Юшневский и Ко.

      — Я его убью! Я оторву ему его белобрысую башку!       — Паш, успокойся, — Муравьёв едва поспевает за несущимся на всех парах по полутемному коридору Пестелем. — Может это просто сбой одной из антенн, может сами данные не потеряны.       — Блядь, — рычит Паша. — Если ещё и данные потеряны, я его вообще четвертую.       — Да не денется никуда твоя комета, — Муравьёв старается звучать успокаивающе. — А вот за убийство лаборанта отвечать придётся. Петру Христиановичу это точно не понравится.       В свете жалобно мигающих датчиков и беспомощно замерших каждый на своем куске телеметрии мониторов глаза у Майбороды кажутся еще более рыбьими, чем они есть на самом деле.       Соловьёв и Кузьмин, только что прибежавшие из жилого модуля, взъерошенные со сна, яростно стучат по клавишам, пытаясь докричаться до печально притихшей системы. Вид у время от времени поднимающего глаза от клавиатуры Кузьмина такой, словно он сейчас зубами вцепится Майбороде в глотку.       — Глухо, Павел Иванович, — Соловьёв морщит лоб. — Резервный генератор запустили, мощности хватает, но программы не отвечают. Ни одна.       — Дай, я сам, — Паша практически спихивает Соловьева со стула и с пулеметной скоростью строчит по клавиатуре.       Система остается все так же печальна и безмолвна, как пустынная высокогорная ночь снаружи.       В распахнутую настежь дверь суётся Бестужев. Смотрит на Муравьева, приподняв брови, и вопросительно вскидывает подбородок. Муравьёв чуть заметно кивает. Бестужев исчезает, не произнеся ни слова и никем не замеченный.       — Зачем ты его вызвал? Мы что, сами не справимся? — Паша угрюмо, не отрываясь, глядит в монитор.       — Ты уже двенадцать часов тут сидишь, — Миша сует ему под нос кружку с дымящимся кофе. — А воз и ныне там. Паш, ты астрофизик, а не инженер-программист.       — Без тебя знаю, — сварливо отвечает Паша.       — Я, кстати, удивлён, что Аркадий ещё жив, — Миша присаживается на край стола. — Правда, из бокса из своего выходить отказывается. Во избежание, видимо.       — Вот там пусть и сидит до следующего рейса, — Паша выпрямляется и заводит согнутые руки за голову, хрустя всеми суставами. — А то я за себя не ручаюсь. И за великолепную четверку тоже. Это ж надо было так фиды перепутать! Где Витгенштейн берёт таких идиотов?       — А где ты возьмёшь не идиота, который за такую зарплату поедет работать в наши суровые условия? — фыркает Миша. — Не всем же быть на голову отбитыми энтузиастами.       — За на голову отбитых спасибо, конечно, — бурчит Паша. — И раз ты у нас такой финансово грамотный, то не спрашивай меня больше о повышении зарплаты в этом году. Сам знаешь, что я тебе отвечу. И про повышение рабочей нагрузки тоже не спрашивай. Будем делить между собой по-братски. Поиск хорошего специалиста это не быстро.       — Я в курсе, — Миша печально вздыхает и сползает со стола. — Именно поэтому мы и ждём сейчас, как манны небесной, борт с единственным на две обсерватории высококлассным специалистом, способным разобраться во всём этом бардаке.       Миша закрывает за собой дверь. Свинцовая туча на Пашином челе становится угольно-чёрной.       — Какая конкретно часть отказала? — спрашивает Алексей, перекрикивая стрекот поднимающегося вертолёта и щурясь сквозь вздыбленный вокруг посадочной площадки песок.       — Всё отказало, — кричит ему в ухо Муравьёв. — Приёмка, синтезатор, аналитический блок. У лаборантов по мелочи что-то прогружается, а дальше глухо. Терпение Пестеля, кстати, тоже вот-вот откажет.       Алексей страдальчески морщится.       — Ну что там? — Миша вытягивает шею, разглядывая через Серёжино плечо колонки цифр на мониторе.       — Пока не знаю, — задумчиво тянет Алексей. — Я тут посижу пока, голову поломаю, а вы отправьте техников антенны проверить. Не исключено, что проблема там. Маловероятно, конечно, но не исключено.       — Они только вернулись с обхода, — Муравьёв качает головой. — Антенны в порядке.       — Значит, дайте мне время, — Алексей аккуратно закатывает рукава клетчатой рубашки. — Будем разбираться.       — Нет у нас времени, — сумеречный Паша стоит в дверном приёме. — Мы и так уже непростительно много пропустили.       Муравьёв с Бестужевым резко оборачиваются от неожиданности. Алексей не дает себе труда даже взгляд оторвать от монитора.       — Если никто не будет ходить вокруг меня кругами и капать мне на мозги, то справлюсь я значительно быстрее, — холодно, словно ни к кому не обращаясь, поясняет Алексей, пододвигается к столу и решительно кладёт руки на клавиатуру.       Муравьёв практически выдавливает Пашу из комнаты и тихо прикрывает дверь.       Мириады степенно мерцающих сквозь разреженный горный воздух огоньков на глубоком темно-синем небесном бархате завораживают. Всё так же, как и в тот день, много лет назад, когда они с Пашей, два молодых специалиста, впервые стояли в этой комнате. Кают-компании, как ласково окрестил её тогда весёлый и почти ещё не седой Витгенштейн. Стояли, прижавшись носами к огромному обзорному окну, и смотрели, смотрели… И потом, после тяжелых смен, не зажигая света, устраивались на угловом диванчике…       Алексей трясёт головой и устало вздыхает. Когда это было…       Дверь за спиной тихонько скрипит. Что-то звякает о стеклянную столешницу большого круглого стола.       — Я тебе чаю принёс, — голос у Паши тихий и усталый.       — Спасибо, — тщательно выверенным и предельно нейтральным тоном.       — Зелёный, твой любимый.       — Спасибо.       — Похоже, все файлы на месте. Ребята еще проверяют.       — Хорошо.       — И накопитель продолжал работать автономно, поэтому и из нового мы ничего не упустили.       — Хорошо.       — Через полчаса будет готов ужин, а вертолёт прилетит только к утру.       — Хорошо.       Ковролин глушит шаги, но отражение в оконном стекле не обманешь. Паша останавливается на расстоянии вытянутой руки.       — Лёш, — Алексей вздрагивает от того, как жалобно это прозвучало. — Ну поговори со мной. Пожалуйста.       — Два часа и всё заработало, как миленькое. Ты просто волшебник!       Алексей смущенно улыбается.       — Никто ещё такого никогда не регистрировал! Спектральные линии, состав обоих хвостов. Что ни день, то открытие! — у Паши горят глаза.       Алексей опускает взгляд в чашку. Когда Паша рассказывает о всех тех увлекательных вещах, которые приносят ему из глубин вселенной обузданные и поставленные на службу человечеству радиоволны, не заразится его энтузиазмом невозможно. Но сдаваться так просто и быстро Алексей не намерен.       — Как там Трубецкой сотоварищи? Что-то не торопятся они нам свои изображения присылать.       — У них тоже в последнее время сложности с оборудованием, — Алексей снова поднимает взгляд на Пашу. — Часть зеркал вышла из строя, а с доставкой как всегда проблемы. И главный компьютер барахлит.       — Оптики! — пренебрежительно фыркает Паша. — Ты поэтому у них на месяц почти застрял?       — И поэтому тоже, — тихо отвечает Алексей.       Пашин первооткрывательский восторг сдувается и блекнет, словно проколотый воздушный шарик.       — Лёш, я понимаю, ты злишься… — начинает было Паша.       — Я не злюсь, — Алексей тяжело вздыхает. — Я просто не могу смириться с происходящим и с твоей ролью в нём.       — Господи, Лёш, ну ты ведь умный человек, — Паша глядит умоляюще, протягивает руку и накрывает ладонью Лёшины пальцы. — Ты же видишь, в каких условиях мы работаем. И у оптиков, как ты говоришь, всё то же самое. На Витгенштейна в финансовых вопросах надежды мало, сам знаешь. Это на меня вся команда смотрит, когда речь заходит уже даже не о новых проектах, а о продолжении старых.       Паша сжимает зубы и едва удерживается, чтобы не ударить кулаком по столу.       — Ты американские обсерватории видел? Мы о таком даже мечтать не смеем, потому что у них там наверху, видите ли, на фундаментальную науку денег нет. Кому нужны ваши телескопы и звёздочки, когда у нас тут очередной кризис и очередному олигарху не хватает на очередную яхту? Или ещё лучше, когда эти упоротые любители родной планеты вместо глобальных исследований предлагают чем-нибудь по-настоящему полезным заняться. Сортировкой пластика, например.       — Паш. — Лёша сжимает Пашину ладонь.       — А что, Паша? Что Паша? Если я буду полагаться только на нашу бухгалтерию, у нас тут встанет всё. Абсолютно всё, понимаешь? И не будет уже больше никаких наблюдений. Никогда.       — Значит, больше всего тебя беспокоит возможность закрытия научных проектов, — Алексей смотрит прямо и тяжело. — А возможность, того, что тебя самого закроют на неопределенное количество лет за мухлёж с грантами, двойные заказы и манипуляции с финансированием, никакого беспокойства не вызывает, я так понимаю?       Паша устало трёт глаза.       — Я предпочитаю решать проблемы по мере их поступления.       — А если кто-нибудь из твоих сообщит, куда следует…       — Не сообщит, — с непоколебимой уверенностью перебивает Паша. — Нет у меня таких.       Алексей неодобрительно поджимает губы.       — Лёш, пожалуйста, давай оставим эти разговоры, — Паша смотрит просительно. — Я разберусь. А сегодня у нас у всех был тяжелый день. Расскажи лучше, чем ты эти три недели занимался.       — Ну, чего? Целуются? — Миша снимает ноги в шерстяных носках с Серёжиного стула.       — Нет, разговаривают, — Серёжа усаживается за стол.       — Ну хоть что-то, — философски пожимает плечами Миша.       — Аркаша, конечно, тот еще урод криворукий, — Сухинов с видимым усилием опускает на стол сервировочное блюдо с жарким. — Но напортачил он очень вовремя. Павел Иваныч вот-вот начал бы искриться и молнии метать, а они для наших телескопов, сами знаете, крайне вредны.       — Что-то я смотрю, Павел с Алексеем не торопятся к ужину, — Витгенштейн, в рубашке и старомодном твидовом пиджаке, вплывает в столовую и занимает место во главе стола. — Они всё ещё в центре управления?       — Нет, — хрюкает Кузьмин. — Они в кают-компанию переместились. Там темно и диван есть.       — Он неудобный, — беспечно замечает Миша, примериваясь к куску мяса на общей тарелке. — В главной переговорке лучше. И шире.       Четверка техников дружно давится смехом. Муравьёв пинает под столом ногу в шерстяном носке и мучительно краснеет.       — Что? — Миша поднимает удивленные глаза.       — Да, — замечает Витгенштейн. — Плотская любовь с панорамным видом на Чилийскую высокогорную пустыню это весьма романтично.       Стук вилок за столом мгновенно стихает.       — Да и теплее, конечно, и удобнее, чем на наблюдательной площадке в астрономической башне Кавказской обсерватории, — добавляет он с ностальгическим вздохом.       Тишину и ошеломление, сгустившиеся над столом, можно резать ножом.       Витгенштейн с благодушным снисхождением патриарха обводит взглядом подчиненных и, насладившись произведенным эффектом, с аппетитом принимается за еду.