***
— так почему нет? очередная (по)пытка, что в диалог одного человека превратилась, в котором вера в здравомыслие подруги заключено будет. кентину никак, вот поверьте, ещё одного человека терять не хотелось, во взгляде, в жестах, голосе которого часть мира его заключена была, который от улыбки её красками новыми расцветал. он её плечи сжимал сильно-сильно, а в синеве глаз лишь собственное отражение видел, ни следа на борьбу за жизнь свою, драгоценную не только ему, всем. встряхивает, и ещё пальцы сжимает, и вот уже словно хруст костей её хрупких слышится. просто услышь его, просто скажи «да», просто спаси себя. — не хочу красивой куклой стать, которой место лишь на зеркальном стеллаже — любуйся и не трогай пустышку. в глаза его зелёные смотрит, улыбается так тепло-тепло, до щемящей боли в сердце — такая родная, которую вот-вот потеряет. растворится в предрассветном небе, обратится в колыбельную или в мотылька, что крыльями своими прозрачными взмахнёт и высоко в небо улетит, где будет в безопасности… а она вновь задыхается, вот на руках твоих прямо. тряси в плечи её хрупкие, зови до боли в сердце и в горле — она умирает. аксиома. самостоятельно шею свою лебединую сжимая, а ты лишь утирай слёзы с щек бледных и лови сакуры лепестки, проклиная их, себя, её. он практически кричит, что всё будет хорошо, а она лишь тихо шепчет молитву о прекращении страданий. кентина, дарли, всех. просила прощения за любовь дефектную и её саму.***
«курение убивает». ухмыляется с полыньей горечью и тонкими пальчиками вновь кольцом стальным зажигалку зажечь пытается. раз. два. три. маленький огонёк вспыхивает, а дым табачный смешивается с кровью, становясь ею. «дура, тебя это убьёт рано или поздно». кентин, солнышко, почему ты так ошибался?. она на полу своей спальни сидела, честно, пыталась, учебой голову занять, а легкие — сигаретами, в надежде убить сакуру и всё лучшее в себе. но, к сожалению, она девочка смышлёная, и всё это временно, понимает. и любовь, вроде, из сердца не хочет выкуривать, напротив. верите, хочет утонуть в ней, раствориться, в волосы мягкие пальцами зарываться или на полу их квартиры лежать, мечтая о большем, пальцы переплетая. если так любовь хотела сохранить в себе, то почему вновь и вновь входящие игнорирует, тихо убиваясь из-за невозможно прошептать хотя бы банальное «здравствуй»., а ответ прост: не хочется в ближайшем будущем обменяться пригласительными. кому-то изящное на свадьбу, а кому-то черно-белое с сухими словами «задохнулась от любви к тебе». иронично, не может, чёрт. нет, пусть лучше пропасть будет расти между ними в геометрической прогрессии, а последнюю точку соприкосновения она сама сотрёт. так ведь будет легче, да?.. себе правду, внушай, девочка, внушай, и не знай, как дарли подбегает к кентину при каждой возможности и просит объяснить: что за происходит? с тобой. с ней. с вами. а ему приходится глаза прятать стыдливо, говоря слова неправды: уехала\заболела\занята. понравившееся сегодня подчеркните, пожалуйста. щелчок дверного замка, и в душную комнату, пропитанную дымом, врывается воздух свежий. непроизвольно начала ловить его, туша сигарету недокуренную об край хрустальной старой пепельницы, которую ради шутки (а точно?..) купила не так давно на барахолке. один час и тридцать три минуты. столько она жила сейчас, чтобы от сильного кашля не умирать и от острых ветвей, что отхаркивают легкие. держи, украшай комнату, сжигай при полной луне или просто делай, что хочешь. нам не жаль. встаёт аккуратно, тихо шаги навстречу вошедшему делая, следя за движениями его. куртку снимает, едва теплые перчатки в карманы пряча. на голове — уже родной беспорядок цвета каштана. но нет, не делает шаг вперёд. только смотрит и мысленно благодарит всевышнего, что не отвернулся от ей натуры непростой, поломанной. зеленоглазый лучик надежды во мраке души её. а кентин на кухню проходит, пакеты ставит, не обращая внимания своего на выпавшую бутылку воды из него, и на стул садится, в волосы пальцы зарывая. от бессилия, она уверенна. сколько раз он приходил вот так, с кристально искренними намерениями: он не хотел терять её как джеральдин., но если тогда он не смог помочь, то сейчас… он находит силы дышать за двоих, вот, смотри: вдох-выдох. и ещё раз. и ещё. и так до бесконечности, давай. не даёт в пучине погрязнуть отчаяния, вытаскивая раз за разом. и раз за разом смотрит глазами щенячьими, преданными-преданными: «пожалуйста». а она вновь и вновь отмалчивается, оставляя лишь звуки закипающего чайника и натянутые струны нервов его. каждый раз — последний, думает, но опять он возвращается. опять ждёт, опять закипает, опять успокаивается. чёртов день сурка. — позволь сказать: почему. кентин так и не отрывается от созерцания пылинок на линолеуме, лишь костяшки его белее стали. не хочет слышать, это видно, но не перебивает, ждёт монолог, который окончательно убьёт последний цветок надежды в нём. навсегда. — если цветы из лёгких моих убьют, то они разрушат меня, я стану безэмоциональной статуэткой с выпотрошенной душой. куклой, про которую в момент забудут, отправляя в коробку ненужных воспоминаний. пальчиками, нежными, холодными, она касается тёплой кожи его, привлекая внимание. никто не заслуживает видеть постепенное угасание близкого, а ещё и в этом непосредственное участие принимать, желаниям его потакая. а кентин из-за неё продолжает оставлять рубцы на сердце, но надежда почти иссякла, как роза чудовища лепестки свои теряя. один час и тридцать шесть минут. — тебе страшно вновь пережить смерть, как и моим родителям. да, я как эгоистка последняя поступаю, вас оставляя без ответов, без разъяснений. без остатка реакции жизни моей, но, поверь, пожалуйста, вам самим захочется дать мне снотворного, увеличив дозировку, чтобы не видеть вместо любимой дочери, подруги хрустальный каркас, который на грани. который вот-вот даст последнюю трещину и сам, на глазах ваших, превратится в прах. — перебирает его волосы и совсем тихо-тихо: — позволь мне умереть, оставаясь собой. и удар. сильный, громкий, ломающий в его душе последний предохранитель. он мечется по кухоньке маленькой раненным зверем, просит в одуматься в раз очередной, не бросать, не оставлять его здесь. одного. вновь. уже шепотом обещает руку её держать, принять любой., а она… один час и тридцать девя… а она по стенке тихо противоположной сползает, лицо в ладонях пряча. задыхается, плачет, лепестками откашливаясь. только вместо розовых — чёрные, давно обожжённые её слезами и дымом, который, думала, её расслабление и спокойствие даровал, но нет, лишь к пропасти подталкивал, да так изящно. слышит лишь голос издалека побыть с ним ещё чуть-чуть, но, прости, не осталось сил у неё. позволь закрыть глаза и отдохнуть. ты ведь всегда понимал её как никто иной. но всё же продолжал из далекого мира выхватывать, в сознание приводить, прижимая крепко-крепко к себе или по щекам стуча. только не сейчас. только потерпи. ты сильная. нет. сильные находят смелость сказать, попытаться найти тропинку извилистую, тернистую к свету и жизни.,а она слаба, пустила на самотёк, заставляя его мучаться каждый день. хочется обливиэнтов память его очистить и отпустить белой голубкой на свободу, не приковывая узами смерти к себе. точнее к той, что осталась от неё. но чувствует отчаяние на губах своих, сакуры лепестки и теплые губы, что контрастируют на фоне холодных её. и уже никогда он не отпустит образ её, глотая до последнего вздоха розы лепестки и задыхаясь от воспоминаний личных, связывающих его, её «навсегда», сцепляя на мизинцах клятву эту.