Миссис Хадсон, наша хозяйка, была настоящей страдалицей. Комната моего друга была форменным кошмаром, который он не позволял убирать. У кресла валялась скрипка, на столе беспорядочно лежали приспособления для химических опытов, которые мой друг любил время от времени ставить; на каминной полке, покрытой толстым слоем пыли, стояли восточные безделушки. Недавно Холмс приобрёл египетскую фигурку какого-то бога или духа и радовался ей, как ребёнок, получивший долгожданную игрушку. Я подозревал, что моего друга надули, подсунув ему псевдоегипетскую фальшивку, да и сам Шерлок с его аналитическим способностями знал это лучше меня. Но ему почему-то ужасно нравилось, что нечто древнеегипетское украшает дом.
Через неделю после раскрытия дела «Норвудских подрядчиков» я заглянул к Холмсу. Лил обычный для Лондона дождь, иногда переходящий в мокрый снег. Мой друг сидел в кресле, и, положив скрипку на колени, щипал струны, издавая время от времени странные звуки. Перед ним на столике лежала зелёная книга с красивой обложкой в виде старинной миниатюры. Я, как и положено, оставил цилиндр в прихожей, а затем заглянул в комнату.
— Мистер Холмс увлёкся новым делом, — прошептала мне миссис Хадсон, когда я взглянул на книгу. Она как раз приготовила нам ароматный чай и поставила на стол маленький чайник.
— А каким? — незаметно для себя я почему-то тоже стал говорить в полголоса.
— Не знаю… Но сегодня он даже сходил на лекцию мистера Леже из Парижа, — добавила экономка.
Я с удивлением уставился на книгу. Луи Леже был французским профессором филологии, который сделал скандальное открытие по русской истории Средних веков. Теперь он ездил с лекциями по всей Европе, а на днях побывал и в Лондоне. Газеты трубили, что в Петербурге учёный мир раскололся на его сторонников и противников. Я был удивлён, что Холмс, столь далёкий от филологии и истории, заинтересовался его публичной лекцией.
— Благодарю вас, миссис Хадсон, — раздался привычный чуть надтреснутый голос моего друга. — И вы совершенно правы: дело месье Леже в самом деле великолепно.
— Подозреваю, оно связано с этой таинственной книгой, — сказал я с улыбкой.
— Совершенно верно, мой друг, — отозвался Холмс. — Эта книга по истории Монгольской империи.
Сегодня мой друг был одет в новенький светло-желтый костюм: без сомнения, он ходил на какое-то мероприятие.
— С каких пор вы увлекаетесь Россией? — удивился я.
— С очень давних, — охотно ответил Холмс. — Не помню, говорил я вам или нет, но мой покойный отец очень дружил с русским политическим эмигрантом мистером Герценом.
— Нет, — ответил я.
— Он иногда приходил к нам в гости и даже выучил меня нескольким русским словам и выражениям.
Глаза моего друга блестели, выражая веселье и интерес. Миссис Хадсон разлила нам чай в старые чашечки с изображением порхающих бабочек.
— Это ужасно трудный язык, — я все ещё с некоторым удивлением смотрел на его скрипку. Огонь в камине вспыхнул, озарив несколько углей, и я помешал их кочергой.
— Да. На самом деле он очень похож на латинский по структуре, — ответил мой друг. — Хотя письменность у русских совсем иная.
— Признаться, после войны в Афганистане мне трудно испытывать большой интерес к этой стране, — засмеялся я. — До сих пор помню крики их офицеров в злосчастной битве при Мэйванде, где они руководили беспощадными гази* Аюб-хана.
Холмс улыбнулся.
— Понимаю ваши чувства, мой друг, но, думаю, немцы для нас куда опаснее. Их до зубов вооруженную армию отделяет от нас только маленькая Бельгия. Не исключаю, что в будущей войне мы с русскими будем в одной траншее, останавливая кайзера.
— Трудно поверить… хотя…
Я задумался. Мне казалось странным, что мой друг так увлекается европейской политикой, хотя всегда говорил, что ему не интересны политические интриги.
— Поражение Франции в семидесятом году стало нашей роковой ошибкой, друг мой, — сказал Холмс с несвойственной ему грустью. — Теперь мы вынуждены смотреть, как рядом с нами марширует огромная и агрессивная армия. Возможно, сам германский император не хочет войны с нами, но его кичливые бароны толкают своего монарха к войне.
— Никогда не понимал, как можно толкать свой народ к войне! — сказал я с запалом. — Такие люди мне глубоко омерзительны. И мне все равно, английский ли он лорд или германский барон.
— Разделяю ваше мнение. Но оставим политику. В данном случае месье Леже подкинул мне удивительное дело, мимо которого я просто не мог пройти.
— Что же это за дело? — спросил я, удобно устраиваясь в кресле.
— Это удивительное интеллектуальное упражнение, — глаза Холмса сияли. — Но прежде всего, позвольте ввести вас, доктор, в курс дела. Вы помните поэмы Оссиана?
— Которые на самом деле сочинил мошенник Макферсон? — вскинул я брови. — Покажите мне англичанина, который бы не знал про эту подделку, Холмс! И ведь сколько честных людей Макферсон одурачил, выдавая свои поделки за песни древней Шотландии.
— Именно. Так вот, у русских, оказывается, был свой Макферсон. Он сочинил под старину некую поэму, которая рассказывает о походе князя Игоря на половцев в 1185 году.
Я с изумлением смотрел на Холмса. Он был в очень хорошем расположении духа, из чего я сделал вывод, что дело захватило его целиком.
— В конце прошлого века русская императрица Екатерина воевала с турками, чтобы выйти к Чёрному морю, — продолжал Холмс. — И в этот момент влиятельный русский граф со очень сложной фамилией Мусин-Пушкин (не знаю, правильно ли я выговорил ее), управлявший делами Восточной церкви, находит в монастыре старинную поэму о том, что ещё в двенадцатом веке русский князь Игорь воевал с половцами, чтобы прорваться к Чёрному морю. Поэма сохранилась только в одном единственном экземпляре. А ведь это странно, Ватсон: ведь чем древнее памятник, тем больше у него должно быть копий, не правда ли?
— Вот зачем вы ходили на лекцию месье Леже! — засмеялся я.
Сейчас я вспомнил, что в «Лидском Меркурии» была целая статья об удивительных открытиях француза и его спорах с русскими учеными. Среди которых, впрочем, нашлись и его сторонники.
— Совершенно верно, друг мой. Но и это не все, — кивнул Холмс. — Как только русские ученые попросили у графа рукопись, он сообщил, что она погибла в пожаре Москвы во время великой войны с Наполеоном. Есть мол, только мое издание в виде книги: ее и жуйте.
— Похоже, что этот граф в самом деле был мошенником типа Макферсона, — размышлял я. — Но что тут особенного? Таких мошенников, Холмс, было пруд пруди.
— Но намного более умным, — серьезно ответил мой друг. — Однако мы забежали вперед. Подделка была довольно очевидной. Автор с самого начала говорит, что хочет рассказать «древними словесами» о походе князя Игоря, то есть он ни в коей мере не был его современником.
— Неужели это никто не заметил? — изумился я.
— И это ещё цветочки, — Холмс взял трубку. — В поэме упоминается римский император Траян! Якобы предки русских в двенадцатом веке вели счёт лет от императора Траяна, а не от Рождества Христова и сотворения мира. В такую чушь не поверит и наш инспектор Лестрейд!
Я засмеялся, вспомнив недавний провал инспектора в Норвуде.
— Русские вели счет лет от императора Траяна? — пригубил я чаю. Как все-таки приятно сидеть в тепле, когда за окном такая непогода!
— А ведь Россия не была частью империи Рима, не так ли? Очевидно, что это писал образованный русский в век Екатерины, когда все в Европе бредили Античностью и даже строили здания и надгробья «под Рим».
— Но ведь пишут в газетах, что вопрос о подлинности этого русского «Беовульфа» далеко не решен, — вспомнил я статью в «Утренних известиях» о публичной лекции француза. — У этой поэмы все же очень старинный язык, который просто невозможно подделать.
Холмс засмеялся.
— Дорогой Ватсон, вы ведь доктор. Вы наверняка учили латынь, как все врачи?
— Конечно, — ответил я, не понимая, к чему клонит мой друг.
— А ведь латинский язык мертв уже четырнадцать веков! — сразу ответил Шерлок. — Полторы тысячи лет. И это не мешает католикам молиться на нем до сих пор и писать богословские трактаты. А вам, докторам, ничто не мешает лечить людей именно на этом языке. Так что старинный язык не доказывает ровным счётом ничего.
— Пожалуй… — опешил я, в самом деле сраженный таким доказательством.
— У нас в пятнадцатом веке, — Холмс стал набивать трубку табаком, — знать говорила на очень старом варианте французского языка — гораздо более старом, чем в самой Франции. Когда король Генрих Пятый заключал мир с французами, они не всегда понимали наш французский — он застыл на уровне двенадцатого века. Согласитесь, наш английский лорд времен короля Генриха Пятого мог бы подделать старую французскую рукопись намного легче, чем французский граф.
— А ведь и правда! — не удержался я. Мой друг снова поражал меня своими простыми, но сокрушительными доводами.
— Мистер Герцен рассказывал моему отцу: в русских церквях молитвы читают на таком старом языке, что большинство русских не понимают смысла слов. Но не это главное, друг мой, — Холмс выпустил кольцо дыма. — Честные русские историки сорок лет назад нашли старинную поэму пятнадцатого века «Задонщина»: то, что за рекой Дон. Она рассказывала о победе московского князя над ханом Мамаем в 1380 году.
— Как же трудны эти русские названия… — вздохнул я, посмотрев на горящие свечи. Сейчас, когда за окном лил дождь, они создавали ощущение покоя и уюта.
— У этой старой поэмы много списков и старинный язык без глупостей. Сходство с поэмой о походе Игоря было так велико, что даже далекому от науки человеку стало понятно, откуда она списана. Заимствовано все: даже целые словесные обороты и абзацы описаний.
— Я кое-что слышал об этом, — ответил я, вспоминая публикации о поездке Леже.
— Не удивительно: это было яркое дело. И вот француз Луи Леже выдвинул версию, что один из списков «Задонщины» рассказывал на самом деле о поражении, а не о победе русских войск, — продолжал Холмс. — Якобы потом задним числом русские летописцы переделали это поражение в победу, а со старого списка состряпали поэму про поход князя Игоря.
— И вы с ним согласны? — догадался я.
— Что касается анализа — да, — подтвердил Холмс. — А вот его вывод, думаю, в корне ошибочен. Это невозможно: факт победы московского князя над ханом Мамаем подтверждают многочисленные документы. Однако на дебатах один немецкий историк, а немцы, надо отдать им должное, историки от Бога, как мы — физики, а русские — математики, выдвинул интересную версию, что после «Задонщины» было ещё одно произведение, рассказывающее о поражении русских и написанное ей в подражание.
— Любопытно, что сказали об этом сами русские, — засмеялся я.
— Они сказали, что это возможно, но такой документ, если он и был, давно утерян. И я, Ватсон, решил попробовать восстановить его с помощью логики.
— Восстановить текст пятнадцатого века? Пожалуй… Это слишком самоуверенно даже для вас, Холмс. Но я послушаю вашу версию. — Незаметно для самого себя я тоже взял трубку.
Мой друг помолчал и снова выпустил кольцо дыма. Я решил не прерывать его размышлений.
— Прежде всего, я решил поговорить после лекции с месье Леже, нет ли какого-то утерянного русского произведения того времени. Оказывается, оно существует. И называется оно «Слово о погибели Русской земли». Правда от него остался только один абзац… Представляете, Ватсон, один абзац!
— И это… все? — я был откровенно разочарован. — Так мало!
— На самом деле, не так и мало, если подумать, — охотно отозвался Холмс. — Фальсификатор поэмы о походе Игоря пропустил важный момент, что речь в его песне на самом деле идет о войне не с половцами, а с монголами!
— Даже так? — я едва не присвистнул от удивления.
— В поэме о походе князя Игоря упоминается таинственный народ хины. Автор путает с ними половцев. Но такого народа никогда не было! Зато в книге по истории Монгольской империи я сразу нашёл, что в Северном Китае в самом деле существовала империя чжурчжэней Цзинь или по-монгольски Хин. Чингиз-хан покорил ее и стал императором Хин.
— Значит, в поэме рассказано вовсе не о половцах? — спросил я с интересом.
— Жена князя Игоря очень волнуется, что ее муж будет сражен стрелой хинов. Что же такого особого в этой стреле? Ведь стрелой может быть убит любой воин. Но в книге по Монгольской империи я сразу нашёл, что монголы использовали стрелы с ядом забайкальской гадюки, неизвестные в Европе. Вот почему жена Игоря так боялась стрел хинов. Из этого я сделал вывод: в том утерянном произведении рассказывалось о проигранной предками русских войне с монголами, — выпустил Холмс новое кольцо дыма.
— Весьма здравое рассуждение, — сказал я.
— Историки, — продолжал Холмс, — обратили внимание на еще один промах фальсификатора. Кончак в поэме назван «хиновином», то есть монголом. И, вместе с тем, он «раб». Почему же он раб, если он хан? Месье Леже полагает, что речь идет о Мамае — он не был потомком Чингиза и незаконно захватил трон. Но мы с вами уже пришли к выводу, что это невозможно. И тогда я прочитал, что хан Бату, завоевавший Русские княжества, был не Великим ханом в Каракоруме, а просто командующим армией.
— Как? Грозный хан Бату не был Великим ханом?
— Представьте себе, друг мой. Великим ханом был в то время Угэдэй. Что если под рабом и хиновином понимался именно Бату?
— Готов принять это как гипотезу, — сказал я. — Мне кажется, очень похоже на правду.
— Читая комментарии, я обратил внимание на один момент, — продолжал Холмс. — Друг князя Боян пронесся мыслью через поля на высокие горы. Многие думают, что это некое иносказание. Но что, если понять его буквально: поля — это степи, за которыми тянутся знакомые вам горы Памира или Тянь-Шаня? Ведь именно там находилась столица Монгольской империи — Каракорум!
— Оттуда вышел их враг! — догадался я.
— Верно, Ватсон. И ещё кое-что, — мой друг словно размышлял вслух. — Князь Святослав, обращаясь к князьям Рюрику и Давыду, говорит, что их полки умирают от сабли всадника неведомого края.
— Эти всадники только появились не пойми откуда, — сказал я.
— Но Киев воевал с половцами уже больше ста лет. Неведомыми половцы для его князей точно не были. Из этого я сделал вывод, что в утерянном памятнике рассказывалось о войне русских с ханом Бату и их поражении, — заключил Холмс. — Один выдающий русский учёный, географ и историк**, предложил свою версию: поэма о князе Игоре была политическим памфлетом, написанным в середине тринадцатого века против Александра Невского. Этот историк, знаток Востока, сразу понял, что речь идёт о монголах, а не о половцах.
— Он тоже догадался? — спросил я.
— И даже верно датировал события поэмы примерно 1260-м годом! — подтвердил Холмс. — Но памфлет должен быть понятен современникам, а здесь слишком тонкие и малопонятные намёки. Кроме того, в памфлете герои должны вызывать омерзение и смех, а здесь как раз этого нет. Подозреваю, что все было строго наоборот: поэма изначально и рассказывала о войне с монголами, а под половцев ее переделали много позже.
— Поэтому у неё старинный язык? — догадался я.
— Совершенно верно, — подтвердил мой друг. — Кстати, чай сегодня действительно превосходный!
— А почему именно о войне с Бату? — спросил я. — Может быть, речь шла о каком-то набеге конца тринадцатого века.
— Нет, — покачал головой Холмс. — Золотая Орда перестала подчиняться Великому хану с 1262 года, то есть «рабом» ее хан после этой даты не был. Да и речь в поэме идёт о войне, инициатором которой стал русский князь, а не о карательном набеге монголов. В пользу этой версии говорит и такой факт, на который я сразу обратил внимание в докладе месье Леже. Кстати, он, боюсь, сам не понял, до какой важной истины докопался.
— Леже не понял того, что так тщательного изучал?
— Вернее, друг мой, прошел мимо важного открытия. Князю Святославу за его призыв к войне с половцами, воспоют славу немцы и венеды, греки и морава. Какое им дело до пограничной стычки мелкого князя с половцами где-то в районе нынешнего промышленного центра русских Харькова? Боюсь, они даже о ней и не слыхали. Но все эти народы пострадали от походов Бату.
— Боже, как это просто! — поразился я.
— Главное, подумать над тем, что вы прочитали, — продолжал мой друг. — Итак, «Где?» и «Когда?» мы с уже вами знаем. Теперь осталось восстановить содержание погибшего произведения.
— Если вы это сделаете, я признаю вас учеником Медеи! — Я снова восхищался способности Холмса из, казалось бы, ничего восстановить прошлое.
— Это совсем не обязательно, — подмигнул мой друг. — Если текст поэмы про поход Игоря списан с утерянного памятника, то и его содержание не должно сильно отличаться от поэмы про Игоря, не так ли?
— Конечно! Раз это оригинал, — развел я руками.
— Фальсификатор выбрал умный путь: он взял поэму, заменил кое-какие имена, добавил новые части текста, нагнал мистики и выдал их за поэму двенадцатого века. Но сначала я решил поинтересоваться, нет ли какого-то старинного произведения о походе Бату на русские княжества?
— И? — Я почувствовал невероятный интерес от предчувствия удачи.
— Представьте себе, Ватсон, оно существует. Оно было написано в шестнадцатом веке и называется «Повесть о разорении Рязани Батыем». И оно насквозь фальшивое.
— Опять фальшивое? — Не выдержал я.
— В этой повести говорилось о том, что Рязанский князь отправил своего сына Федора послом к Бату, — лениво стал пересказывать Холмс. — Этот Федор был женат на некой Евпраксии, дочери византийского императора. Бату потребовал с Рязани дани, а себе в наложницы эту самую Евпраксию. Когда Федор отказал, Бату велел зарезать все посольство. Евпраксия с маленьким сыном выбросилась из терема и погибла, чтобы не стать невольницей. После этого Бату взял и сжег Рязань. Я сразу понял, что это сказка, которой хотят прикрыть нечто важное.
— А что в этом такого уж невероятного? — спросил я. — Эти князь с женой были, похоже, людьми чести.
— Мой дорогой Ватсон, — снова затянулся с наслаждением Шерлок. — Если Евпраксия была византийской принцессой, то должны были остаться какие-то документы. Знаете, как назывались византийские принцессы?
— Нет, — ответил я.
— Их называли «порфирогениты». Кстати, в то время Византийской империи временно не существовало: была Никейская империя, где правила династия Ласкарисов. Но никакой порфирогениты Евпраксии у них не было! Нас может заинтересовать только один никейский император, — сказал Холмс. — Таинственной порфирогените Евпраксии было не менее пятнадцати лет, когда она вышла замуж за Федора. Это было около 1230 года — плюс-минут три года. Значит, она родилась между 1215 и 1218 годами.
Холмс взял с полки справочник про императоров Византии и протянул мне. Я с интересом стал читать.
Феодор I Ласкарис (Ласкарид) — император Никейской империи в 1204–1221 годах. В 1199 г. Феодор женился на Анне Ангел, дочери императора Алексея III Ангела и Ефросиньи Дуки-Каматерины. Анна и Феодор имели трёх дочерей:
Ирина Ласкарис, замужем за: 1) генералом Андроником Палеологом 2) Иоанном III, императором Никейской империи.
Мария Ласкарис, замужем за Белой IV Венгерским.
Евдокия Ласкарис…
— Ага! — прошептал я.
— Увы… — вздохнул Холмс. — Читайте дальше.
Евдокия Ласкарина Ангелина Комнина (1210/1212 — 1249/1253) — младшая дочь никейского императора Феодора I Ласкариса и Анны Ангелины, жена регента Латинской империи Ансо де Кайо
— Никакого Федора нет и не предвидится! — резюмировал я.
— Да и если подумать: что такое Рязань для императоров Византии? — спросил Холмс. — Ведь это также смешно, как если бы сейчас российский император отдал свою дочь за сына мелкого итальянского барона на Сицилии. Но даже если предположить невозможное, такой невероятный брак порфирогениты уж точно был бы отражен в документе.
— Безусловно, — согласился я.
— Идем далее. Самоубийство в христианстве смертный грех. А эту Евпраксию объявили святой.
— Она не хотела попасть в плен… — запнулся я.
— Какая чепуха! Христианин обязан вынести любые испытания: вспомните муки первых христиан в Риме. Согласитесь, это удивительно, — выпустил Холмс кольцо дыма.
— За самоубийц нельзя даже молиться… — Я непроизвольно посмотрел на полку, где лежала Библия.
— В Восточной, как и Римской церкви, — продолжал Холмс, — у каждого святого есть описание его жизни. Представьте себе, что у таинственной Евпраксии его нет. Неизвестны даже ее родители.
— Потому что это… вымысел? — догадался я.
— Зато мое внимание сразу привлек один факт: жену князя Игоря зовут Евфросинья, а таинственную княжну Евпраксия!
— Весьма похоже, — согласился я.
— Заметили? — улыбнулся Холмс. — Так вот, Евфросинья долго плачет на стене города о попавшем в плен муже. А Евпраксия бросается с сыном то ли со стены города, то ли из терема.
— И в самом деле похоже, — согласился я.
— Заметьте, Ватсон: в поэме ее имя Евфросинья не упоминается ни разу! Ее называют Ярославной, по имени ее отца. У русских, которые очень чтут отцов, его имя становится неотъемлемой частью вашего имени. Мне показалось это странным даже для русских.
— Пожалуй, да. Как же ее звали? — спросил я.
— Обратите внимание и на еще одну деталь, — заметил Холмс. — Федор был сыном князя Рязани, но Евпраксия погибла в Зарайске. Игорь был князем в Новгороде-Северском, но его Евфросинья плачет на стене в Путивле. В Путивле, то есть в другом городе! Обе истории невероятно похожи.
— Так плакала или бросилась? — спросил я. — Что-то там совсем все перепуталось.
Холмс не ответил на мой вопрос, а, задумавшись, взял книгу.
— На самом деле начало войны предков русских с монголами не имело ничего общего с этой романтической легендой. Дотошные немецкие ученые нашли интересный документ: донесение доминиканского монаха Юлиана венгерскому королю Беле IV о начале войны. Прочтите, мой друг, это того стоит:
«Ныне же, находясь на границах Руси, мы близко узнали действительную правду о том, что всё войско, идущее в страны Запада, разделено на четыре части. Одна часть у реки Этиль (Волги) на границах Руси с восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дона, близ замка Oveheruch (?) также княжества русских. Они, как передавали нам словесно сами русские, венгры и болгары, бежавшие перед ними, ждут того, чтобы земля, реки и болота с наступлением ближайшей зимы замёрзли, после чего всему множеству татар легко будет разграбить всю Русь.
— Поразительно… — пробормотал я. — Никакого князя Федора и его красивой жены…
— Первый удар был нанесен по Суздалю! По Суздалю, Ватсон, а отнюдь не по Рязани. В Рязань шло вспомогательное войско Бату. И удар шел не с Воронежа, а сразу с Волги. То есть, никакого посольства Федора к Бату не было, ибо он вообще шел другой дорогой.
— Я уже запутался, Холмс. Что там произошло? — спросил я.
— А произошло, друг мой, следующее. Влиятельный русский граф получил от императрицы Екатерины задание: прославить ее путь к Черному морю. В одном монастыре он нашел старинную поэму, написанную где-то в пятнадцатом веке по мотивам «Задонщины». Она рассказывала подлинный эпизод о катастрофе предков русских в борьбе с Бату. Граф сразу решил переделать ее в странную поэму о войне с половцами.
— Почему именно с ними? — спросил я.
— Незадолго до этого вышел в свет том русских летописей с рассказами об этих событий. Целью князей было возвращение своих земель на Чёрном море в Крыму, которые они потеряли из-за половцев в конце одиннадцатого века. Это очень хорошо ложилось в поэму для прославления Екатерины.
— А ведь правда! — согласился я. — В войне с монголами нет Чёрного моря!
— Ведь Екатерина стремилась вернуть Крым, как когда-то князья двенадцатого века. Те воевали с тюрками-половцами, а она с турками. Князья не смогли, Екатерина сумела.
— Боже, как просто! — удивился я.
— Заменив имена и кое-какие детали, граф и его люди состряпали свою поэму. Но теперь нужно было скрыть правду. Вот почему он придумал сначала издать книгу, а затем уничтожить рукопись.
— Там были следы правки! — догадался я.
— Ну конечно! Граф не слишком сильно изменил текст: вот почему в этой повести старинный язык. И он гениально избавился от нее, свалив все на грандиозный пожар в Москве во время войны с Наполеоном.
— Дьявол! — Воскликнул я. Теперь в самом деле все стало на свои места.
— А между тем, графу было невдомек, что эта рукопись была подражанием «Задонщине», — продолжал Холмс. — Ее написал некий поэт как рассказ о былой катастрофе. Это была не фальсификация, а полуфальсификация.
— Но о чем говорилось в этой рукописи на самом деле мы не узнаем никогда, — вздохнул я.
— Ну почему же? — снова закурил Холмс. — История в оригинале выглядела, видимо, так. Некий князь решил разбить Бату своими малыми силами и завоевать всю степь, как его предки. Он победил в какой-то местной схватке. Но затем был разбит и попал в плен. Его жена рыдала на стенах города, куда она бежала. После чего она попала в плен, а киевский князь призвал всех князей объединиться против хинов, то есть монголов.
— Почему вы так уверены?
— Да потому, что, как мы с вами говорили, оригинал не мог сильно отличаться от измененного людьми графа варианта. Сочинить эту историю сами на том языке они, наверное, не могли, хотя и в наши дни есть люди, сочиняющие на звенящей, как медь, латыни Цицерона и Вергилия. Но в этом случае они не пропустили бы глупостей с хинами и не стали бы уничтожать рукопись.
— А как это связано с историей русского города с труднопроизносимым названием Рязань?
— Он и правда труднопроизносим, Ватсон, хотя у русских более легкое, чем у нас, чтение: они читают почти все, что пишут. Итак, некий русский князь решил возродить славу предков и вместе с братом начать войну против монголов. Монголов предупредило их божество Див, или, точнее, персидский Дэв: ведь Персия к тому времени была уже под властью монголов. Далее целый сонм природных духов и сил пророчат князю поражение.
— В войне с хинами? — меня самого охватил легкий азарт.
— Да. Первую битву они выигрывают, вторую проигрывают. Кстати, проигрывают на берегах реки Каялы, которая, Ватсон, представьте себе, не существует: русские историки ищут ее под лупой, но не могут найти — нет в России такой реки.
— То есть, это — выдумка?
— Некоторые ученые дают ей мистическое значение, но я думаю, дело было проще: граф, хитрый русский Макферсон, изменил на Каялу название какой-то другой реки, думая, что это переделает войну с монголами в войну с половцами. Наш незадачливый князь попадает в плен. Тогда Киевский князь призывает всех князей к борьбе с хинами.
— Но, видимо, поздно…
— Монголы отвечают сильным вторжением, их боги, а, может, и полководцы, Карна и Желя, сеют смерть, то есть штурмуют города. Историки ломают копья над тем, какую губительную смагу они кидают, но я, думаю, все просто.
— Просто? — изумился я.
— В книге я прочитал, что монголы использовали камнеметательные машины с зажигательной паклей. У них был особый рецепт зажигательной смолы — вероятно, это и была та самая смага, которая порождала «огненных змей». Кстати, в одном комментарии я прочитал, что «карнажлян» — это огненный змей. Тогда все сходится: огненные стрелы несутся по русским городам, выброшенные метательными машинами монголов, а их смага губительна.
— Не удивлюсь, если вы угадали! — Я снова восхитился способностями моего друга находить объяснения мелочам.
— Но дальше начинается интересный момент. Владения этого князя автор называет «землей Трояна». Это очень странно: ведь Троян — злой дух, губительный для них и покровительствующий монголам.
— В чем же дело? — заинтересовался я.
— Скорее всего, графу и его людям ужасно понравилось это слово. Не разобравшись, они для красного словца называли землей Трояна русское княжество, куда пришла обида. Хотя обида пришла к монголам — они верили в этого князя, как в своего союзника.
— То есть, они не понял, что Троян злой?
— Похоже на то, — согласился Холмс. — Русский граф прошлого века счел, что речь идет о римском императоре Траяне и всячески это выпячивал. Оно и понятно: в то время все восхищались Античностью. Ему было невдомек, что у русских в то время Троян был каким-то злым духом, жившим в горах Памира или Тянь-Шаня.
— Где была столица Чингиз-хана! — сразу понял я.
— Я даже нашел интересное объяснение этому, — продолжал Холмс. — У монголов было много христиан из Центральной Азии***. Они почитали Троицу, но не чтили Деву Марию. Как бы вы их назвали, Ватсон?
— Троицисты… Или троянцы… — опешил я.
— Браво, Ватсон. Но оставлю это как версию. Далее Киевский князь тщетно зовет князей на войну. Жена князя плачет, заломив руки, на стене, и, видимо, попадает в плен.
— В плен? — не удержался я.
— Разумеется. Мы только что с вами рассмотрели фальшивую историю княжны Евпраксии, которая, якобы сбросилась со стены, чтобы не попасть в плен. Очевидно, — продолжал Холмс, выпуская табачное облако, что в реальной нефальшивой версии в плен она как раз попала: иначе нечего было бы так тщательно скрывать. Ее муж бежит из плена…
— Знать бы, где и когда все это было… — заинтересованно сказал я.
— Здесь у меня есть две версии… — мой друг задумчиво держал трубку в руках. —
— Мое внимание привлекла вот эта история, датированная 1252 годом, — Холмс протянул мне книгу, где был подчеркнут следующий абзац.
«Царевич Неврюй перешёл Клязьму под Владимиром, разбил Андрея в канун Борисова дня, то есть 23 июля. Подробности сражения неизвестны. Андрей и Ярослав сначала бежали в Новгород, но новгородцы не приняли их, после чего Андрей уехал в Швецию, а Ярослав во Псков. Неврюй разорил Переяславль-Залесский, где были взяты в плен юная жена Ярослава Ярославича Наталья и его дети. О судьбе Натальи с тех пор ничего неизвестно. В Орду было уведено «бещисла» людей, коней и скота».
— Князья Игорь и Всеволод хвалились завоевать всю степь. Князья Андрей и Ярослав клялись в одиночку победить Бату, — сказал Холмс.
— Сходится, — кивнул я.
— Реки Каяла, как пишут русские учёные, не существует: ее тщетно пытаются найти. Зато река Клязьма с похожим названием есть. И именно там была разбита армия Андрея.
— Возможно… — меня удивляло, как легко и интересно Холмс разрешает загадку.
— Жена одного князя бежала в другой город и молилась о защите. Наталья поступила именно так. Могло ли ее наречь в крещении Евпраксия или Евфросинья? А почему бы и нет?
— У них было по два имени?
— Да. Одно личное, одно в крещении. В Римской и Восточной церквях это обычная практика. Как я вам уже и говорил, Ватсон: в поэме ее имя Евфросинья не упоминается ни разу! Ее называют Ярославной. Большинство думают, что это ее отчество. Но что если Ярославна — это жена Ярослава?
— Вполне возможно, — согласился я. — Правда, странно, что ее имя не упоминается вообще.
— Идем дальше, — продолжал Холмс. — Историки недоумевают: Святослав Киевский был слабый князь и вряд ли звал князей к единству. А вот Александр Невский, Киевский князь во времена Бату, был и грозен, и могуч.
— Опять сходится, — согласия я.
— Ещё момент. Князь Киевский зовёт на помощь князя Галицкого. И именно во времена Неврюя в Галиче правил могучий и сильный князь Даниил. Или возьмите Полоцк: автор описывает, что он воюет на Немане постоянно, но во времена Игоря там был мир. Зато во времена войны с Бату Полоцк постоянно воевал с Литвой.
— Да… Тогда этот эпизод мог быть описан в той исчезнувшей поэме.
— Впрочем, у меня есть и другая версия, — сказал Холмс. — Читая эту книгу, я обратил внимание на странный факт: русские летописи подробно описывают, как монголы разорили Рязанское, Владимирское, Киевское и Галичское княжества. А вот о взятии и разгроме Черниговского княжества и самого Чернигова не говорится практически ничего: пара общих слов. А ведь южный Новгород и Курск, о которых говорится в поэме, входили в его состав!
— То есть, Вы думаете… Что эта история была про покорения монголами Чернигова?
— И его мелких вассалов, — Холмс стал набивать трубку. — Авторы книг о походах монголов почти поименно называют погибших князей во всех городах, а вот в Черниговском княжестве их имена точно неизвестны. А ведь это те самые места, где происходят события повести о походе Игоря.
— То есть, имена могут быть почти такими, как в поэме? — удивился я.
— Нет подробностей и осады самого Чернигова, — продолжал мой друг, — кроме одной, но очень важной: город был разгромлен огнем метательных машин. В поэме говорится, что таинственные Карна и Желя набросили на города губительную смагу.
— Огненные метательные машины! — не удержался я,
— Именно. Есть версия, друг мой, что монголы первыми в истории освоили порох, а потому легко брали любые города. Или некую зажигательную смесь с использованием нефти.
— Вы решили и эту тайну! — я снова с восхищением посмотрел на друга.
— Каково было мое изумление, когда я нашел, что в Чернигове была точно такая же легенда, как в Рязани: некая княжна Домникия выбросилась при вторжении монголов то ли из дворца, то ли со стены, — продолжал Холмс.
— Поразительно… — пробормотал я.
— Видимо, это отзвук одной и той же истории, — лениво отозвался Холмс. — В повести о походе Игоря имени его жены нет, что странно. А что если ее звали Ярослава? Такое старинное русское имя существовало, а у поляков оно есть до сих пор. А в крещении ее могли звать Евпраксией или Евфросиньей… Ваша правда, доктор: имена невероятно сложные!
— Тогда, получается… Что граф и его люди не так уж исказили поэму? — спросил я.
— Видимо, да, — согласился Холмс. — Подделка под половецкую историю была им выгодна, ибо позволяла сохранить более-менее оптимистический финал.
— А версию с Рязанью вы отвергаете? — уточнил я.
— Рязань был слишком мелкий городишко, чтобы быть символом «погибели Русской земли», — охотно отозвался мой друг. — Зато Черниговское княжество было в самом деле могучим и сильным. Заметьте, одна и та же легенда существовала там и там.
— Зачем же потомки исказили начало войны с Бату? — продолжал спрашивать я.
— Видимо, чтобы скрыть неприятные подробности, — отозвался Холмс. — Например, пленение жены князя. Кстати, польский историк Тадеуш Чацкий, как я узнал, утверждал, что у Бату и некой пленной русской княжны Марии были дети! Возможно, князьям Москвы сильно не нравилась эта история: ведь кое-кто в Польше считал их потомками не Рюрика, а Бату и Марии.
— Марии?
— Вы опять забываете о двух именах, Ватсон. Возможно, она была Марией в крещении и Ярославой по имени. Или наоборот. Или, быть может, это символ победы монголов: помните, их христиане Центральной Азии не чтили Мадонну?
— И победили Марию… — я невольно восхитился образом.
— Как страну, чтившую ее. Возможно, монголы, как представители азиатского христианства, сожгли какие-то изображения Марии, то есть надругались над ними. А в плен попала Ярослава, которую в крещении звали Евпраксия или Евфросинья, — размышлял Холмс. — Со временем в сознании потомков это превратилось в рассказ, что монголы пленили некую Марию. Но тут мы можем только гадать.
— Не удивлюсь, если вы снова угадали, — сказал я.
— Заметьте, Ватсон: Чернигов был какое-то время под властью Польши. Возможно, поляки в самом деле нашли такой рассказ, о чем и писал Чацкий. Но так или иначе я уверен: после «Задонщины» некий поэт рассказал «древними словами» и о предшествовавшем ей великом поражении. И из этой поэмы наш граф составил произведение о том, как князь рвался на юг к Черному морю.
— Тогда и вправду решаются все загадки… — пыхнул я трубкой.
Сейчас мне ужасно захотелось прочитать книгу про создание Монгольской империи. Мы, англичане, привыкли считать русских ее потомками, а Чингиза — первым правителем русских. Мы учили это со школьной скамьи. Но, видимо, раньше, там жил другой народ, смелый и отважный до безрассудства, который был побежден Монгольской империей. И какая-то капля его крови текла и в современных русских, помимо крови великих монголов — покорителей степей и Китая.
— Впрочем, русские пошли по пути немца Вагнера, — засмеялся Холмс. — Они сделали из этой полуфальшивой поэмы грандиозную оперу «Князь Игорь» в духе «Нибелунгов».
— Должно быть, это красиво, как «Золото Рейна»! — восхитился я.
— Если русские приедут к нам на гастроли, то, думаю, мы охотно сходим с вами на такое представление!
Я улыбнулся, размышляя о том, как многогранна человеческая натура. Сейчас, слушая, как капли дождя барабанили по стеклам, я вспоминал тот день, когда по глупости подумал, что Холмса не интересует ни история, ни музыка, ни литература.
Примечания:
* Гази — мусульманские фанатики.
** Имеется ввиду Л.Н. Гумилев (1912 — 1992), но поскольку он выдвинул свою версию на сто лет позже Холмса, я решил сделать его безымянным.
*** Имеются ввиду несториане.
