Он — герой

      Германия открыл рот, но ни одного слова с его губ так и не слетело. Немец как-то потеряно посмотрел на главнокомандующего. Союз не мог понять, что выражает этот взгляд. Непонимание? Или разочарование? Всё-таки он, СССР был единственной ниточкой связи между отцом и сыном. — Hast du aufgehört zu sehen? (Перестали видеть?) — всё ещё оробело смотрел на него немец. — Да, — ответил Союз. — И слышать тоже. Я звал его... — коммунист осёкся, — ...несколько раз, но за всё время он так и не появился.       Сказать Германии, что он звал нациста бессчетное количество раз и прождал его почти всю ночь, было бы так же странно, как если бы вдруг Россия пришёл на работу в платье. Коммунист смотрел на сына Третьего и думал о том, что первый взгляд всё же выражал непонимание. После его слов Германия как-то сгорбился и уставился на свои руки, которые держал на коленях. — Ты расстроен? — в лоб спросил Союз. — Nein (Нет), — помотал головой Германия, продолжая смотреть на свои колени. — Wenn diese Theorie mit dem boten wahr ist, dann ist sein verschwinden zum besseren. Und es tut mir Leid (Если эта теория с вестником верна, то его исчезновение к лучшему. И простите), — немец поднял взгляд на него, — aber du siehst auch frustriert aus (но вы тоже выглядите расстроенным). — Я? — воскликнул удивлённый коммунист. — С чего ты взял? — Ich sehe nach deinem Blick (Вижу по вашему взгляду), — ответил Германия. — Haben Sie sich über die Abreise meines Vaters geärgert? (Неужели вас расстроил уход моего отца?) — Ты очень точно подмечаешь незаметные вещи, Германия, — улыбнулся Союз. — И да, я расстроен уходом Рейха. Меня с твоим отцом связывает очень многое и кажется, что только сейчас мы с ним начали понимать, какими глупыми были когда-то. — Entschuldigen Sie noch einmal für die obsessiven Fragen (Ещё раз извините за навязчивые вопросы), — нахмурился немец. — Aber ich verstehe nicht, was das mit dir und meinem Vater verbindet, dass er selbst nach dem Tod bei dir und nicht bei mir ist? (Но я не понимаю, что такого связывает вас и моего отца, что даже после смерти он находится рядом с вами, а не со мной?) — У нас с Третьим Рейхом очень долгая история, — ответил главнокомандующий. — Aber ich habe es nicht eilig (Но я ведь не тороплюсь), — со странным блеском в глазах отрезал Германия. — Ну хорошо, — после недолгих раздумий ответил СССР. — Понимаешь, в детстве мы с твоим отцом были очень хорошими друзьями, лучшими. Нас связывали многие вещи - наши взгляды на жизнь, семейные положения и много чего ещё, мы с ним даже жили в одном дворце некоторое время. Будучи маленькими, мы мечтали о том, чтобы вся наша жизнь прошла бок о бок, ведь когда рядом с тобой есть верный друг, на все свои проблемы ты смотришь под другим углом. Наши отцы, познакомив нас, надеялись, что мы, два наследника, сможем создать единый союз и вместе править, но нас, юных сорванцов это не так уж и интересовало. Мы просто хотели побыть детьми подольше, несмотря на все поучения наших отцов. Когда они поняли, что из этого ничего не выйдет, то решили разлучить нас, что им удалось на славу. Твоего отца отправили служить на родину, а я остался здесь, служить и готовиться к своему, как я тогда думал, будущему престолу, неспособный даже навестить своего друга. Единственное, что я ему пообещал перед отъездом, было то, что когда-нибудь мы с ним обязательно создадим совершенное и непобедимое государство, в котором никогда нет войн и разногласий!       Время шло, Рейх находился очень далеко от меня, как и я от него. Письма с каждым разом становились все короче и короче, пока в один момент наши отцы не решили, что нам пора занять свои места в мире. Так мы с Рейхом и стали скорыми приемниками РИ и ГИ. В тот момент я думал, что отец скоро передаст мне престол, но у него на меня были совсем другие планы — как-то, в один день он сказал, что мне пора завести приемника. Этими словами он конечно застал меня врасплох, но в те года возразить ему я не мог.       В то время было обязательным, чтобы преемник был царских кровей, поэтому за меня выдали дочь моего родного дяди, РР. Так появился Россия, а следом и Украина, ведь в те года дети часто не доживали и до двух лет. Мать России и Украины была очень слаба после родов и вскоре это привело к проблемам со здоровьем, поэтому прожила она всего несколько лет после рождения Украины.       Я был сломлен подобным решением отца, ведь мне не было даже двадцати, чтобы заводить детей, да ещё и от своей двоюродной сестры. Но как позже выяснилось, отец Рейха, Германская Империя и тут подумал точно так же. И у Рейха с его сестрой, Веймар, вскоре появился ты. Ну а про историю своей матери ты и так всё знаешь. — Ja (Да), — сжав пальцы на коленях, сказал Германия. — Sie starb bei der Geburt (Она умерла при родах).       Союз с пониманием посмотрел на него и продолжил: — После этих событий наша переписка прекратилась, мы оба были сломлены подобным решением наших родителей, смертью сестёр, дети и другие семейные обязанности заняли почти всё наше время. Не подумай ничего лишнего, я люблю Россию с Украиной и всех остальных своих детей, но это я понял лишь спустя какое-то время. Твой отец тоже очень тебя любит, не сомневайся. Так же как он любит тебя, я люблю своих. Они все для меня были и будут родными, я никогда не назову хоть одного из них приёмным... — Adoptiv? (Приёмным?) — вытаращился на него немец. — Warten Sie... haben Sie Pflegekinder? (Вы... подождите, у вас есть приемные дети?) — Гм.. — этот вопрос застал коммуниста врасплох. — Конечно. Неужели ты подумал, что я бы решился заводить ещё детей после того, что устроил мне мой отец? — Ich wusste nicht... (Я не знал...) — уставился в окно немец. — Это и не удивительно, — поднял брови главнокомандующий. — Ты ведь большую часть детства прожил на родине, ничего не зная про Совет и про остальные страны в целом. — Warten Sie, Sie haben also nur zwei Söhne? (Подождите, значит у вас всего двое родных сыновей?) — Кровных? Да, — тепло улыбнулся СССР. — Но все мои дети для меня родные и никак иначе.       Тишина в комнате повисла всего лишь на несколько минут. Германия о чём-то думал, а Союз улыбчиво молчал, думая о детях. — Und was war dann? (А что было потом?) — вдруг очнулся сын Третьего, но СССР уже был готов к этому вопросу. — Встретились мы с ним лишь спустя много времени. Но друг для друга мы были уже совершенно незнакомыми людьми. Рейх вернулся ко мне каким-то замкнутым, холодным, все его эмоции были вялыми, фальшивыми. Разговаривая с ним, мне казалось, будто все его мысли и действия были кем-то скованны и сформированы по-другому, словно мне отвечал не Рейх, а кто-то другой. Я не знаю, что именно испытывал Рейх, встретившись со мной, но это что-то было явно не то, чего он ожидал. После его возвращения, мы прогуливались лишь один раз и после этого больше ни разу не разговаривали на свободные темы, общались только по работе и виделись крайне редко, в здании Совета, когда собрания проходили раз в месяц и Рейху приходилось приезжать в наши края. Все наши мечты о светлом будущем поникли, а до чего дошло дальше, ты уже знаешь, — вздохнул Союз. — Я видел, что с ним творится что-то неладное, думал, что Рейх стал таким из-за нелёгкой судьбы, которая легла на его плечи, и до последнего надеялся, что когда-нибудь разгляжу в нём своего лучшего друга, просто надо подождать...       Коммунист замер на секунду, отрешённо глядя перед собой: — Когда твой отец объявил мне войну, я был раздавлен, втоптан в грязь и потерян. Казалось, что весь мир просто сошёл с ума и настроился против меня. Мой лучший друг забрал моих детей и объявил мне войну, а собственный отец отказался помочь, решив похоронить своих внуков, которых сам же и добивался, выдав за меня мою двоюродную сестру, умершую спустя несколько лет после родов. Я лишился рассудка, был готов на всё, чтобы выиграть эту войну. И я пошёл на крайние меры... Всё закончилось тем, что мой отец и Третий Рейх умерли, а я остался жить. Единственное, о чём я жалел, что так и не выхватил у Рейха пистолет в последние минуты его жизни. Мы начали наш разговор, но он так и не закончился... твой отец решил закончить всё сам. Но вдруг, спустя столько лет, он вернулся! И теперь, когда у нас было столько времени, чтобы поговорить, когда нам уже не нужно бояться отцов и общества в целом, не нужно притворяться кем-то другим, мы поняли, что никогда и не были разными. Глубоко внутри мы всегда оставались теми двумя мальчишками, которые всего лишь хотели мира, только вот за столько лет разлуки и жизненных мучений, наше с ним понятие мира извратилось и разделилось на две отдельные части одного целого, которое так никогда больше и не собралось в единое. — Es tut mir Leid, dass ich dich daran erinnert habe (Простите, что напомнил вам об этом), — виновато сказал Германия. — Ничего страшно... — Aber Sie haben keine Ahnung, wie froh ich war, es zu hören (Но вы даже не представляете, насколько я рад был услышать это), — перебил его явно воодушевлённый немец. Союз, не закрыв до конца рот, растерянно посмотрел на него: глаза Германии светились чем-то тёплым. — Mein Vater schien mir immer so einsam zu sein, er war immer allein gegen alle. Und jetzt weiß ich, dass sogar er einen besseren Freund hatte. Er war nicht immer allein! (Отец всегда казался мне таким одиноким, он всегда был один против всех. А сейчас я знаю, что даже у него был лучший друг. Он не всегда был один!)       Вдруг СССР почувствовал знакомый холодок на затылке и резко развернулся, ища глазами источник, но никого позади не было. Тут дверь палаты внезапно открылась и в комнату вошёл медработник с подносом в руках, на котором уже красовался скромный завтрак из гречневой каши и котлеты. Двое стран посмотрели на него. — Na gut (Ну что ж), — Германия поднялся со стула и освободил медработнику место для подноса. — Ich gehe. Und du gewinnen Kraft und mehr Ruhe. Danke für dieses Gespräch! (Я пойду. А вы набирайтесь сил и больше отдыхайте. Спасибо за этот разговор!) — Спасибо, что слушал, — улыбнулся ему главнокомандующий.       Ещё один монотонный день в больнице прошёл, а разговор с Германией всё никак не шёл у коммуниста из головы. Рейх не мог просто так исчезнуть, не мог быть вестником смерти! Если он им и был, то он должен находиться здесь, рядом с ним, ведь Союз не выздоравливает! А то ощущение в районе затылка, которое он испытал? На это способен только его грёбанный призрак, которого он, Союз, почему-то не видит!       СССР был уверен, что Третий всё ещё находится с ним, просто коммунист почему-то перестал его видеть. Несколько раз коммунист замирал, прислушиваясь к своим же ощущениям. Он надеялся почувствовать это прикосновение ещё раз, чтобы убедиться в том, что нацист не исчез навсегда. И вдруг, только спустя целый день до Союза наконец-то дошло и он, лёжа в полной темноте и глядя в потолок, произнёс: — Если ты всё ещё здесь и мне не показалось, то попробуй дотронуться до меня.       Коммунист замер и затаил дыхание на несколько секунд, закрыв глаза, вслушиваясь и сосредоточившись на своих ощущениях. Вдруг по его лбу медленно прошёл лёгкий холодок, задержавшись на середине. — Я тебя чувствую, — не открывая глаз, тихо произнёс СССР. — Теперь я знаю, что ты здесь. — Es wäre schön, wenn du mich wieder sehen würdest (Было бы неплохо, если бы ты снова увидел меня), — раздался совсем рядом тихий, долгожданный голос. — РЕЙХ! — выкрикнул Союз, резко раскрыв глаза: слегка напуганный его криком нацист сидел на краю кровати, склонившись над ним и держа ладонь на лбу коммуниста. — Du.. siehst du mich? (Ты.. ты видишь меня?) — растерянно спросил Третий, поняв, что Союз смотрит не просто в потолок, а на него. — Вижу! — воскликнул коммунист, бегая взглядом по каждому сантиметру лица нациста. — И слышу! — Nun endlich (Ну наконец-то), — перенеся руку со лба на щёку русского, разошёлся в улыбке Третий. — Ich hatte Angst, dass du mich nicht mehr sehen kannst (Я боялся, что ты больше вообще не сможешь видеть меня). — Я тоже боялся этого, — ответил Союз, разглядывая немца и всё ещё не веря в то, что видит его. — Я думал, что ты ушёл, исчез и больше не появишься, что ты оставил меня одного... — Nein (Нет), — перебил его нацист. — Ich habe dich nie verlassen! Ich kann nicht weit gehen, weißt du noch? (Я никуда не уходил от тебя! Я ведь не могу уйти далеко, помнишь?) — Но почему тогда... — Als du in Ohnmacht gefallen bist, habe ich solche Kopfschmerzen bekommen, die ich nicht in Worte fassen kann (Когда ты упал в обморок, я словил такую головную боль, что не передать словами), — стал объясняться Рейх, наклонившись ближе и всё ещё держа ладонь на щеке СССР. — Und dann hörte Sie abrupt auf. Als du weggebracht wurdest, war ich auf der Spur. Ich war die ganze Zeit hier, dass du ohnmächtig warst, und ich sah, wie deine Kinder mit dem Arzt Sprachen, wie du aufgewacht bist und alles andere. Ich bin nicht von dir weggegangen und hatte große Angst, als du mich nicht gesehen hast (А потом она резко прекратилась. Когда тебя увезли, меня утянуло следом. Я пробыл здесь все дни, что ты был в отключке, я видел и разговор твоих детей с врачом, и то как ты очнулся, и всё остальное. Я никуда от тебя не отходил и очень испугался, когда ты не увидел меня).       Союз переводил взгляд с глаз нациста на говорящие без остановки губы, слушая и чувствуя как внутри медленно расползается что-то горячее, но не обжигающее, что-то пьянящее. Сознание плыло, вслушиваясь в голос тараторющего Рейха. Он тепло улыбнулся ему. — Was ist passiert? Warum du nicht... (Что произошло? Почему ты не...) — Рейх замолчал и непонимающе уставился на него. — Was ist lustig? (Что смешного?) — Ничего, — ответил коммунист, шире улыбаясь. — Просто я очень соскучился по тебе. — Ngc.. (Нгк..) — что-то непонятное вырвалось у Третьего, смущённо смотрящего на русского. — Ich... ich habe dich auch vermisst (Я... тоже скучал по тебе).       От сказанного у СССР что-то ёкнуло в груди. Они оба замерли, их лица находились в нескольких сантиметрах друг от друга. Вдруг оба взгляда одновременно устремились к губам. И снова нациста настигло это ощущение, желание сделать то, что он так хотел, пусть оно и кажется неправильным. Но Рейх лишь слегка поджал губы и усилием воли поднял взгляд, встретившись с такими же, как и у него самого, неловкими глазами.       Союз понимал его, понимал и ощущал всё то же, что и сам нацист. Поэтому ещё некоторое время они просто молча смотрели друг на друга, ничего не делая и не говоря. Но стоило немцу выпрямиться и убрать руку от лица коммуниста, как СССР произнёс: — Не уходи, полежи со мной.       Рейх вяло улыбнулся и лёг рядом, не отрывая взгляда от СССР. — Расскажи мне что-нибудь, — довольно прикрыл глаза Союз. — Was soll ich dir sagen? (Что тебе рассказать?) — слегка приподнял брови нацист. — Что угодно, — ответил коммунист. — Хочу слышать твой голос.

***

— Так значит ты всё слышал? — спросил Союз. — Alle (Всё), — подтвердил нацист.       Они вплотную теснились на маленькой кровати, глядя в потолок. — И как я тебя звал тоже? — смущённо взглянул на него коммунист. — Ja (Да), — издал тихий смешок Рейх, не отрывая взгляда от потолка, а потом вдруг резко посуровел. — Ich mag nicht, was passiert ist (Мне не нравится то, что произошло). — Думаешь, что я был в восторге, когда снова очнулся здесь, а рядом встревоженные дети и твоё исчезновение? — Sei nicht launisch (Не вредничай), — серьёзно посмотрел на него Третий. — Ich habe Angst, dass du mich das nächste mal gar nicht mehr sehen kannst oder, schlimmer noch, gar nicht aufwachen kannst! Ich habe dir doch gesagt, du sollst nicht zur Arbeit gehen! Was hörst du mir zu? (Меня пугает тот факт, что в следующий раз ты можешь вообще больше меня не увидеть или, что ещё хуже, вообще не проснуться! Я же говорил тебе, чтобы ты не ходил на работу! Чем ты меня слушаешь?) — Я и сам уже пожалел об этом, — поспешно произнёс коммунист, видя, что Рейх начинает закипать. — Прости. Надо было послушать тебя. — Trottel (Идиот), — несколько минут нацист сверлил его сердитым взглядом, но после слов Союза лицо немца заметно разгладилось. — Und alles, was du Deutschland erzählt hast, bist du.. (А всё то, что ты рассказал Германии, ты..) — призрак замолк, поджав губы. СССР посмотрел на него, ожидая продолжения. — Ist das wahr? (Это правда?) — О чём ты? — нахмурился коммунист. — Nun... (Ну...) — неуверенно протянул Рейх. — Über Kinder und über die Waffe (Про детей и про пистолет).       Рейх повернулся и неловко посмотрел на него, чем вызвал у русского довольную улыбку. — Правда, — ответил Союз. — Всё, что я рассказал твоему сыну - правда. Я всегда жалел, что тогда расслабился на минуту и позволил тебе, идиоту, выхватить у меня оружие. — Und die Kinder? (А дети?) — А что дети? — Nun... (Ну...) — коммунист умилялся тому, как смущается немец. По Рейху было видно, что ему неловко спрашивать, но неподдельный интерес заставлял нациста. — Да не тяни ты! — Du hattest wirklich niemanden nach dem Russischen Republik? (У тебя правда никого не было после Российской Республики?) — наконец-то спросил Третий.       Прежде, чем ответить, коммунист почистил горло и потёр ладонь о ладонь. Такого вопроса он не ожидал. — Ну если не считать Фёдора, то да. — Und all deine Kinder, außer Russland und der Ukraine... (И все твои дети, кроме России и Украины...) — Да, — опередил его с ответом Союз. — Но я уже сказал, что они все для меня родные. Удивительно, что ты не знал об этом. Когда ты стал моим врагом, я разузнал о тебе всё... — Und ich dachte, als du es geschafft hast... (А я то думал, когда ты успел...) — не слушая друга, задумчиво произнёс призрак. — Кроме... одного, — медленно сказал коммунист. — Что насчет тебя? — Was? (Что?) — оживился ушедший в свои мысли Рейх. — Веймарская Республика и Германия - это понятно, а потом? — с интересом в голосе спросил СССР. — A... (А...) — как-то запоздало отозвался призрак. — Nein. Nie wieder (Нет. Больше никогда). — Понятно, — вздохнул русский. — Видно наши отцы и правда постарались на славу. После всего этого я больше никогда не смотрел на девушек. — Aber ich habe geschafft, auf Männer zu schauen (Зато на мужчин успел поглядеть), — вдруг с нотками обиды и упрёка произнёс Третий.       Союз замер, глядя на него во все глаза. — Verzeih (Прости), — тут же опомнился и извинился Рейх. — Er selbst ist ausgebrochen. Ich weiß nicht, warum ich das gesagt habe... ich wollte dich nicht beleidigen (Само вырвалось. Не знаю, зачем я это сказал... не хотел тебя обидеть). — Ничего, — тихо отозвался коммунист.       Отведя взгляды к потолку, они продолжили лежать в полной тишине, не решаясь больше заговорить. Разговор явно зашёл не в то русло, в которое должен был. И как до этого дошло? Они ведь разговаривали про обморок и исчезновение Рейха. Вдруг Союз, вспомнив слова Рейха, нахмурил брови и прервал тяжёлую тишину: — Подожди, — Рейх посмотрел на него. — Ты сказал, что испытал головную боль, когда я упал? — Ja (Да), — вздохнул немец. — Ich wurde plötzlich scharf in den Whisky geschlagen, aber der Schmerz war auch plötzlich verschwunden, wie es erschien (Мне вдруг резко ударило в виски, но боль пропала также внезапно как и появилась). — Я чувствую такое перед тем, как потерять сознание, — Союз резко сел, игнорируя боль в области ключиц, сдернув в себя одеяло и сердито уставившись на свои колени. — Что происходит? — Du kannst nicht so schnell aufstehen (Тебе нельзя так резко вставать), — поднялся следом и сел напротив нацист. — Плевать, — отрезал коммунист. — Почему ты чувствуешь то, что чувствую я? Ты ведь не должен.. не можешь...       Он посмотрел в глаза приведению, которое смотрело на него с большим беспокойством. Но вдруг Рейх улыбнулся: — Ich kann nicht ein zweites mal sterben, also Mach dir keine sorgen (Я не могу умереть второй раз, так что не волнуйся об этом). — Сам же говорил, что можешь, — угрюмо ответил СССР. — Nur hier.. (Только вот..) — хмуро произнёс немец. — Что? — внимательно посмотрел на него русский. — Das ist nicht so wichtig (Это не так уж и важно), — пожал плечами Третий. — Aber ich kann die Dinge nicht mehr beeinflussen (Но я больше не могу влиять на вещи). — Не можешь? — негодующе выпрямился СССР. — Ja (Да), — Третий Рейх указал рукой на телефон, лежащий на тумбе, поводил ладонью, но ничего не произошло. — Alles hörte auf, nachdem ich den Schmerz in meinem Kopf spürte. Als du mich angerufen hast, wollte ich dir zeigen, dass ich hier bin, aber als ich versuchte, das Geschirr auf das Tablett zu schieben, kam nichts heraus (Всё прекратилось после того, как я почувствовал боль в голове. Когда ты звал меня, я хотел показать тебе, что я здесь, но когда попробовал подвинуть посуду на подносе, ничего не вышло). — Но почему... ? — коммунист глядел перед собой, голова заработала с невероятной мощью, мысли снова полезли друг на друга..       Почему Рейх тоже подвергся этому? Неужели они настолько привязаны, что уже даже чувствуют всё одинаково? Такого же не может быть! Они связаны только тем, что не могут отдалиться друг от друга. У Союза своё тело, а у Рейха его нет и в помине! Тогда почему... — Ich denke, je schlechter dein Zustand ist, desto schwächer werde ich (Наверное, чем хуже твоё состояние, тем слабее я становлюсь), — вяло улыбнулся ему Рейх. Союз ошарашенно уставился на него. — Aber du musst dir nicht die Schuld dafür geben! (Но ты не должен винить себя в этом!) — А кого ещё я должен винить? — рассердился коммунист. — Ты теряешь свои силы из-за МОЕГО состояния! А вдруг ты совсем исчезнешь? И что тогда? — Dann wirst du endlich von mir befreit sein (Тогда ты наконец-то освободишься от меня), — произнёс нацист. — Что? — не веря своим ушам, спросил Союз. — Я не ослышался? Ты хочешь, чтобы наши пути снова разошлись? После всего, что было? — Das habe ich nicht gesagt... (Я этого не говорил...) — Нет, сказал! Только что! — воскликнул русский, взмахнув руками. — Невероятно!       Так же резко, как он сел, СССР улёгся на подушку, отвернувшись от приведения и накрывшись одеялом с головой. Он не хотел его обижать, но эти слова... очень задели. Потерять его? Снова? Нет! Союз зажмурился. Так не должно случиться! — Union (Союз), — позвал Рейх. Он встал, обошёл кровать и улёгся рядом, лицом к лицу с коммунистом. — Если ты так жаждешь избавиться от меня, то мог бы не дожидаться, пока я тебя увижу, — сердито ответил СССР, не убирая одеяла с лица. — Ich will dich nicht loswerden! Du weißt, dass ich nicht weit kommen kann... (Да не хочу я от тебя избавляться! Ты же знаешь, что я не могу уйти далеко...) — А-а-а, — из-под одеяла показалось рассерженное лицо. — Так вот в чём твоя проблема, да!? — Dass du so klein bist!? (Что ты как маленький!?) — рассердился в свою очередь нацист, поднявшись с места. Союз снова скрылся под одеялом. — Ich bin nirgendwohin gegangen und werde nicht gehen! Du denkst, ich freue mich zu erfahren, dass ich schwächer werde!? Ich habe dir nur gesagt, wie es enden kann! Lerne, die Wahrheit so zu akzeptieren, wie Sie ist! Du bist nicht der einzige, der stirbt! Du weißt, was als Nächstes mit dir passiert, und ich nicht! (Никуда я не уходил и не собираюсь! Ты думаешь, мне приятно узнавать о том, что я становлюсь слабее!? Я просто сказал тебе, чем это может закончиться! Научись принимать правду такой, какая она есть! Ты не единственный, кто умирает! Ты знаешь, что будет с тобой дальше, а я - нет!) — Мне всё равно, — вырвалось у коммуниста, о чём он сразу же пожалел. Он не хотел этого говорить! — Ach so? (Ах так?) — ошарашенно спросил призрак, всем телом развернувшись к нему. — Es ist dir also egal, was mit mir passiert? Ja, was machst du dir sorgen!? Mach dir sorgen um dich! Und ich werde dich nicht mehr stören! Und zieh die blöde Decke aus deinem Kopf, wenn du mit mir redest! (Значит тебе плевать на то, что со мной будет? Ну да, чего тебе беспокоиться?! Беспокойся о себе! А я больше не буду тебе мешать! И сними с головы это дурацкое одеяло, когда со мной разговариваешь!)       Не до конца осознавая, что он делает, и действуя скорее инстинктивно, нацист в ярости протянул руку к одеялу и, сжав пальцы на чём-то твёрдом, дёрнул рукой, сорвав одеяло с головы коммуниста. Увидев испуганные и одновременно изумлённые глаза, призрак понял, что он каким-то образом умудрился сбросить одеяло и... нацист медленно перевёл взгляд на свою руку: он всё ещё держал что-то твёрдое. Союз уставился в том же направлении и поражённо охнул: Рейх держал его за запястье, которое было укутано белой простынёй. — Рейх, ты... — СССР всё ещё не мог собраться с мыслями. — Ты держишь меня за руку! — Ich.. ich, ich weiß nicht, wie es gelaufen ist (Я.. я, я не знаю, как это получилось), — не в силах оторвать взгляда от рук, тихо произнёс призрак. — Ты не просто больше не влияешь на вещи, — восторженно воскликнул русский. — Ты с ними взаимодействуешь! — Aber... (Но...), — Третий перевёл поражённый взгляд на него. — Ich kann dich nicht Anfassen! (Я не могу коснуться тебя!) — Да, но моя рука сейчас находится в одеяле! — улыбнулся Союз. — И я чувствую, как ты меня держишь через него!       Нацист сжал запястье посильнее, а потом разжал пальцы, выпустив руку СССР. Но вдруг коммунист, не вынимая руки из-под одеяла, попытался перехватить ладонь приведения. И у него вышло! Он схватил руку Третьего, тем самым заставив его опасливо дёрнуться. — Das kann einfach nicht sein (Этого просто не может быть), — едва внятно пробормотал Рейх, наблюдая, как СССР улыбается, ощупывая костяшки его руки.       Это было очень странное ощущение. Столько времени нацист не мог коснуться даже обычного стакана, а сейчас завороженно наблюдал за тем, как его касался СССР. И он чувствовал каждое, даже лёгкое движение пальцев и кисти своей рукой. Это вызывало такой сильный трепет внутри обоих, что они даже одновременно затаили дыхание, наслаждаясь моментом. — Подожди, — Союз вдруг отпустил его, завозившись на кровати.       Не прекращая трогать свою ладонь, Рейх растерянно наблюдал за тем, как коммунист расправил одеяло, сел напротив и вдруг накинул его на себя. — Was machst du? (Что ты делаешь?) — спросил озадаченный Третий. — Хочу, чтобы ты кое-что попробовал, — ответил Союз. — Помнишь, ты говорил, что хотел бы прикоснуться ко мне? — Erinnere mich (Помню), — смущённо ответил призрак. — Давай, — произнёс русский. — Was willst du... (Хочешь, чтобы я...) — неуверенно начал нацист. — Да! Прямо сейчас! — прервал его Союз.       Рейх опасливо приблизился к нему и застыл, не решаясь сделать следующий шаг. Вся эта затея казалась ему бредовой. Но он ведь смог коснуться руки СССР! Значит ли это, что он сможет и сейчас... — Давай быстрее! Тут жарко, — поторопил его нетерпеливый СССР.       Третий протянул к нему руку, снова замерев в сантиметре от коммуниста. Неужели сейчас случится то, чего он так хотел? Немец сглотнул подступающий ком. Может это всё сон? Но он ведь призрак, он не может спать! — Ц, — цокнул Союз. — И кто из нас ещё маленький?       Вдруг огромная гора одеяла, под которой находился СССР, двинулась вперёд и навалилась на приведение. Третий издал непонятный звук и вдруг почувствовал, как находящиеся под простынёй руки СССР обхватывают его спину, прижимая к себе, а голова Союза утыкается на левое плечо нациста. — Oh Mein Gott (Боже мой), — тихо произнёс Рейх.       Здесь долго думать не пришлось. Не теряя ни секунды, призрак обхватил его в ответ, крепко сжимая в объятиях и стараясь не упустить долгожданный момент. У них получилось! Невероятно! Союз касается его прямо сейчас! Касается ЕГО! Внутри Третьего что-то бурно зашевелилось, переворачиваясь наизнанку. Стало так тепло, будто он находится под палящим солнцем. Нацист таял от каждого прикосновения. — Я не могу поверить в это, — мягко произнёс СССР. — Это правда ты. Ты! — Ich (Я), — тихо ответил Рейх, не переставая улыбаться.       Они изучали спины друг друга мягкими прикосновениями, водя ладонями в разные стороны, обхватывали плечи, локти, всё ещё не веря в происходящее. Коммунист чувствовал, как прижимается к нему Третий, как крепко держится за него, ощущал каждое прикосновение. И делал в ответ тоже самое. Так продолжалось минут десять, а потом они неохотно отстранились друг от друга и СССР медленно улёгся обратно на кровать. — Я словно сплю, — Союз стянул с головы одеяло и посмотрел на потрясённого призрака. — Может я ещё в обмороке? — Ich bin nicht ohnmächtig (Я то не в обмороке), — посмотрел на него нацист. — Und ich kann nicht schlafen (И спать не могу). — Ну да, — потирая уставшие глаза ребром ладони, в воздух сказал коммунист. — Du musst schlafen (Тебе нужно поспать).       Третий вздохнул и пристроился рядом. Союз повернулся к нему лицом и, убрав ладонь под одеяло, судорожно протянул призраку руку. Вся обида и злость пропала. Они и рядом не стояли с тем, что произошло сейчас. Рейх тепло улыбнулся и сжал её покрепче, наблюдая за тем, как коммунист мягко прикрыл глаза.