Пару секунд до того, чтоб задохнуться

Я не помню, выключила ли я утюг, свет, закрыла ли дверь, но все равно я выбежала из квартиры, по-быстрому обувая какие-то старые массивные кроссовки по пути. Кажется, там даже телевизор по-старому шумел, показывая по третьему кругу одну и ту же передачу. Вроде, это была какая-то русская мелодрама. Но дома находиться было уже нестерпимо страшно, больно, душно. Стены давили, мешали дышать, и когда я уже начала задыхаться, мне пришлось сорваться с места и выбежать в ночь, будто с тюрьмы - из места, где нет Оленьки. Она ушла ещё днём, и я совсем не знала, почему на часах уже 23:11, а ее все нет и нет. В мыслях было все, что угодно: сбила машина, упала с крыши, какой-нибудь таксист увез в ебеня... Невыносимо. /Господи, сохрани её, эту лживую мразь в здравии и безопасности./ Я поправила крестик на шее, жадно глотая воздух. Было темно, холодно, но почему-то все ещё душно. Кажется, я не умею дышать. В кармане я сминала листок - ненужный, помятый листок с написанным кривым почерком текстом. На бумажке были слезы - я писала, когда Оля снова мне соврала. Она обожала врать. Она врала чаще, чем дышала. Она врала мне во всем, даже когда гладила меня по голове - врала, лживые прикосновения, не имеющие никакой искренности. А когда она мне писала по утрам "я люблю тебя", "я скучаю", сидя в соседнем номере с Полиной, я тоже знала - врёт, врёт, грязно врёт... Серябкина сказала мне сидеть дома, готовиться к концерту, а сама ушла куда-то, обещая вернуться скоро. Я считала минуты. Не вернулась... Запах улицы смешался со всем. Казалось, запах ее духов и ее тела витал в воздухе даже тогда, когда ее не было рядом. Она была везде, даже если не рядом. Где-то светили фонари, где-то светились витрины "ламповых" магазинчиков, и я, шлепая по лужам в уже грязных кроссовках, старалась смотреть под ноги, а не на чёрное небо. Я думала и вспоминала. -Знаешь, я думаю, что Темникова не просто так лайкнула этот пост. - она сидела на сером диване, недовольно листая ленту инстаграма. -Какой пост? - я подскочила к ней агрессивно, что было неожиданно для самой себя, увидев старую фотографию Лены и Оли, выложенную каким-то фан-аккаунтом, а под ней красовался хэштег "леноль", заставляющий пойти кровь из глаз, - Ты по ней ещё скучаешь? -Нет, ты что. У меня же ты есть. Мне кажется, она даже в этом соврала мне тогда, полгода назад. /Господи, пусть она никогда не плачет, эта врущая блядь, не страдает.../ Сзади меня коснулась чья-то рука. -Вы... Катя Кищук? Я смахнула слезы рукавом пальто, кивнув и улыбнувшись, хотя улыбаться совсем не хотелось. -Можно с вами сфотографироваться? Я снова кивнула, приобняв девчонку лет 15 за плечо, пока ее мама, счастливо улыбаясь, присела на корточки с маленьким айфоном в руках. -Спасибо.

***

В окне пятого подъезда на четвертом этаже пили малолетки. Три парня и две девчонки. Я смотрела на них, сидя на качелях, вспоминая свою юность. Я тоже ночами пила, приходила домой, а дома мама обречённо смотрела и гнала спать. Глубоко вздохнув, я решила - была не была, выпью с ними. Думаю, им не жалко. Все равно от этой суки не было сообщений. /Господи, я все равно ее люблю. Боже, почему я ее люблю?.../ Девушка в рваных джинсах и с татуировкой на шее вышла из подъезда, открыв мне дверь. Она встала посередине, качаясь, совсем не в состоянии, и, легонько приподняв палец вверх, неуверенно спросила: -Катя Кищук? -Катя Кищук. - на автомате кивнула я. -А почему такая грустная? -Выпить хочется. Только это между нами, ладно? Она, кажется, забыла, куда шла изначально, пропуская меня вперёд. Пыльные лестницы казались такими родными, что, кажется, в каждом углу чужого подъезда, пропитанном перегаром подростков, была целая история. Будто моя. Ностальгия хлынула волной; я наконец-то улыбнулась. -Ребят, налейте девушке чуть-чуть! -Катя Кищук? -Нет, блять, Оля Серябкина. - отшутилась та девчонка с черным тугим хвостом, и ее подхватил гул смеха компании, - Мы с ней не фотографируемся и не разглашаем об этом. Хорошо? -Хорошо. - издали хором ребята, и резко послышался звон бокалов и звук льющейся водки. Я сильно-сильно зажмурилась перед тем, как выпить за ее здоровье. /Господи, пусть эта шалава не потеряется в опошлённых улицах Москвы. Аминь.../ В горло залилось достаточно жидкости, чтобы я присела. Вокруг шумели подростки, задавая глупые вопросы, ответы на которые на утро не вспомнят: -А ты встречаешься с Олей Серябкиной? -А ты девственница? -А вас продюсер заставляет раздеваться? Или вы сами? -А вы спали с Олей Серябкиной?...

***

Часа через два, когда все разошлись, я нашла помятую сотку в кармане рядом с листиком. Вспомнила, что кончились сигареты. -Ты не будешь курить, ладно? - заботливо смотрела я в Олины блестящие глаза, пока она внушала мне доверие своей светлой улыбкой. -Обещаю. И снова врала. Все больше пачек я доставала из ее карманов, все чаще заставала запах табака в номере или нашей квартире. Я не знаю, почему полюбила ее. Я видела в ней то, что ни в ком не видела ранее. Я видела ее слезы. И этого было достаточно. Я дарила ей всю себя без остатка, давала ей любовь, честность, заботу, а получала сладкую ложь в поцелуях и небрежно брошенные фразы: "я тебя люблю". Круглосуточная табачка своим светом ослепила меня; я зажмурилась и зашла в неё, посмотрев в такие же сонные, усталые и измученные глаза продавщицы: -Бонд с клубникой, пожалуйста. Она почему-то непонимающе оглядела меня, но всё-таки взяла заветную розовую пачку и положила прямо передо мной. Собственно, было, что не понимать - какой нормальный человек в три ночи будет покупать сигареты? Кажется, на сегодняшнем концерте я буду спать. Теплая, родная ладонь - ни с чем ее не спутать - коснулась меня сзади, я вздохнула, снова чувствуя, что вот-вот задохнусь. -Привет. - сама Оля Серябкина стояла сзади меня в светлом, маленьком помещении в одном только пальто, под которым были черные трусы с завышенной талией и черный кружевной лифчик. -Ага. Я обиженно вырвала руку, проходя мимо нее и идя дальше. Она поспешила за мной на каблуках, пытаясь ухватиться за мой рукав: -Катя, Кать... Ты чего? Чего я? Действительно. /Господи, пожалуйста, пусть ей никогда не будет так больно, как мне./ Она остановила меня, посмотрела мне в глаза своими темно-карими, ища во мне прощение, но я снова увидела ложь. Даже стыд ее был ложным. -А, чуть не забыла. - я достала помятый листочек, пропахший табаком, и вручила его ей. -Что это? - она не отпускала моей руки. -Песня новая. "Сломана". Тебе написала. -Но я всегда пишу тексты... -Господи, блять, Оля... - я закутала ее в пальто, чтобы никто не видел ее обнаженного тела, - Придумаешь что-нибудь. Врать у тебя получается лучше всех. Скажешь, что не я его написала, а ты... Или что-нибудь ещё. -Катя, Катюш... /Господи, я знаю, что она есть ложь. Я знаю, что она - последняя блядь. Пожалуйста, Боже, сохрани её в счастье и здравии, спокойствии и любви. Я люблю ее, Господи./ Оля Серябкина взяла меня за холодную ладонь, нежно чмокнула меня в щёчку и улыбнулась: -Пошли домой. /Аминь./