Идеал

У Козетты мягкий ласковый взгляд и светлые кудри рассыпаны по узким плечам. Козетта похожа на идеал, который Эпонине, грубой, суровой Эпонине никогда не достичь. У Эпонины за душой ничерта. У Эпонины за ней — старая порванная кукла, воспоминания глупые и огромная, безмерная и безнадёжная любовь. Любовь к веснушчатому мальчику, который к Козетте тянется, рвётся всем своим существом. Эпонине на это смотреть больно очень. Эпонина внутри умирает и эгоистично мечтает, чтобы он вместе с ней умирал. Чтобы сердце ныло болезненно вместе с душой, чтобы петь хотелось не о революции, а о тоске, чтобы не мозоли от мушкета кровили, а любовь подыхала подбитой камнем крысой. Чтобы вместе с ней. Чтобы о ней. Мариус улыбается широко и словно пьяный и просит у неё найти адрес Козетты. Эпонина хочет отказаться. У неё своих дел полно, она Мариусу не девочка на побегушках, она ему встречу с возлюбленной устраивать не думает. Соглашается все равно. Ей кажется, на самом деле: его не любить невозможно. В нем доброты, кажется, столько, что можно утонуть, он даже к ней, пропащей усталой душе, остаётся добрым и понимающим. Она как жить без него не знает, на самом деле. Ей от одной мысли больно — словно умереть. Мариус светится от мысли о встрече с Козеттой. Эпонина себе думать о ней запрещает. Она маленькую девочку из своих воспоминаний хранит бережно в уголке памяти. Она хрупкие черты и кроткий взгляд помнит отчаянно, никому не говоря. Забывать кажется страшным. Неясно, почему. Козетта ей никем была, только почему-то от одной случайной встречи что-то внутри вздрагивает, что-то внутри сворачивается склизкой змеей. Козетта, взрослая, ухоженная, красивая Козетта кажется чистым ангелом. Эпонина кривится и думает, что ангелы все на земле. К черту же тогда небеса. Козетта ей улыбается нежно при встрече, и это кажется диким, кажется чуждым. Ей подсознательно думалось: та её ненавидеть с детства должна. Та же помнить должна, как ей жилось у них, боль эту помнить должна. У Козетты никакой злости в лице нет, только радость почти ангельская. — Здравствуй, — у неё даже голос словно пение серафимов, и от этого тошно. — Эпонина, здравствуй, ma cherie. Ты ведь помнишь? Эпонина? Эпонина улыбается через силу. Козетту, идеальную, светлую Козетту даже ненавидеть не выходит. У неё, Эпонины, к Козетте детское не то презрение, не то восхищение; память, которую хранить хочется, которая единственное, что ей осталось осколочком детства; и ревность больная, слепая, глухая. И человеку свойственный не менее слепой восторг перед красотой и кротостью. У Эпонины рыжие веснушки перед глазами немного бледнеют, оставляют место светлым локонам и синему мягкому взгляду. Они молчат. Эпонина губы кусает, думая, что следующей ночью сюда прилетит на крыльях любви Мариус. От этого больно, боль привычной становится, родной спутницей. Она уходит, не сказав ни слова, и следующей ночью идёт за Мариусом. Ей почему-то вид девочки-ангела наслаждение на грани ада доставляет. На неё смотреть хочется и отвернуться одновременно, от неё и дурно, и хорошо сразу. Невыносимо. Когда Мариус уходит, она из-за стены тенью выплывает, сливается словно с темнотой ночи. Козетта улыбается так же ласково. — Снова здравствуй, милый друг, — говорит она, и в горле встаёт комок. Говорила ли она то же Мариусу? Неужели говорила? Эпонина чувствует, как ноги перестают держать и опускается в песок. На одежду все равно. Грязь и пыль ей как вечные спутники, она о них не думает даже, не боится. Козетта её поражает. Козетта садится со своей стороны ворот прямо на землю, не боясь запачкать шелкового платья. Эпонина думает, какое оно наощупь, это шёлковое полотно. Эпонина думает, что у Козетты волосы, наверное, точно такие же. Козетта тишину, хрустальную, хрупкую, разбивает своим голосом. — Я о тебе думала, Эпонина, — тихо, задумчиво признается. — Вспоминала ту девочку с косами. Я... Я правда не забыла, веришь? Не хочу забывать. Эпонина помнит. Эпонина знает точно, что девочка-ангел — чуть-чуть совсем не святая. Они обе были просто детьми. Только почему-то касание губ маленькой служанки на щеке отдаётся фантомным ощущением. И собственные губы вдруг страшно печёт. Эпонине её окончательно хочется на землю к грешным людям вернуть. Эпонине поверить нужно: Козетта не ангел, Козетта все та же девчонка, что мела полы в трактире. Эпонина сильными грубыми пальцами Козетту берет за подбородок и целует бережно через решётку двери. Мир отступает. Губы тёплые и мягкие, губы воздух ловят и чуть приоткрыты. Эпонина отстраняется и поднимается на ноги. В груди печёт, и слезы на глазах закипают. Понять бы от чего. — Прощай, — тихо говорит она, зная, что не вернётся. Совесть тут ни при чем — ей у этого дома просто нечего больше делать. Козетта помнит. Ей достаточно. Козетта её теперь на всю жизнь не забудет. Та голову склоняет смиренно. Наивная, хрупкая маленькая Козетта. Такая, как в детстве. У Эпонины сердце сжимается на секунду. — Я буду молиться, — кротко, ласково говорит она, — за вас обоих, моя Эпонина. Эпонина вздрагивает как от удара и чувствует себя как будто ангела осквернила только что. Через несколько дней она бумажку с адресом комкает судорожно и прячет. Врать, говорят, тоже грешно. Ну и пусть. Она с Мариусом вместе умрёт, как и мечтала, светлые локоны вспоминая. И пусть все г о р и т к ч е р т у.