Нереально

Вилья целует его первый. Целует беспорядочно - в щеки, в шею, в лоб, в глаза, везде, где может дотянуться. Он бесстыдно опрокидывает канарца, мгновением позже прижимается к нему всем телом и стискивает в объятиях - так крепко, как будто это в последний раз, и скоро они расстанутся навечно. Ладонь чувственно скользит по загривку, захватывая волосы - властно, собственнически. И вид у него совершенно ошалевший, а зрачки темные-темные... Это продолжается раз за разом долгие годы. Свидетелями этого становятся миллионы. И это никогда не случается за пределами поля. Давид облизывает губы и думает, что так выглядит сделка с дьяволом: он как-то видел фильм о безнадежно влюбленном парне, который обратился за помощью к нечистой силе, но не смог правильно сформулировать желание. И демон не упустил возможности поглумиться: любовная история вышла покалеченной и убогой, хотя все условия были соблюдены. Давид силится вспомнить, не заключал ли он в каком-нибудь бреду контрактов с потусторонним миром, потому что форменному издевательству нет конца, и он уже потерял всякую надежду избавиться от наваждения. Празднование гола становится настоящей пыткой, и он чувствует, что продержится недолго, - однажды рухнут небеса, и он поцелует Вилью в ответ. Он успеет это сделать до того, как их погребет под собой шевелящаяся гора из одноклубников. Он сделает это при всех и услышит мертвую тишину гигантского стадиона. И будет точно знать, что в параллельном мире кто-то хохочет во всю глотку. И вот тогда наступит конец, и он проснется. Игры идут за играми, и победы выматывают больше, чем поражения, а канарец так и не может оборвать этот сон, хотя от губ Вильи его отделяют порой считанные миллиметры. Однако все, на что его хватает, - это бессильно утыкаться лицом в шею нападающему и молиться богам, чтобы отвели искушение. После матча, в котором на двух Давидов приходится три забитых мяча, Сильва близок к нервному срыву. Зато валенсийская "семерка" пребывает в блаженном неведении, а потому спасения от него нет ни в раздевалке, ни на тренировках, ни, тем более, в сборной. - «Летучие мыши» селятся в один номер, так? – близоруко щурясь, спрашивает Луис Арагонес и протягивает ключи Вилье. Тот с готовностью хватает бряцающую связку и подталкивает канарца в самый конец коридора. Долго открывает дверь, негромко ругаясь, и мимоходом улыбается, оборачиваясь через плечо: «Тугой замок, черт бы его побрал!». Мрачнеющий с каждой минутой Сильва торопит его, ссылаясь на усталость от перелета. Наконец они вваливаются в номер и сбрасывают с себя сумки. - Давид, мы на чемпионате Европы, ты в это веришь? – Вилья тормошит своего одноклубника, и в этот момент он похож вовсе не на летучую мышь – он похож на готового к прыжку кота: хищный, ловкий, с бандитским прищуром. Сильва не может отвести от него глаз и думает только о том, что находится не столько на чемпионате Европы, сколько в своем персональном аду. ...И в следующее мгновенье Сильва с треском проваливается на самый нижний уровень этой личной преисподней - на самый мучительный и горячий - когда Вилья уходит вглубь номера, по пути стягивая с себя футболку, со словами: - Я в душ, потом телек, что ли, посмотрю. Ты со мной? С трудом сообразив, что последний вопрос относится к телеку, а не к душу, Сильва быстро отвечает: - Нет, я спать. Очень устал. "Прямо-таки заебался", - думает он, провожая долгим больным взглядом голую спину. Сильва возбужден - и зол на весь белый свет. Он гневно шагает в свою часть номера и запирается на замок. От греха подальше. Садится на краешек огромной кровати, положив руки на колени, закрывает глаза и глубоко дышит, пытаясь успокоить свое тело и душу. Через десять минут ему почти удаётся справиться с телом, но приступить к душе не получается - дверную ручку начинают яростно дергать, и тут же доносится голос Вильи: - Давид! Ты чего закрылся? Слушай, я знаю, что ты не любишь, когда кто-то берет твои вещи, но ты не поделишься шампунем, а? Я свой забыл, а местный какой-то странный... Сильва встаёт со вздохом и плетется открывать. Он все еще относительно спокоен и расслаблен, поэтому о том, что Вилья никогда не стесняется своего тела, вспоминает тогда, когда уже поздно. Дверь открыта, и на пороге стоит его персональное наказание - весь мокрый, с наспех обвязанным вокруг бедер полотенцем. С его волос и пальцев капает вода, а сам он напевает какую-то дебильную песенку и безмятежно улыбается открывшему дверь другу. Сильва не может улыбнуться в ответ. Не может ничего сказать. Не может двинуться с места. Давид Сильва не может терпеть больше ни секунды. "К черту", - думает он, когда понимает, что Вилья ощутимо ударился о стену, к которой его толкнули. "К черту", - повторяет голос внутри растрепанной головы, когда он понимает, что утром на плечах Вильи обязательно обнаружатся доказательства его, Сильвы, преступления - синие отпечатки пальцев. "К черту", - единственное, что мелькает в его мыслях, когда он целует совершенно шокированного друга, не слыша ничего из-за пульсирующего шума в ушах. Целует отчаянно, страстно, ненасытно, но в то же время как-то обреченно и умоляюще. "Прошу, не отталкивай сразу, прошу, подари еще несколько мгновений", - говорит этот поцелуй. К его удивлению, Вилья и не отталкивает. На поцелуй он не отвечает, но и губы сомкнуть не пытается. Молча стоит у стены, как-то беспомощно прижав руки к груди, и смотрит на Сильву широко распахнутыми глазами. "Жалеет", - внезапно понимает Сильва. Конечно, Давид всегда о нем заботился, как и о всех своих друзьях. Вот и сейчас он, наверное, думает - беда, втрескался парень, как бы не обидеть отказом. Все возбуждение канарца как-то резко отступает при этой мысли, и он прерывает поцелуй, убирает руки, опускает глаза и делает шаг назад. - Прости, прости меня... - шепчет сбивчиво. Паникует, не зная, что еще сказать, и ненавидит себя всей душой. Но вдруг все мысли обрываются. Потому что Вилья подаётся вперёд одним плавным, но решительным движением. Потому что он обнимает маленького тезку одной рукой за талию, а другой за шею. Потому что он сам, САМ, целует его нежно и глубоко. Их глаза открыты. Теперь шокирован младший, настолько, что не может не спросить: - Что ты делаешь? Но Вилья нетерпеливо сокращает расстояние между ними и шепотом отвечает прямо в губы одноклубника: - Я не знаю. И дьявол - если он в действительности был в жизни Сильвы - вдруг начинает выполнять условия сделки, только теперь уже по-честному: сводя с ума, выбивая дыхание. После Сильва лежит на боку, спиной прижимаясь к другу - и теперь уже любовнику, и слушает, как понемногу успокаивается его сердце. Он боится повернуться. Знает - Вилью сейчас отпустит. Сильва уверен, что с тем случилось какое-то внезапное помутнение рассудка, которое сейчас рассеется, и старший Давид со всей ясностью осознает тот занимательный факт, что спал с мужиком, хуже того - со своим другом, хуже того - обоим понравилось. Сильва уверен - еще пара секунд, и их многолетней дружбе придет конец, не говоря уже об их сегодняшней странной нежности. Сейчас, сейчас все закончится. Прямо сейч... - Давид, - зовут из-за спины, и Сильве все-таки приходится обреченно повернуться... И встретиться с неожиданно весёлыми глазами Вильи... И получить очередной поцелуй. "Нереально". - Хорошая попытка, маленькая жадина, но я все равно не забыл, зачем пришел. Давай сюда чертов шампунь.