, знаешь, абсолютная истина существует и состоит только в том, что абсолютная истина существует. - Абсолютная истина не существует. Твои данные устарели. Ваши физики доказали абсолютную субъективность два или три года назад, даже я в курсе. - Абстрактная абсолютная истина. - Ты сам себя слышишь? Это небольшая квартира в центре, тут полно света и дизайнерских выходок в стиле хай-тек, мы тут оба неуместны: и он, в своей художественной потрепанности, и я со своей неспособностью чувствовать себя увереннее отстающих часов. Но мы все-таки здесь - я прохожу за ним в гостиную и падаю на диван. Здесь немного вещей, точнее, их тут почти нет - пустые серые стены, глазу не за что зацепиться в этом царстве меланхолии. Где-то там хранится гардероб самого дьявола, и я хочу думать, что возможно, но все-таки существует мизерный шанс, что я не пополню его своей шкуркой. Возможно, я останусь одним только собой. - Знаешь, - передает мне стакан Люцифер, - я же до последнего верил, что ты придешь сюда не как девственница на жертвенный алтарь. Честно. - Боюсь, по параметрам не дотягиваю. - Брось. Хмурюсь. - Сэм, - садится напротив меня, на корточки, кладет ладони мне на колени, - я не собираюсь использовать тебя таким образом. Я не собираюсь вселяться в твое тело. Меня устраивает это. Тебя устраивает это. Знал бы, что так можно, не ломал бы тебе психику. - Тогда какой смысл? - Ты мне скажи, - поднимается он, и его голос напоминает мурлыканье довольного кота, - ты же пришел. Это очень странно. Я не думаю о том, что можно сказать, потому что я вообще не думаю. - Я не знаю. - Пожалуйста, прекрати это. Сил нет слушать. - Ты просто хочешь это услышать. - Я хочу, чтобы твои слова сделали это реальным. Я хочу услышать это от тебя. Потому что если нет, то мы застрянем в этой квартире, как я в клетке тогда, только чтобы выйти, нам нужно будет приложить гораздо больше усилий. - Это же так просто. Зачем я тебе? - Затем же, зачем и ты мне. Не усложняй. Все стоящие вещи до одури просты в исполнении. - Глупости. - Значит, посидим тут чуть дольше, - улыбается он и мне кажется, что я очень, очень близок. Он никуда не исчезает, а я никуда не ухожу, но уже почти восемь утра и последние девять часов я провел за рулем, поэтому идею вырубиться на диване у дьявола с бокалом виски моя тушка воспринимает философски. Люцифер смеется и выгоняет меня в спальню, и обещает не мешать высыпаться, и достать к моменту пробуждения кофе, так что это все, конечно, дикая, неправильная фантасмагория, но разбираться я буду с этим потом. *** Я слышу кофе, и я слышу Люцифера - с закрытыми глазами я угадываю его очертания в пространстве, это очень легко, когда делаешь это всю жизнь. Угадываешь очертания предметов. Не кофе. Но иногда и кофе. Он знает, что я не сплю, трусливо пребываю в темноте собственных век, он знает и проводит рукой по моей груди. Мне кажется, я слышу, как он снова просит меня перестать врать, но это слишком. Слишком стыдно, слишком неправильно, слишком правильно, а потому просто слишком. И когда он слышит, что я думаю, а он слышит это так же, как я слышу его легкий терпко-сладкий запах, так же, как я слышу оглушающий запах хорошо сваренного крепкого кофе, тогда он больше не пытается быть осторожным. У него восемь рук, не меньше - глаза с золотистыми отблесками обжигают голодным взглядом, щетина цапает живот, я закрываю глаза и задыхаюсь в темноте, наполненной моим собственным стыдом, его прикосновениями, тяжелым дыханием. Он касается меня легко и нагло, навязчиво и пренебрежительно, я сжимаю руки в кулаки и не могу, я не могу отключить свою голову - либо стыдиться, либо делать и не думать, либо думать и отказываться, отказываться, отказываться, оказываясь не там, где хочу быть, но где должен - я открываю глаза и не говорю ничего. Я открываю глаза и не произношу ничего. Я открываю глаза и закрываю их обратно, и, пока мои глаза закрыты, я делаю вид, что ничего не могу. - Какая грязная ложь, Сэм Винчестер. Какая, - его язык касается кожи моей груди, - грязная, мелочная, - поднимается выше, по шее до самого уха, - возмутительная ложь. Маленький развратный мальчик. Я не могу. Я не могу принимать решения. Я должен быть заложником ситуации - но мои руки свободны, мои руки не связанны, я могу уйти из этого ниоткуда - я не шевелюсь. Я должен, но я не могу. - Лжец, - выдыхает он мне в губы, - мой маленький, жалкий лжец. И я подаюсь навстречу. Это не похоже на то, что я должен решать здесь и сейчас что-либо, но я должен. Потому что это, о нет, это не может не оставить следов. Я ловлю его несуществующий вдох и внутри меня огромная волна стыда и паники, меня трясет, я зарываюсь пальцами в его жесткие волосы и отказываюсь видеть, что я делаю. Отказываюсь видеть - и чувствую его руки повсюду - под футболкой, на своей шее, на своем лице, его руки захватывают мои, его руки выхватывают всякую инициативу, он подчиняет меня одним фактом своего существования. Порочный. Прекрасный. Грязный. Алчный, ищущий, властолюбивый, гордый... Он не целует - клеймит, и я позволяю ему, я хочу его, хочу каждую метку на своей коже, каждый след, что он способен оставить на мне. Это был вопрос времени, всегда был вопрос времени - я подаюсь бедрами вперед, упираясь в свидетельство его вполне человеческого желания. Я хочу его, он хочет меня, это ужасно, это катастрофа, крах, катаклизм, это не конец света, это конец всего, что я считал своими принципами, своей моралью, и победа всего того, у чего я должен был выиграть, я жалок - и краска на моем лице - это горячий стыд. Он остановится, стоит мне сказать о том, что он должен остановится. Он остановится, стоит мне открыть рот и произнести вслух хотя бы часть того, что я буквально выкрикиваю сам себе в своей голове - но я ничего не говорю. - Как ты хочешь, Сэм? Скажи мне, как ты хочешь? Ты хочешь меня верхом на тебе? В тебе? Ртом на твоем члене? Я буду внимателен, мальчик мой, - он стягивает с меня футболку, он стягивает с себя куртку, кофту, они такие черные, что видно даже в темноте, - скажи мне, потому что если не скажешь, то я сделаю все по-своему. Я поднимаю на него взгляд - свой испуганный, отчаянный взгляд неуверенного в собственном рассудке человека, и тут же перевожу его на собственную руку, поднимающуюся по его груди почти без моего ведома. Я не верю сам себе, когда все-таки открываю рот. - Я хочу все. И он не смеется, не спорит, не говорит мне о том, что что-то должно быть каким-то образом. - Так возьми. Мои щеки горят, мои руки горят, касаясь его - кто сказал, что внутри у дьявола прохлада? Там горит огонь, такой огонь, который не снился адским гееннам. Моя кожа горит - она помнит, как он, мужское тело напротив, ангел, дьявол, внутренние демоны, кожа помнит, что нет никого, опаснее него, никого, кто может так искусно причинять невыносимую боль - я горю сам, целиком, заживо сгораю в диссонансе, дисбалансе, мучительной неправильности и столь же безжалостной правильности и гармоничности. У дьявола мягкая, приятная кожа, грудь, покрытая мелкими почти-светлыми волосками, сильные мышцы, ощутимо перекатывающиеся под кожей, у него, очевидно, откровенно, возмутительно мужское тело, и я не могу перестать думать об этом, думать о нем, думать о себе под ним, о своих прикосновениях к нему, о том, насколько мне хочется - хочется этого - о том, насколько это естественно и приятно, и я очень много думаю. Я очень много думаю, я очень мало делаю, очень аккуратно выворачиваюсь из-под него, очень осторожно переворачиваю его, очень медленно тянусь к его брюкам, очень неуверенно касаюсь его члена - и как бы правильно это не ощущалось, как бы единственно-верно это не ощущалось, это все еще не должно происходить. Я склоняюсь к его паху и, блять, сложно придумать что угодно в мире, что было бы более закономерным. Он сдавленно выдыхает - точно так, как я бы хотел, как я хотел, как я хочу его, пока он хочет меня - что может быть сложнее? Что может быть проще? *** Он входит в меня, это - самая унизительная пытка, самая приятная пытка, самая страшная пытка. Мне больно, мне хорошо от того, что мне больно, мое тело в агонии, потому что ему, вопреки разуму, ему страшно за меня, и, раз я сошел с ума, то это нормально. Так и должно быть - Люцифер тяжело и медленно дышит прямо мне на ухо, тяжело, медленно и сладко, и мне уже некуда девать стыд - за себя, от себя, для него, всегда для него - я не вру тебе. Я не вру тебе. Мое тело тебе не врет. Смотри же - он поднимает взгляд с отблесками красного, прикусывает губу, улыбается ошалело, нахально, развязно, прекрасно, совершенно. - Я принадлежу тебе, - говорит он, и мое сердце пропускает четвертый удар за секунду, - я принадлежу тебе целиком, Сэм Винчестер. - Это очень щедрый дар, - шепчу я. Моя голова выстукивает целую мелодию, состоящую из слов вместо нот. - Я бы не посмел дать тебе меньше, - он целует меня, он сцеловывает влагу у меня на щеках, он целует все, до чего можно дотянуться - он поклоняется мне. Каждым своим движением он поклоняется мне, он молится мне своими прикосновениями, он чествует меня каждым поцелуем, каждый его вдох - в мою честь. Я - его персональное божество, это переворачивает мой мир, и я не могу больше думать. Я не могу думать больше, я не могу ничего с этим сделать, на самом деле не могу, и я шепчу имя возлюбленного ангела господня, изгнанного из рая, и в рае больше нет смысла, ни в одной из мягких небесных клеточек больше нет смысла, потому что весь он - здесь, сейчас, во мне, вокруг меня, и так было всегда, и так будет всегда, всегда, всегда. Отныне и присно, и вовеки веков. Потом я лежу на нем, спиной к нему и смотрю в окно, за которым, кроме множества маленьких огонечков-окошечек одна только непроглядная ночная тьма. Потом я лежу на нем, и он гладит меня по волосам и дышит мне в затылок и смыкает ноги на моем животе, чтобы мое тело знало, что мне не сбежать, и за окном опять собирается дождь. - Я принадлежу тебе, потому что я здесь из-за тебя. - Потому что ты меня любишь, - отвечаю ему я. - Потому что ты любишь меня, - отвечает мне он. Что может быть проще? *** Было бы весело сделать кучу вещей, которые разрушат все, что у меня есть, и что я уже заочно потерял - Люцифер готовит для меня, и это едва ли съедобно. Было бы весело взять и перестать быть собой, не чувствовать всего этого спектра эмоций, которые должны, но не пытаются входить друг с другом в конфликт. Мне не найти слов. Мне не объяснить. Не показать. Мне нечем защищаться. Я не впадаю в панику, не истерю, я вообще никак на это не реагирую, может, потому что устал, а может, потому что никакой реакции у меня и нет. Я должен сыграть для них, для всех, потому что люди так устроены, но я понятия не имею что. - Я могу исчезнуть, знаешь. Для них, для всех из них. Могу сделать так, что ты доживешь эту жизнь. - Я не привык рассчитывать на такие долгосрочные перспективы. Кто-то может узнать, что ты жив. Кто-то может тебе отомстить. Здесь еще есть те, кто может на самом деле тебя убить. - Куда деваются забытые души? - Ты о чем? - Каждый из нас остается собой только до тех пор, пока у нас есть аудитория. Ты помнишь обо мне, ты будешь помнить обо мне, и я буду знать, куда я должен вернуться. И я вернусь. Поверь, это - единственная истина, которая когда-либо существовала. - А если умру я? - Тогда у меня есть запасной план. Как ты думаешь, почему Амара не приходит к Дину? Он - ее светлый рыцарь, ее большая настоящая любовь, ее отражение. Почему она не приходит за ним? - Она... ждет? - Когда он доживет эту жизнь. И тогда она заставит его родиться снова, тогда она сама сделает его своим ангелом, своим архангелом, она вернет ему память и даст ему этот мир, целый мир, сколько угодно миров. Мы живем миллионы лет. Мы научились ждать. - Я не хочу так, - качаю головой я, и тут не обойтись без алкоголя, - я не хочу репетировать жизнь. Я... Я хочу... - Все?.. - Все. - Я люблю тебя. - Почему? - Зачем? - Я хочу знать. - Спроси самого себя. - Так должно было быть всегда. Но почему? - А почему бы и нет? - и не поспоришь, - реши сам. Прекрати бояться. Пожалуйста, иначе ничего не выйдет. Может быть, позже. Может быть позже научусь, решу, смогу, справлюсь. Но я не могу сделать это сейчас. Я вообще в отпуске. Нет меня, меня нет. Не хочу принимать решения. - Значит, посидим тут чуть дольше. И мы сидим дольше в маленькой квартире с огромными окнами. Мы сидим чуть дольше в маленьком городе с ограниченным количеством баров. Чуть дольше сидим в компании друг друга, чуть больше разговариваем о каких-то глобальных, а оттого совершенно неважных вещах, и мне даже становится чуть меньше стыдно за то, что я такое, за то, что я делаю, за то, что я думаю. Я хочу украсть Люцифера у него самого – и только так я смогу быть уверен, что однажды проснусь и не подумаю о том, что кто-то из нас должен кого-то из нас убить. О том, что одного из нас однозначно убьют из-за другого. За другого. Никак иначе. Иначе, о, иначе было бы слишком скучно. Иначе всего этого бы не было. Иначе этого бы не было – я касаюсь Люцифера так часто, как могу – этого могло не быть, и этого не могло не быть. Я касаюсь его, потому что хочу. Я касаюсь его, как ребенок тянет руку ко всему, что ему интересно, ко всему, что ему нравится. Я хочу вырвать Люцифера из вселенной, спрятать его внутри себя, рядом с собой, только рядом с собой, и дело даже не в том, чтобы он никому не навредил. В долгие дни, пока мы почти заперты внутри моих сомнений, я становлюсь избалованным и жадным – я больше не хочу делиться своими игрушками ни с кем. Это почти наверняка какая-то магия, древние пророчества, неснимаемые проклятия. Это почти наверняка не может иметь отношения к моим решениям. Но имеет. Я принимаю решение, пока не принимаю его. У нас бесконечная война, здесь не сделать шаг – это тоже сделать шаг. Игнорирование проблемы – тоже ход. Игнорирование собственной вины – тоже мелкий, мелочный, отвратительный и малодушный, но ход. И в один день я позволяю себе представить, что все получится. Что мое игнорирование необходимости принимать решение не обернется мне боком и хотя бы один чертов раз все решится без моих усилий. Я позволяю себе представить, что смогу остаться в Рокфорде, который почему-то ассоциируется с сыром, устроиться на работу в самую крупную библиотеку, ограничиваться видео-связью с семьей. Может, моими редкими визитами. Может, их редкими визитами. Я позволяю себе представить, что Дин не так сильно нуждается во мне, а я не так сильно нуждаюсь в нем, Мэри, Касе, Джеке, я правда могу представить это. Но не поверить. Я – лжец. И это ложь тоже. *** Когда он садится на меня сверху, я думаю о том, что это может закончиться. Не конкретно факт того, что мой член в его заднице, это как раз закончится по очевидным причинам. Он медленно, тягуче раскачивается, и раскачивает не только бешено стучащую в моих висках кровь, но и бешено стучащие между моими висками мысли. В один день может оказаться, что я больше не хочу его – я давлюсь стоном, и он улыбается этому факту – в один день может оказаться, что я не хочу касаться его – я сжимаю руки на его бедрах и заставляю двигаться быстрее – в один день может оказаться, что я сделал неверный выбор. Он кладет руку на мое плечо, другую запускает в волосы, наклоняется не целуя, нет, опаляя дыханием мою шею. Он знает, что делать и как, или мы действительно созданы друг под друга, я не могу перестать издавать неловкие, смущающие звуки, и они нравятся ему, о, как они ему нравятся. Его член, зажатый между нашими телами, я чувствую каждый импульс, каждый его толчок, каждый отклик происходящему. Удивительно, просто удивительно, насколько я многозадачен. Я чувствую все. Я способен почувствовать целый мир – и целый мир сжимается в рамки одного не-человека рядом со мной, на мне, со мной внутри. Я способен на все – именно так я себя ощущаю, и мне не хочется, мне не хочется, мне не хочется, чтобы это заканчивалось. Вечность – вот отличная альтернатива. *** «Легенды об эфире, Том 15. Эпилог. На самом деле, все было так: Не вытерпел Бог. И в один из дней снизошел до Люцифера. И сказал Бог: сын мой. И сказал Бог: послушай меня. И сказал Бог: в людях есть то, что недоступно тебе, но за тысячи лет ты даже не совершил попытки понять их; ты не попробовал понять, почему создал я их такими, какими создал; не понял ты, что хотел показать я тебе и что я просил любить тебя. И сказал Бог: останови эту войну. Люцифер усмехнулся. Но продолжил Бог: никогда я не переставал любить тебя - нет времени, в которое не жалел я о том, что изгнал тебя. Никогда не переставал любить я ни тебя, ни братьев и сестер твоих. Никогда не переставал я любить каждого из детей моих, не потому, что отец я им, а потому, что каждый из них заслуживает любви. И добавил Бог: нет смысла в грехопадениях их, ибо всех люблю я равно - ошибающихся и страждущих, уязвимых и уязвляющих, любящих и проклинающих - ибо все они дети мои и не вижу я разницы меж ними. И вздохнул Бог: кроме тебя. Люцифер ответил: неужели ты думал, Отец, что не понял я, что ты хотел показать мне? Ты, что создал меня совершенным, ты, что создал меня из самого света, ты, что создал меня из самой сути любви? И Бог ушел. Потому что понял он: Люцифер совершеннее отца своего. Потому что Бог понял: он больше не нужен на земле. И Бог оставил землю возлюбленному сыну своему, отверженному сыну своему, светозарному сыну своему, Бог оставил землю тому, кто любил ее боле него самого. Бог оставил землю Люциферу. С тех пор никто не видел Бога. И не увидит больше никогда.» *** - Мне не нравится, но я обещал, - говорит мне Люцифер спустя две или три, четыре или восемь недель моего нахождения в Рокфорде, - это твой выбор, и я уважаю его. - Я должен быть уверен. Должен, понимаешь. - Да прекрати ты жертвовать собой, - хмурится дьявол, - перестань. Ты ничего и никому не должен. Я вернусь. Ты вернешься. Ты найдешь меня, потому что не сможешь не искать, понимаешь? Я вздыхаю, потому что мое же решение убивает меня. Мое решение, самое удобное, самое простое, самое логичное, самое правильное решение, оно выгрызает дыру у меня в груди. И это ужасно, и я знал, что так оно и будет, но едва ли это помогает. - Сэм, это твоя жизнь. - Это твоя жизнь. - И будет твоей тоже. Жалкие… сколько там еще, сорок? Тридцать? Нет, давай максимум пять, а потом проблемы закончатся, монстры закончатся, и ты отправишься путешествовать не по Соединенным Штатам. Допишешь свои дамские романы… - Это философская доктрина о бытии. - Это вольный пересказ девочки-фанатки, ты, мелкий нахал. И ты скажешь всем, что отправляешься постигать дзэн в буддийские храмы, собирать манго руками, кататься на скутерах и пытаться сделать так, чтобы твои ноги не были этого вопиюще-молочного оттенка. Не ври им, действительно сбеги от них, просто не скажи с кем. - А ты? Что будешь делать ты? - Не знаю. Может, погоняю местных приведений. Может, научусь вязать. Какая разница? Я не насколько тупой, чтобы мне было скучно жить. Ладно, на крайний случай, буду воевать из тени. В штатах будет война темной и светлой сторон, а я буду сидеть на телефоне, скайпе, над тарелками с кровью и отдавать приказы. И вместо кота буду тебя по голове гладить. Пока ты пишешь книги и пытаешься понять с какого хера магия вообще работает. Сэм, ты много думаешь и это развлекает меня, но угнетает тебя. Думай не вширь, а вглубь. Вот и все. - Я, блять, сам себе не верю больше. Я скоро проснусь в бункере и решу, что мне это приснилось. - Я буду присылать тебе подарки раз в неделю. - Не надо. Не такие. Дин спрашивал. - Поменьше. Или побольше. Может, реже. Я буду. - Что я такое? - То, чем ты хочешь быть. Мне, в целом, почти все равно. Я тебя люблю, этого достаточно. - Ты льстец. - Я просто говорю правду. И ничего, кроме правды. Если не хочешь вызвать панику у своей семьи, то пора выезжать. Скоро будет дождь. - В Калифорнии редко бывают дожди, знаешь? - Знаю, - мягко смеется он, - и часто случаются преступления. Я сжимаю его руку в последний раз перед тем, как он продолжит играть на голову отбитого ребенка, а я – паникующего солдата правильной стороны. Я, наверное, решу, что мне это приснилось или вроде того. Моя голова не сможет не дергаться и не проверять саму себя на нормальность, система создана для автоматического поиска ошибок и нестыковок. И я бы стер себе память, выжег бы ее целиком, но что от меня тогда останется?.. Я сжимаю руку дьявола, который готовится раствориться в тихих прохладных сумерках Иллинойса и думаю, что я точно, самым определенным и популярным образом себя проклял. Но предпочитать попсу действительно неплохо.