***
Как только остаточное влияние браслета перестает действовать, Брут просит у Лии прощения бессчетное количество раз, говоря это одновременно ей, но больше Икару. И столько же раз девушка клятвенно заверяет, что это не его вина, что она понимает, и что Икар тоже поймет, когда узнает. Лия знает правду, Лия понимает его как никто, и потому ее слова не приносят никакого душевного покоя — они слишком похожи и несут в себе один грех, чтобы исповедь Лие могла принести облегчение. — Как много ты рассказал? Одно слово, и в квартире зажегся бы свет, но ни один не считает такую мелочь достаточно весомой, чтобы тратить на это время и слова. Им вполне достаточно и мягкого света, проникающего через панорамное окно от сияющего даже ночью белоснежного города. По крайней мере, в полумраке не видно той абсолютной потерянности, охватившей их обоих. — Я не помню, — качает головой Брут, искренне пытаясь вспомнить разговор с Тесеем, но в голове только вязкий белый туман вместо воспоминаний о разговоре с Правителем. — Кажется, все. — Он же ничего не сделает Икару? — с надеждой смотрит Лия своими огромными глазами так, что Брут не может разрушить ее веру. — Он слишком полезный, Правитель не посмеет ничего сделать, чтобы не потерять его расположение. Тонкие пальцы девушки накрывает ладонью, прекращая ее нервные мельтешения, в глаза смотрит, транслируя одну мысль: «Все будет хорошо, обещаю», заставляя одновременно верить в это и себя. Кажется, что этот взгляд действует, и Лия верит, выдыхает, наконец, облегченно. — Нужно связаться с Икаром. Чем дольше он находится с изгоями, тем больше растет недовольство Правителя, — сведенные в задумчивой решительности брови девушки дают изобретателю понять, что переживания позади, и Лия активно пытается придумать, как в очередной раз они вдвоем должны вытаскивать Икара из той монументальной ямы, куда он сам себя загнал. — Даже платиновому мальчику не простят бегание за купол, если воспримут это как измену. — Мне тоже придется покинуть Полис, — озвучивает мысли Брут, и на удивленно расширившиеся глаза Лии поясняет. — Связи с той местностью нет, когда Икар вернется, и почему его так долго нет — мы тоже не знаем. Придется отправиться туда самому. — Что? Почему? — в удивлении отстраняется девушка, освобождая свою руку. — Ты же до этого наотрез отказывался от мысли выйти за пределы купола, что изменилось? Что сказал тебе Правитель? Брут пытается, очень пытается вспомнить, говорили ли они про изгоев, но пленка воспоминаний упорно не хочет показываться, то и дело выскальзывая между пальцами в последний момент, предоставляя первым осознанным кадром момент, когда за изобретателем смыкаются двери кабинета Тесея, оставляя его дезориентированного дожидаться, что сознание прояснится достаточно, чтобы он смог связаться с Лией. Но сейчас эти воспоминания не имеют значения, первым делом им следует найти Икара, а чтобы сделать это, придется, волей-неволей, покинуть границы безопасного купола и спуститься в опустошенные руины, оставшиеся от некогда прекрасного города, стоявшего тут до войны. Лия хочет идти с ним, Лия — девочка бесстрашная. А еще до ужаса упертая. Но искусство убеждения Брут едва ли не с детства считал своим профилем, еще в школьные времена приучившись ловко манипулировать одноклассниками и учителями. Так что и Лие не удается долго упираться — поддается, соглашается. Только до границы города сама подвозит, и напоследок подается порыву и Брута обнимает крепко-крепко, вверх тянется, чтобы на щеке оставить короткий поцелуй. — Будь осторожен, возвращайся. Вы оба. Пожалуйста. В ответ Брут улыбается воодушевляюще, бояться нечего, сходит быстро и незаметно к изгоям, найдет Икара, оторвется на нем длинной гневной лекцией за то, что так друзей подставить посмел, а потом хоть за шкирку, но вернет горе-гения домой. Их идеальный мир не должен рухнуть из-за очередного короткого увлечения Икара.***
Практически не успев поспать ночью из-за сборов и продумывания действий, Брут покидает Полис с первыми робкими лучами солнца, появившегося из-за грани горизонта. Даль кажется изрезанной, беспощадно иссеченной острыми зубцами сколотых стен многоэтажных зданий, принадлежавших тем, кто жил здесь до войны. Из-под купола, придающего всему голубоватый отлив, раньше Бруту руины не казались настолько мрачными. Стены да стены, разрушенные, но тогда они не вызывали такого ощущения упадка, как сейчас, когда предстали перед жителем Полиса вблизи во всем своем отвратительном сером великолепии. И даже ласковый солнечный свет, пронзающий запыленный воздух и создающий иллюзию распыленного золота, не может рассеять той безысходности, которая липкими щупальцами проникает в мысли. Отвратительное место, он точно не смог бы здесь находиться долго, а тем более жить, как это делают изгои, которые находят себе пристанище среди руин, обустраивая там свои небольшие поселения. Люди жили здесь и тысячи лет назад, развивались, согласно каким-то своим планам на будущее, которое они наверняка видели не так — не опустошенной равниной с торчащими из-под земли мертвыми остовами сооружений. Они ведь мечтали о чем-то? И был ли их образ мышления похож на нынешний? А еще у них точно не было браслетов. И были войны, много войн — это всем маленьким гражданам Полиса со школы вбивалось в сознание, что виной краха мира была война, об этом нужно помнить, но не нужно бояться, ведь у них есть Правитель, купол и браслеты, которые не позволят прошлому повториться. Нужно быть умницей, действовать рационально, следовать правилам и вовремя проходить техосмотр металлического кольца на запястье, и тогда все будет хорошо, об остальном позаботится Полис. Брут не может не обернуться, чтобы окинуть взглядом огромный купол, мягко переливающийся всеми оттенками лазури и синевы. Спасение для всех жителей Полиса, защищающее хрупких людей от разрушительной силы остаточной радиации, солнечных лучей и тех, кому не нравятся строгие правила сияющего города. Сверившись с навигатором, Брут накидывает глубокий капюшон, чтобы обезопасить непривыкшую к солнцу кожу от ожогов. Радиация пугает слабо — слишком она мала рядом с Полисом, но обгорать не хочется совершенно, особенно когда и без того ему предстоит немало трудностей. Дорога напоминает оную лишь приблизительно, и даже в походных ботинках идти тяжело, так что по истечению часа пути Брут приходит к мысли, что его друг идиот даже больший, чем он предполагал. Зачем ему понадобилось идти в такую даль? Руины все равно не прекращаются. Но карта многообещающе гласит, что он близко, что юго-восточный лагерь изгоев находится где-то здесь, прямо за следующей коалицией высотных зданий, сохранившихся местами практически до четвертого этажа, а кое-где рассыпавшихся до основания. Что его заметят и что ему будут не особенно рады, Брут предполагал, и потому не удивляется даже, что в какой-то момент начинает ощущать на себе прожигающий взгляд. Не опознав, откуда он исходит, изобретатель упорно продолжает путь, помня заверения Икара, что человек, стоящий у власти в этом лагере не приемлет насилие ни в каком виде, так что навредить ему ни в коем случае не посмеют. И потому дергается испуганно, когда на плече жестко сжимается чья-то рука, а к шее прижимается что-то холодное. — Не дергайся, мусор, — шипяще произносится рядом с ухом угроза. По голосу Брут мгновенно опознает, что тот, кто держит его, довольно молод. А значит, может быть импульсивен и потенциально опасен. Осторожно и стараясь не шевелиться, изобретатель скашивает взгляд вниз, чтобы понять, чем именно ему угрожают. Нож. Сталь? Пфф, какое варварство. Его преследователей оказывается трое. Мужчина с частично побелевшими волосами кажется слишком молодым для седины, но его уставший взгляд выдает то, что этот изгой успел всякого повидать в жизни. Контрастом для него кажется совсем молодой светловолосый парень, с живым интересом изучающий Брута, но не смеющий и шага сделать в его сторону, несмотря на наличие оружия в руках. Того, кто удерживает его, Бруту удается рассмотреть только на подходе к лагерю изгоев. Синие яркие глаза горят из-под темной челки с такой ненавистью, что не приходится сомневаться, что парень убил бы его в тех развалинах, если бы не было свидетелей в виде других членов его разведывательного отряда. И кинжал он убирает в ножны нехотя, и то только после второго приказа старшего, обратившегося к нему как к Бродяге. Что ж, этому агрессивному оборванцу подходит его прозвище. Откуда-то доносится запах цветения — не иначе какое-то растение среди руин нашло себе безопасный приют, чтобы раздражать всех проходящих поблизости своим приторным ароматом. Голова от запаха, непривычного обилия солнца и малого количества сна начинает ощутимо болеть, но недостаточно сильно, чтобы это создавало какие-то трудности. Мелкий светловолосый пацан идет впереди, то оглядываясь на городского с детским непосредственным интересом, то наивно оставляя спину беззащитной. Мигрень, усиленная сладковатыми запахами, начинает отдавать противным писком в висках. А ведь так просто будет выхватить висящий на его поясе нож и тут же перерезать им горло изгоя. Три шага расстояния. Доли секунды. Он успеет до того, как кто-то опомнится… Брут дергает головой, развеивая несвойственные ему мысли, удивляясь их кровожадности. Разговаривать с изобретателем принципиально не хотят, только самый старший берет на себя короткие переговоры, чтобы выяснить, что привело городского жителя к границам их территорий. Да темноволосый парень постоянно шипит себе под нос какие-то ругательства, направленные то на Брута, то на весь Полис в целом. В какой-то момент Бруту кажется, что он слышит имя Икара, но переспрашивать у этого бешеного пацана ничего не хочется, чтобы ненароком не спровоцировать его снова достать нож.***
Икар улыбается ему приветственно, удивленно немного, но все равно радостно от того, что видит лицо друга, пусть и в столь неожиданных обстоятельствах. А Брут невольно кулаки сжимает. Придурок! Если бы не эти идиотские выходки с крыльями и побегами, ему бы не пришлось встречаться с Правителем. Нельзя нарушать правила, никому, а особенно Икару. Конечно, за такое непослушание Правитель не станет наказывать своего любимчика, но вместо него будут расплачиваться другие за то, что не смогли вовремя проконтролировать гения и остановить его очередную авантюру. Если бы только он знал… Изгои на вторженцев из Полиса смотрят как на змей в аквариуме — кто-то с интересом, кто-то с отвращением, но привыкшего к публичности и взглядам зевак Икара это ни капли не смущает. Он к другу подходит уверенно, приветствует, по плечу хлопает, словно дома находится, а не среди рядов руин и ненадежных сооружений тех, кто считает любого, носящего белые одежды, своим врагом. Агрессивные дикари, неспособные существовать в цивилизованном обществе. Хочется обратить в прах каждого, кто смотрит на них сейчас как на каких-то ползучих гадов просто за то, что они родились там, где мир комфортный и безопасный, а не среди этой грязи, голода и болезней. Высокочастотный писк неисправных приборов на периферии сознания острой длинной иглой ввинчивается в мозг, и прямо сейчас Бруту больше всего хочется оттолкнуть Икара, чтобы хоть этим заставить опомниться и взглянуть на то, что окружает их — кто окружает. Но вместо этого перехватывает друга за руку. — Нам нужно поговорить. Следуя за Икаром, Брут оказывается в одном из невысоких зданий, где стоит только поднять руку, и можно локтем упереться в потолок. Так странно и тесно после его квартиры в Полисе и высоких помещений лабораторий. То место, куда приводит его Икар, кажется, служит той же цели — какая-то крайне убогая версия лаборатории, где вместо современного технологического оборудования используется ржавый мусор, который может заработать только чудом. Несколько захламленных столов, кровать в углу, маленькое окно почти под потолком. Света недостаточно, и с удивлением Брут понимает, что здесь даже имеется искусственное освещение в виде пыльных ламп, установленных на рабочих столах. Но самым ярким пятном выделяются синим светом крылья, прислоненные у стены. Похожие на те, что они вместе конструировали несколько недель, готовя совсем скоро выпустить в массовое производство с согласия Правителя. Только эта версия отличается от их верифицированной — кажется менее изящной, без стильного оформления, предложенного дизайнерами по последней городской моде. Но эта игрушка в грязной лачуге изгоев с первого взгляда кажется куда как более мощной. — Не два метра? — Не два, — улыбается Икар гордо. — Двадцать, двести, две тысячи — сколько угодно… Точка кипения пройдена. Икар испуганно хватает друга за запястья, когда оказывается впечатан спиной в стену. Брут и сам пугается того, что сделал, не меньше. Отпускает тут же, делая несколько шагов назад, беззащитно поднимая руки, которыми только что причинил боль тому, с кем был рядом почти всю сознательную жизнь. Злость исчезает так же быстро, как и появилась. — Прости, я не хотел, не знаю, что на меня нашло. Хоть Икар и удивлен таким всплеском агрессии, который совершенно не вписывается в психологический портрет его друга, но этот случай предпочитает оставить позади без должного внимания, чтобы не заставлять Брута чувствовать еще большую вину. И вместо этого долго и обстоятельно принимается рассказывать о событиях, которые скрыл от него и Лии, о том, как изобретал крылья, нарушающие правила Тесея, об изгоях и Барде, о Музе, о том, как они летали вместе выше облаков, о свободе, которую понял только здесь. И в этот момент Икар Бруту кажется сущим ребенком, гениальным, но наивным и мечтательным, таким, которого нужно защищать, чтобы позволить подольше сохранять в душе эту способность создавать воздушные замки вокруг себя, утягивая в них каждого, кто окажется рядом. Самое светлое, что есть в жизни Брута среди его вечной погони за цифрами, статусом и успехом. И только потому, из любви к Икару, он заставляет себя заговорить. — Посмотри, — взять за руку, поднимая рукав, чтобы обнажить платиновую полоску браслета — единственную такую, помимо той, что носит сам Правитель. — Тебе этого всего нельзя. И ты не только собой рискуешь. Мечтательное сияние вокруг Икара рассеивается, когда его вынуждают вспомнить о реальности. Он ходить по небольшому помещению взад-вперед принимается. — Тесей не узнает. О крыльях, о Музе и изгоях, он просто не узнает… А затем Икар осекается, останавливается на месте, оборачиваясь к собеседнику с грустной неуверенной улыбкой. Он гений, и потому скрывать от него что-то сложнее, чем кажется, столкнувшись с его наивностью впервые. Брут знает, давно ложь себе в хобби взял, и каждый раз сложно, даже спустя года. — Он уже знает, верно? — печально спрашивает Икар, не нуждаясь в ответе. — Ты или Лия? Отпираться больше нет смысла, рано или поздно это случилось бы, но Брут все равно не может не чувствовать себя пойманным с поличным мальчишкой. Нет, слишком мягко для такого как он. Предатель. — Я. На Икара старательно пытается не смотреть, только губы кусает до боли в попытке заставить себя решиться. Много лет он докладывал Правителю обо всех масштабных идеях и порывах своего друга. Иногда добровольно, убеждая себя, что поступает правильно, на благо Полиса и самого Икара. Иногда в бессознательном состоянии, когда правитель решал прибегнуть к использованию его золотого браслета, сомневаясь в искренности Брута и достоверности его информации. Признание Лие ни в первый раз не облегчило ему душу, ни в тысячный. Но, может, сейчас пришло время для полноценной исповеди в грехах? Икар на это признание реагирует в своем духе — нестандартно, не так, как следовало бы нормальному человеку, потому что объятие это совершенно не то, чего можно ожидать в ответ на подобное откровение. Но Икара к нормальным отнести сложно, и потому он притягивает несопротивляющегося Брута к себе, одной рукой в волосы зарывается, поглаживая успокаивающе и вынуждая положить подбородок себе на плечо. Осознание того, что по лицу текут слезы приходит к Бруту только тогда. И Икар как последний гад поступает — успокаивает, гладит где-то между лопаток, и на ухо шепчет, что прощает, что ничего не изменится между ними после этого признания. Отчего Бруту только хуже становится, еще большей мразью себя чувствует за то, что творил за спиной у Икара. Но тот все мысли из головы выбивает, когда за волосы мягко назад тянет, вынуждая отстраниться, и в коротком поцелуе приникает к губам. — Я тебя прощаю, — произносится бескомпромиссно и окончательно.***
Из окна почти перестает литься дневной свет. За всеми этими походами, встречами и откровениями Брут даже не замечает, как наступает вечер. Ночью в пустоши выходить опасно, так что им придется воспользоваться терпением изгоев еще раз, задержавшись тут до утра. Икар заверяет, что в этом нет проблемы, и что он все равно хотел познакомить друга с негласным правителем и идеологом этого лагеря изгоев. Бард оказывается высоким мужчиной с серыми волосами, чья одежда совершенно не намекает на его высокое положение. И бешеный пацан из отряда разведки тоже у костра мельтешит, взгляды острые бросает на чужаков, и сидит рядом с до безумия красивой девушкой. Будто бы неземная, она кажется лишней в этом месте. И Брут понимает, почему Икар голову потерял при встрече с Музой. Но только вот смазливость девчонки из изгоев меркнет в его глазах, стоит вспомнить Лию, ее красоту, а еще решительность и интеллект, которыми хрупкая девушка не уступала ни одному из них. Умения произносить проникновенные речи о свободе и мечтах Брут за Бардом признает — красиво, вдохновляюще, он даже большей симпатией к идеологии изгоев проникается. Однако основным желанием остается вернуться в Полис, принять душ и завалиться спать там, где не будет камней, пыли и жутковатых насекомых, снующих тут и там между руинами. — Не боишься темноты, хорек? — с шипением насмешливо спрашивает Бродяга, как только Брут оказывается в одиночестве, когда покидает костер. Эта вездесущая неприкрытая агрессия начинает всерьез раздражать в сумме с очередным приступом головной боли, и Брут уступать какому-то пацану не намерен. До приторности доброжелательная маска ложится на лицо. — Разве тут есть что-то опаснее мелких несдержанных крысят? — сверкает глазами Брут, отвечая на вопрос вопросом. Изгою явно не нравится, что ему дерзят с видом святой наивности. Он как-то разом собирается весь, действительно становясь больше похожим на животное перед прыжком. Интересно, решится ли он на что-то больше чем чесание языком? — Для таких изнеженных куколок, как ты с твоим дружком, даже одна ночь в Равнинах может быть последней, — не унимается Бродяга в попытках сбить лицемерную улыбочку. — Кукольная внешность, кукольная одежда, нулевые навыки выживания, — и с каждым словом ближе подходит, в глаза смотрит нагло, не смущенный ни капли разницей в росте не в его пользу. — Думаешь, сколько протянул бы за чертой лагеря? Знакомый и до неприятного сладкий запах висит в воздухе. Бродяга стоит слишком близко, Брут так близко к себе только Икара и Лию подпускает, доверяя им. А какому-то изгою настолько вторгаться в его личное пространство не позволено. Писк в голове возвращается. Брут невольно отмечает, что такое расстояние очень удобно для удара. Он никогда не знал, как убивать, и потому поражается тому, каким инстинктивным оказывается этот навык — словно в самой его природе, как человека, заложен навык убийства себе подобных. Бродяга совершенно не боится его, не воспринимая всерьез, и потому убить его будет легче легкого, если бы у него было оружие. Пальцы в кармане сжимаются на рукояти лазерного ножа, но Брут не помнит, чтобы брал его… Бродяга изменение в разом потемневших от расширившихся зрачков зеленых глазах заметить успевает — и реагирует за доли секунды, и только потому горящее синим неоном лезвие рассекает лишь воздух. Пацан шустрый, каждый раз успевает вовремя отскочить, чтобы под удар не попасть, но сам атаковать не начинает. В голове только ярость и желание достать, наконец, мелкого крысеныша, погасить этот проклятый свет его жизни и выполнить приказ. — П-приказ?.. — удивленно замирает Брут, глядя на непонятно откуда взявшийся в его руке нож. Он не его, но создан в Полисе, так кто дал ему это оружие? Бродяга пользуется заминкой и выбивает кинжал из рук противника, но контратаковать не успевает из-за тех, кто прибежал на шум драки. Брут отстраненно успевает заметить среди них белый костюм Икара и выделяющийся ростом силуэт Барда, прежде чем в глазах начинает темнеть. Он пошатывается невольно, теряя равновесие, но Икар рядом оказывается, поддерживает, помогая оставаться в сознании, зовет и просит прийти в себя, только долго это не действует. И тьма все-таки поднимает победный флаг.***
— Икар, — зовет Брут неуверенно, когда они остаются одни, и он находит в себе силы подняться с кровати. — Я не понимаю что со мной, правда, не понимаю, я не хотел… Головная боль отступает, но после недавней слабости стоять немного сложно, и Брут находит себе место на столе, устроившись осторожно так, чтобы ничего на нем не снести. Длинными ногами в воздухе болтает, ожидая со страхом и нетерпением, как отреагирует его друг. — Правитель что-то делал с тобой? — спрашивает Икар мрачно, непривычно серьезно и по-взрослому настолько, что мурашки по коже пробегают от его вопроса. — Ты ведь не просто рассказывал ему обо мне. — Нет… Не понимаю о чем ты. Брут отрицательно мотает головой сперва уверенно, а затем задумывается на мгновение о белом пятне в воспоминаниях вместо последней встречи с Тесеем. Он не знает точно, что тогда происходило с ним, но разве может Правитель настолько сильно влиять на носителей браслетов? Он точно в состоянии лишить воли и заставить подчиняться, находясь рядом, и это ощущается ужасной безвольной слабостью в теле вплоть до неспособности поднять руку. Но с момента их разговора прошли уже сутки, и километры расстояния отделяют лагерь изгоев от Полиса. — Я был в кабинете Тесея около получаса, но не помню ни минуты, — признается Брут. — Это точно влияние браслета, — Икар усмехается, но совсем невесело. — Может, он неисправен, а может, как раз, работает в полную силу. Икар к столу подходит близко, так же близко оказывается, как Бродяга совсем недавно пытался, но на друга никакого отторжения не происходит, наоборот, спокойнее становится, когда он рядом. Икар ведь гений, и он теперь знает правду, может вместе они придумают что делать? — Тебе не понравится то, что я предложу, — дает надежду Икар, и тут же ее обрубает. — Я могу снять твой браслет. Невольно Брут находит необходимым удостовериться, что золотая полоска на его запястье все еще там, ладонью украшение накрывает, скрывая от глаз ученого. Бред какой-то, браслеты нельзя снимать ни на минуту вплоть до самой смерти. Это нерушимое правило. — Правителю это не понравится, — первой приходит мысль о недовольстве Тесея, и только потом о рисках для себя. — Правитель об этом не узнает. — Думаешь? — скептически вздергивает бровь Брут. — Знаю, за пределами купола нет связи, он не получит сигнала, — решительно заверяет Икар, уже беря со стола рядом с Брутом тонкую отвертку, больше похожую на иглу. — Доверься мне. И он решается, решается довериться тому, чье доверие предавал из года в год, протягивает руку и наблюдает с молчаливой покорностью, как Икар возится с крошечным зазором замка, практически не видя толком его в тусклом свете ламп. Щелчок. Кольцо размыкается. И ничего не происходит. — Хочешь кого-то убить? — спрашивает Икар, с любопытством ученого склоняя голову к плечу. — Нет. Не меняется абсолютно ничего, только странным оказывается не ощущать ничего там, где всю жизнь привык чувствовать на коже тонкую полосу метала. Золотую, определяющую его принадлежность к элите города. Даже засыпая в эту ночь Брут не может до последнего отвести взгляд от металлического блеска разомкнутого кольца, лежащего на краю стола.***
Разговор идет не так уж долго, судя по часам на столе Тесея, но Брут чувствует, что если это продлится еще хоть немного, то он отключится прямо здесь. Из последних сил только старается держаться в сознании, чтобы сохранить репутацию, а не рухнуть позорно прямо посреди кабинета. Ему всегда так тяжело было переносить воздействие браслета, или сегодня с ним погорячились? — Изгои создают для меня все больше проблем, а теперь вот забрали то, что принадлежит мне, — голос звучит не зло, скорее раздосадовано. — Я пытался игнорировать свору Барда, но мне это надоело. Отправляйся к ним, верни мне Икара, мальчик не должен пострадать. На это имя что-то в душе Брута оживленно вздрагивает. «Икар не должен пострадать» — это звучит положительно. Правитель отходит куда-то в сторону, но парню не удается отследить его движение — взгляд скользит слишком медленно, а еще нужно повернуть голову, что вообще не кажется возможным в нынешнем состоянии. Зато прекрасный вид открывается на огромную вазу белых лилий, источающих сладкий цветочный запах, который окутывает все помещение. В руку вкладывают что-то холодное, удобной увесистой рукоятью помещающееся в ладони. От попытки пошевелиться комната плывет и искажается, и, глядя на это волнистое непостоянство перед собой, изобретатель чувствует, что теряет опору. Падает практически, но Тесей предупреждает это, вовремя заметив, и удерживает его за плечо на месте. — Ты убьешь кого-нибудь из изгоев, и тогда их хваленые принципы не позволят просто обо всем забыть— им придется начать войну, — и за подбородок цепляет, заставляя поднять голову вверх, демонстрируя безвольно потемневшие глаза с практически скрывшими зеленую радужку зрачками. — Надеюсь, ты выживешь, иначе будет жаль потерять такую полезную фигуру как ты, но ты же будешь меня слушаться? Бруту совсем-совсем не нравится то, что он чувствует, слыша эти слова, но не ответить не может, поэтому пусть тихо и слабо, пусть безумно мешает хватка Правителя, но произносит: — Да.***
Брут изгоям после ночного инцидента попадаться на глаза не хочет совершенно, особенно Бродяге, который, наверняка, о нем невесть каких слухов напустил про припадочность собак из Полиса. И потому изобретатель остается во временном пристанище Икара один, пока тот уходит попрощаться с Музой перед отправлением домой. Браслет все еще на столе лежит, и до чего же странно не чувствовать его на руке. Вчерашний сон еще смуту в мысли вносит. Это же были его воспоминания о разговоре с Правителем? Они вернулись, когда браслет перестал их блокировать? — Доброе утро, — вслед за открывшейся дверью раздается приятный мужской голос. Бард. Про него ведь говорил Правитель как о главной своей проблеме. — Доброе утро, — изображает самую искреннюю свою приветливую улыбку Брут. — Мы уходим совсем скоро, как только вернется Икар. Очень благодарны за Ваше гостеприимство. Демонстрируя дружелюбие, Брут задумывается, что перспективы встают для него совсем не положительные. Да, он вернется домой с Икаром, но при этом он раскрылся как шпион и не выполнил основной приказ Правителя, разве тот простит ему такое непослушание? Он даже представить не может, что сделают с ними, когда узнают про то, что Икар снял его браслет. Нет, возвращаться в Полис так, без браслета, нельзя. Бард ему напоследок решает рассказать о своем знакомстве с Тесеем, а еще почему-то о родителях Икара, на что Брут реагирует с кажущейся вежливой заинтересованностью, внутренне удивляясь тому, с чего мужчина вообще затеял с ним этот разговор. — Тесей стал виной их смерти, — неожиданно заявляет изгой, и Брут удивленно вздрагивает на этом утверждении. — Оказывал на них обоих слишком сильное воздействие через браслеты, а психика не может вынести такого насилия долгое время. — Зачем Вы говорите это мне? — моргает недоуменно юноша на подобное заявление, за которое в Полисе Бард в течение получаса оказался бы за решеткой за клевету и подстрекательство. — С тобой происходит то же самое, — мужчина качает головой. — Я видел вчера твое состояние.Если так и продолжится, то в Полисе ты долго не протянешь. Брут отчаянно пытается понять, правдив ли этот бред, и если это так, то искреннее ли сожаление в голосе Барда по поводу обреченного положения практически незнакомого ему мальчишки из Полиса. — Вне Полиса я тоже жить не смогу. — Икар смог — сможешь и ты. Вам обоим я желаю только добра. Ему нужно подумать, нужно время, только выбирать свой путь приходится здесь и сейчас. Но Брут отворачивается от изгоя, давая себе короткую возможность прикинуть варианты. И как назло на глаза попадается золотой браслет. В детстве он решил добиться высокого положения любой ценой, и всю жизнь так старался, чтобы металл на его запястье стал желтого цвета, а теперь какой-то оборванец из-за пределов купола предлагает отказаться от всего этого ради непонятно чего, поверив ему на слово. Браслет незаметно для Барда ложится в ладонь Брута. Бард лжет, изгой не может быть на стороне человека из Полиса. Это все уловка чтобы заставить их обоих остаться из страха перед неясным будущим, и тем самым заполучить в свое распоряжение талант Икара. — Почему не рассказали об этом Икару? Если надеть браслет, то пути назад уже не будет. — Для него эта ноша слишком тяжела. Муза — фактор, сдерживающий Икара от возвращения под крыло Тесея. Если с изгоями останется и его друг, то невероятно полезный изобретатель точно согласится быть подле престола Барда. — А для меня, значит, нет? Этот мужчина с серыми волосами не может быть простым — иначе Правитель его бы не боялся. Все ложь, родители Икара стали жертвами несчастного случая, и браслеты не при чем. — Я спасаю и тебя, и Икара, — вздыхает мужчина на прорвавшиеся резкие интонации в голосе Брута. — Мы были близкими друзьями с его отцом. В память о нем я всего лишь хочу защитить Икара. Тихий щелчок больше чувствуется, чем слышится. — Я защищу его сам, — усмехается грустно юноша, оборачиваясь к предводителю изгоев. — И от Правителя, и от Вас. Легкий сквозняк доносит аромат цветения белых лилий, и тихий писк в ушах нарастает…