медовые глаза

— Ацуму… Цуму… Ах… Ацуму… Стоны Шоё продолжали наполнять пространство комнаты отеля, в котором расположились «Черные Шакалы» перед своей очередной игрой. Мия остервенело втрахивал Хинату в кровать, одновременно надрачивая его член и выпуская судорожные вздохи. Его темп постепенно начал сбиваться, и он знал, что еще долго не протянет. За несколько минут его пальцы покрыла белесая жидкость вместе с протяжным стоном Хинаты, неразборчиво произносящим его имя на пике оргазма. Черт, его член запульсировал еще сильнее — это было похоже на порно его мечты. Ацуму схватил мокрой рукой его бедра, ища для себя удобный угол проникновения. Сжимал почти до синяков, но Хината, похоже, и не был против. — А… Ацуму… — выдохнул Шоё, когда Мия задел чувствительную точку. — Да-а… нгх. Еще несколько толчков, и он выходит, бурно кончая на белые простыни, — уборщицы будут очень рады, конечно. А именно сейчас Ацуму чувствовал себя немного потерянно. Хината под ним полностью оседает на кровать, пока Мия пытается найти равновесие и не упасть на тело под ним. Он мягко приподнимает парня, едва замечая туманный взгляд медовых глаз, и ложится сам, бережно кладя чужую голову себе на грудь. Хината ничего не говорит — лишь утыкается в шею Ацуму, болезненно задевая кожу своим прерывистым дыханием. Хорошо, думает Ацуму. Это хорошо. Это можно потерпеть. Это, блять, можно. Но когда Хината поднимает взгляд своих глаз — своих полностью разъебанных глаз — Ацуму сглатывает. В его глазах едва видно просьбу, нежность, едва грусть. В глазах Ацуму не видно ничего — или Хинате так только кажется. * Секс начался месяц назад и почему-то не прекращался. Знаете, бывает как в мыльной опере — нечаянно напились, потрахались, утром сделали вид, что ничего не было. Ацуму ни о чем не жалел и лишь надеялся, что Шоё тоже. Когда на следующей тренировке он смотрел на рыжеволосого, он видел такую же светлую улыбку, как и всегда, — это послужило сигналом, что да, да, всё хорошо, ему не о чем переживать, можно со спокойной душой забыть об этом… Шоё, появившийся в этот же день вечером в номере его отеля, был почти насмешкой. Шоё, неловко краснеющий Шоё, что как-то глупо и по-детски пытался то поцеловать его, то укусить за шею, то кинуть на кровать, то растегнуть застежку на его штанах… Шоё, делающий ему минет и пытающийся взять его внутрь настолько глубоко, насколько может. Ацуму распяли. Жгло невероятно — от пят до самой макушки. Ему было интересно, чувствовал ли Хината то же самое, и когда он смотрел в его глаза, оцеловывая головку его члена, он знал, что чувствует. И всё это еще больше загоняло в тупик. Ацуму старается понять, что они делают и ничего не понимает. Его сокомандники смотрят на него почти укоризненно — ну и какого, блять, хуя, а я что вам сделал? Заметить изменения в Шоё почти невозможно, в нем, конечно, тоже. Ацуму всегда был гребаным высокомерным засранцем, и это никого не удивляло. Никого не удивляло — так почему он постоянно ловил выразительные взгляды Киёми, который все время ему на что-то намекал? Он почти чувствует себя неловко, когда остается с ним один на один в раздевалке. Все откровенно быстро смылись, а этот хмырь Сакуса будто нарочно долго копался в своих вещах. Мия хмыкает и пытается пройти мимо него, когда слышит вдогонку очень тихий голос: — Стоило быть потише. Ацуму непонимающе хмурится, останавливается, оборачивая свою голову. Сакуса такой же, как и всегда, — его лицо едва принимает какое-то выражение, но в словах обычно читается всё, что он думает. И Мие это не нравилось. — Что? — спрашивает он, не до конца вникая в суть претензии. — Говорю, потише надо быть, — почти незаметно хмурится Киёми, утыкаясь взглядом в пол. Намеренно не смотрит. Хорошо, это можно пережить. — Звукоизоляция в нашем отеле так себе, да и стены совсем тонкие. До Ацуму наконец доходит. На его щеках нет ни капли смущения — незачем. Он понимал, рано или поздно это случится, и другие прознают о них. В этом не было ничего удивительного — обычно они проводят вместе с командной энное количество времени: тренировки, пробежки, лагеря, сборы… Удивительно, что никто не говорил об этом раньше, но, судя по тем взглядам, что на него кидали, догадывались почти все. Единственное, что Ацуму не понимал: почему, блять, он был козлом отпущения? Почему на Хинату все смотрят с восхищением и немного с жалостью, а на него смотрят так, будто он гребаный монстр, извращающий детей? Конечно, он знал, что его далеко нельзя было назвать невинным. Что же, это было бы преуменьшением века для того, кто утратил девственность в конце средней школы и совсем не был примером хорошего поведения, но… В этой ситуации он себя ни в чем не винил. — И что? Да, мы трахаемся, — отвечает он, все еще не сводя взгляда с Сакусы. — Есть что сказать, говори. Я слушаю. Киёми смотрит на него, будто он полное дерьмо. И хотя Ацуму понимает, что это не так, но от этого лучше себя не чувствует. — Ты старше него, — издалека начинает Сакуса. — Всего лишь на год. — Ты что, не видишь, что он чахнет? — продолжает тот, не обращая внимания на ремарку Ацуму. — У тебя не хватает мозгов на то, чтобы прекратить это? Ты же понимаешь, что это ни к чему не приведет. Ацуму понимает. Ацуму понимает, но… — Зачем ты даешь ему надежду? Какую, блять, надежду, Киёми? Как назло в мыслях проскакивают медовые глаза — немного поддатые, довольные, поглощенные. Ацуму не хотел думать об этом, но думает. Спасибо, Сакуса, за отменное мозгоёбство. — Интересно, конечно, было услышать твое мнение, — хмыкает Ацуму, — но мы сами как-нибудь разберемся с этим. — «С этим»? — повторяет Киёми, поднимаясь с лавки. — Ты хоть знаешь, как можно назвать то, что происходит? А вот сейчас Сакуса наступил на одну из самых больнейших точек. Ацуму не раз задавал себе этот вопрос, но ничего, кроме крышесносного траха, на ум не приходило. Конечно, об этом с Киёми, как бы сильно он его ни любил, говорить не будет. — Пожалуйста, избавь меня от сентиментов, — говорит Ацуму, наконец оборачиваясь и выходя из раздевалки. Когда он входит в зал, конечно, его взгляд сразу падает на Хинату, который оживленно беседует о чем-то с Бокуто. Улыбка огромна — и чего Киёми так и переживает? Но когда Хината оборачивается и видит Мию, она лишь чуть-чуть, но тускнеет. Хината мягко смотрит на него. В памяти появляются воспоминания вчерашнего вечера — его потные ладони, покрасневшие щеки и громкие стоны. Ацуму наклоняет голову, медленно отводя свой взгляд. Тренировка проходит так же быстро, как и начинается. Мия чувствует себя невероятно уставшим. Завтра игра. Ему надо собраться. Он смотрит на Хинату, сидящего за несколько человек от него, пока тренер дает указания на следующий матч. Боже, так глупо. Как можно быть такими близкими и далекими одновременно? Когда в этот же вечер Хината отсасывает ему в душевой, Ацуму думает, что это нормально. Это абсолютно нормально, что бы ни говорил Сакуса и ни думали остальные. Пока им это нравится, то в этом нет ничего плохого, ведь так? Этим и утешает себя Ацуму, хватая Шоё за волосы и насаживая его до упора на свой член. Когда они расходятся, Мия расслаблено идёт по коридору в свой номер. Напряжение после длительной тренировки было снято — он поблагодарит за это Хинату в следующий раз. Чего Ацуму абсолютно не ожидает, так это увидеть своего брата, схуяли сидящего на диване его номера и листающего переписки на его телефоне. — Блять, Саму, — выдает Ацуму и выхватывает у другого телефон, чем вызывает его смех. — Ты такой смешной, — говорит Осаму и переводит взгляд. Ацуму ненавидит, когда его брат так делает. Конечно, они близнецы, да, он понимает, но почему-то внутри него все равно все холодеет от мысли, что Осаму мог прийти тогда, когда он был с Хинатой. Раньше они очень часто обсуждали свои отношения (которые и отношениями было трудно назвать), но последним временем на эту тему даже не заикаются. Осаму лишь смотрит на него чертовым лукавым взглядом — и от этого по коже лишь иногда проходится предательский мороз. — Ты где был? — неожиданно спрашивает Осаму, оглядывая его. — Твоя тренировка давно закончилась. — Ты что мне, мамочка? — выдыхает Ацуму, приседая на диван и открывая воду. Во рту пустошь. — Я не мамочка, Цуму, но меня и остальных это уже порядком заебало. Ацуму выдыхает. Опять двадцать пять. — Только не говори, что Киёми нажаловался. — Если бы… — продолжает Осаму. — Хотя мы говорили с ним об этом. Ацуму, ты должен понимать, что мы сейчас не в старшей школе, и здесь всё серьезно. Я не собираюсь читать нотации, но постарайся лучше решить это, а не бежать всё время. Наступило время закатывать глаза, но Ацуму был рад, что тот не слишком вдавался в детали и не переходил на личности, а просто дал ненужный, но какой-никакой совет. — Хорошо. * Хината сегодня задумчивее, чем всегда — Ацуму сразу замечает это. Он смущенно закрывает глаза, когда его обнимают сильные руки. Доверчиво жмётся и в то же время пытается вырваться. Бормочет себе под нос тысячу фраз и ничего существенного. Так странно, что Ацуму это замечает, и так странно, что ему на это совсем не все равно… — Ацуму?.. — говорит Шоё, чуточку отодвигаясь. — Я, наверно, должен идти… уже поздно. Что-то внутри сжимается, когда рыжий клубок волос мягко трется о его кожу. Он, пропуская мимо ушей слова Хинаты, касается и нежно гладит их своей рукой. Хината лишь удивленно поворачивается к нему и бормочет: — Ацуму… что ты?.. Да этот Ацуму сам не знает, что он и зачем. Просто появляется мысль, что Хинату не только трахать приятно, но и держать в объятиях, ждать его не только по ночам, но и по утрам, думать о том, а что было бы, если… Он мягко касается своими губами других. Хината ему совсем не чужой — кажется, он уже тысячу раз испытывал эти ощущения, запомнил каждую трещинку губ. Ацуму, совсем не стесняясь, выцеловывает чужие губы, неожиданно переходя на щеку и чувствуя соленый привкус. Он ошарашенно поднимает голову и видит слёзы в медовых глазах. — Шоё? — выдыхает Ацуму, немного отдаляясь. Так Шоё действительно больно? Да, идиот, это уже давно все заметили. Хината удивленно смеется, вытирая своими руками слёзы и поднимаясь с постели. — Прости, Ацуму… — бормочет он, не прекращая сдавленно улыбаться. — Я что-то… совсем расклеился. Тот быстро надевает свои вещи и уже собирается убежать, когда Мия поднимается и берет его за руку. — Шоё, что случилось? — говорит он. — Я сделал что-то не так? Хината мотает головой. — Всё хорошо, правда, — отнекивается, — ты в любом случае не виноват. Не виноват? Значит, кое-что всё же есть. — Расскажи, может, я смогу помочь. Хината, уже приближаясь к выходу из номера, застывает на месте и так же ослепляет своей улыбкой. Ацуму постоянно думал, что это в Шоё никогда не изменится. Как бы трудно ему ни было, как бы он ни загонял себя, как бы ни переживал внутри — он никогда этим не омрачал жизнь других. Так странно, что Ацуму хотелось, чтобы хоть раз случилось наоборот. Чтобы Хината зажмурился, сказал, что ему блять сложно, что ему нужна помощь — так было бы гораздо проще, чем всё время догадываться, что творится в чужой голове. Шоё снова смеётся, и этот смех эхом отдается в ушах. — Ацуму, ты очень умный, — сквозь смешки проговаривает он, — но иногда бываешь таким дурачком. Рыжеволосый плавно закрывает за собой двери и идёт к себе в номер. Ацуму плавно закрывает свое лицо и падает на кровать. * Этой же ночью Хината пишет, что больше не хочет продолжать то, что между ними происходит, — как бы это ни называлось. Ацуму вздыхает. Этого следовало ожидать, если брать во внимание странное поведение Шоё. Он лишь хмыкает и думает, что проблема разрешилась сама собой — теперь ему не придётся слышать упрёки брата и сокомандников, теперь ему не придётся думать о том, как бы не выдать себя перед другими и постоянно ебать себе мозг — это хорошо. Проблема разрешилась сама собой — теперь он никогда не сможет зарыться в рыжие волосы, которые хоть и короче, чем раньше, но такие же мягкие и теплые. Теперь он никогда не сможет увидеть улыбку, предназначенную ему одному. Теперь он никогда не сможет почувствовать, как это приятно — когда доверчиво принимают твои поцелуи, когда становится жарко и одновременно холодно, когда ломает до одури — это хорошо. Это хорошо, и Ацуму не понимает, что он делает перед чужими дверьми, — должно быть, думает он, так выглядят врата в рай или ад. Только нужно их сначала открыть. Лицо Хинаты такое же яркое, как и всегда, будто бы слёз никогда не было. Ацуму медленно вдыхает. Всё, что надо, прямо перед носом — просто возьми. — Шоё… Он смотрит в медовые глаза и… Падает.