Где властвуют жертвы

      Безудержный порыв северного ветра сорвал с Южного побережья Циркана маску спокойствия. Тишину сменил гул, с которым иссине-черные волны разбивались о высокие рыбацкие помосты, холодный морской воздух завихрялся, стремясь скрутить гребни в новый смерч.       Вместо этого где-то на линии горизонта углубилась воронка, то разрастаясь вширь, но резко сужаясь, а около нее заклубились еще несколько таких же, словно ранее спящий океан разлепил десяток еще сонных глаз.       Под раскаты разрывающего небо грома и крутящихся по оси голубых молний смерчи внезапно опали, точно подбитые охотником дикие утки. Эффектом послужил треск воды, приумноженный разбушевавшимся ураганом, а следом волны разрезала взявшаяся из ниоткуда вертикаль энергии, поднявшаяся из глубин самого узкого и юркого водоворота.       В следующий миг все стихло. Молнии рассеялись, не успев поразить даже одиноко стоящий на обрыве дуб, грома больше не было слышно, а линию горизонта украшала мирная морская гладь.       Стань свидетелем такого буйства ночью, наутро ни одна живая душа бы не поверила в правдивость произошедшего!       Вдруг у самого берега раздался всхлип, пронесшийся вдоль всей линии пляжа. Всхлип был наполнен горечью и сожалением, но еще больше — жаждой сделать хоть глоток воздуха.       В коленопреклоненной позе, с опущенной к мокрому песку головой, застыл человеческий силуэт, тонкий и сгорбленный — но несомненно юношеский. Всхлипы разносились по округе, сметая верхние слои песка и счесывая гребни вновь набегающих низких волн.       Так продолжалось всего-то жалких полминуты, а затем юноша, все еще стоящий в воде на коленях и локтях, сумел поднять голову и с болью откашлял густую багровую кровь.       Вдали он завидел черный силуэт, который, очевидно, поймав на себе чужой взор, мигом метнулся в гущу леса. Оставалось только провести фигуру тяжелым невидящим взглядом.       Выползти из воды и подняться на ноги стоило юноше невероятных усилий: он в кровь ободрал голые ступни о каменные выступы, пальцы не сгибались от пронизывающего холода. Однако поступь его была уверенной, плечи приподнялись, явив прямую осанку — и издали его стан казался стройным и ровным, как натянутая на лук тетива.       Лишь вблизи можно было рассмотреть мелкую дрожь, бьющую его колени и все льющиеся по впалым щекам слезы.       Ему пришлось остановиться, чтобы осмотреться — но ни широкого песчаного берега, уходящего в залив, ни соснового леса, раскинувшегося вдоль пляжа, он не узнал.       В следующий миг «тетива порвалась», юноша согнулся и упал на подкосившихся ногах: он не смог вспомнить не только, где находится, но и даже собственного портрета, будь он хоть нарисован величайшим живописцем, не признал бы. В его памяти не осталось ни единого образа, ни единой ниточки!       Спазмы глухих рыданий сжали горло, точно стальные тиски, и не ища больше возможности с ними справиться, юноша направил все силы на то, чтобы встать и идти. Влача за собой мокрые клочки ткани, когда-то бывшие его одеждой, он сделал с десяток шагов, когда на его соленый от морской воды лоб что-то мягко приземлилось. Он вытянул руку и на ладони тут же заблестели снежинки. Сначала поодиночке лениво слетающие с неба, теперь они сбивались в грудочки, оставаясь на макушке, лице, плечах.       «Какой холодной должна быть моя кожа, чтобы даже снег не таял…» — в эту пролетевшую за доли секунды мысль он не успел вложить даже горечи.       Снегопад не усиливался, но и не прекращался, только потоки воздуха снова начали набирать силу, будто заигрывая, сновали вокруг юноши, но не тронул ни травинки под его ногами. Не получив от него никакого отклика, словно обиженная барышня, ветер закружил еще энергичнее, теперь стремясь кверху.       Вокруг по-прежнему было ни души, только пейзаж плавно перетек в лесной, окружив тонкую человеческую фигуру высоко вздымающимися вверх соснами и елями.       Опавшие сухие иголки впивались в израненные стопы, но юноша продолжая твердо идти, не сбавляя насилу набранного темпа. Он замер лишь когда почувствовал, как о его лоб разбились первые дождевые капли. Он был только у самой опушки, даже не успев толком скрыться в гуще деревьев, как погода вновь переменилась.       Взгляд юноши невольно забегал, пытаясь отыскать хоть что-то, что могло бы временно защитить его от столь переменчивого настроения недоброго друга-неба.       Слева от него стояла покосившаяся тень, и только подойдя ближе, в ней удалось признать деревянный указатель с вырезанными на нем символами. Ни одного из которых юноша не знал — или не помнил.       Но дождевые капли становились все тяжелее и все чаще обрушивались на голову и плечи, потому логично подумав, что указатель выведет к селению, а также вспомнив, что на эту же тропу свернул скрывшийся неизвестный, юноша побрел на юго-восток.       К тому времени, как показались первые жилые дома, легкий дождь превратился в настоящий ливень, а шаг юноши окреп достаточно, чтобы перейти на подобие бега.       Некоторые из домов оказались пустыми, нигде не горел свет, но все же юноша ладонями, не собравшимися в кулаки, бил по дверям и окнам почти каждой избушки. Так он пробежал вглубь селения, растерянно оборачиваясь то за спину, то по бокам, будто чувствуя за собой чужой взгляд.       Он занес руку, чтобы постучать в очередную деревянную дверь, но ему показалось, как вдали — в чьем-то окне — мелькнул свет. Найдя в себе силы на последний рывок, он в два шага преодолел расстояние и отчаянно заколотил по домишку.       Впервые за все время, что он пребывал в сознании, юноша осмелился открыть рот:       — Ум… Умоляю! От-откройте!       Он ожидал услышал неразборчивый поток звуков, боялся, что человеческая речь станет для него такой же чуждой, как и те символы на указателе. Услышав свой собственный голос, выливающийся в различимые слова, он вновь заплакал.       Шторка, закрывающая окно со внутренней стороны, дернулась, а затем раздался низкий мужской голос:       — Проваливай, пока голову не открутил! Быстро, кому сказал!       Юноша облегченно опустил напряженные плечи: он разобрал слова и даже смог приблизительно понять, на каком диалекте говорит этот мужчина. Но даже больше он был рад тому, что на его попытки привлечь к себе внимание, кто-то отреагировал!       — Я-я… не прич… чиню вам вреда! Ум-моляю, позвольте скрыться от дождя!       Больше шторка не шевельнулась ни на миллиметр, а мужчина не сказал ни слова, обрушив любые надежды юноши на диалог. Пришлось вернуться к первоначальному плану — колотить по двери ребрами ладоней, скрести ставни сломанными в кровь ногтями, повторяя все те же слова, не сумев сообразить что-то более убедительное.       Если бы струйки грязной дождевой воды не застилали лицо, глаза бы уже багровели от слез.       Силы окончательно покинули тело, юноша немощно прилип к двери спиной так же, как испачканная в крови и грязи одежда прилипла к его собственной коже. К его удивлению, в доме послышались голоса: в дополнении к мужскому он смог различить и мягкий женский, но что очевидно, раздраженный и растерянный. Хоть настроение уловить и удалось, о чем они говорят оказалось загадкой.       Но уже в следующий момент дверь со скрипом приоткрылась, чуть не вернув опирающегося о нее юношу обратно в коленопреклонную позу.       — Чего застыл?! Заходи, пока весь пол не промок!       Дважды повторять не нужно было: вмиг вскочив на ноги и даже не сморщившись от накатившей боли, он буквально вбежал в дом и тут же прошел вглубь тускло освещенной комнатушки, боясь, что его могут выдворить.       — Благодарю вас! — без единой запинки проговорил юноша, но мужчина свел брови над переносицей, будто не понял ни единого его слова. — Благодарю вас! — только после того, как та же фраза прозвучала повторно, но уже в более медленной и мягкой манере, хозяин дома понял, что ему сказали.       — Ну и говор, ей-богу! Пожалуйста! — словно маленькому ребенку, ответил ему мужчина, дополняя свои слова жестами, о которым юноша тоже прежде не слышал. — Тебя как зовут?       Юноша помедлил: он с трудом смог вспомнить и произнести такие обыденные для человека слова, а вопрос про собственное имя и вовсе застал его врасплох!       — Меня зовут Лерт, — все же медленно, подбирая звучание каждой буквы, ответил ему юноша.       — Ну и буйный ты, Лерт! — казалось, тон мужчины при этом смягчился. — А что, красивое имя! — он усмехнулся, а затем жестом, который, к счастью, Лерту был знаком, предложил ему сесть на застеленную лавку.       Лерт, понимая, что с него все еще стекает то ли морская, то ли дождевая вода, не осмелился принять предложения и присел на пол около лавки.       — А меня зовут Волдо. Мои жена и дочь у себя. Погоди! — он развернулся к проходу между комнатами и прикрикнул. — А ну идите сюда! — а следом добавил, обращаясь к Лерту: — Все равно ты всех разбудил.       Вслед за его приказным тоном в дверном проеме мелькнула девчушка, а сразу за ней похожая на нее женщина возрастом, наверное, чуть младше Волдо.       Они, завидев виновника этой неразберихи, напряженно сделали пару шагов навстречу. Разглядев в лице чумазого и мокрого гостя совсем молодого и вполне безобидного на вид парня, обе слегка успокоились. Точнее сказать, успокоилась только молодая девушка, тут же выйдя вперед и став к плечу отца, а женщина вскинула брови от то ли от удивления, то ли от жалости, но осталась на месте.       — Жену мою зовут Тариса, а дочку-красавицу, ни за что не угадаешь, Лерта!