***
Музыка гремит так, что даже новомодные стеклопакеты подрагивают. Ну или же это от того, что толпа выпускников браво отплясывает в огромном актовом зале, украшенном к празднику первой «взрослой» ночи. Арсений устало трёт виски и отставляет свой бокал с лимонадом, заменяющим шампанское, осматривая ещё буквально пару дней назад «своих» детишек. Четыре выпускных класса: гуманитарии, физматовцы, лингвисты и спортачи. К последним он питает особую любовь. А как иначе? Где ещё вы найдёте физрука, который был классным руководителем? Так уж вышло, что их школа, которую он ласково и за глаза называл школой «объебудущего», решила, что должна быть такой же новомодной, как ебучие стеклопакеты, и обязательно сделать в старшей школе четыре разных направления. Ему повезло возглавить как раз-таки ту самую спортивную ветвь, а значит и взять класс под классное руководство. В основном у него были пацаны в количестве аж пятнадцати штук, с разной направленностью: от футбола до бальных танцев, но было и четыре девочки: балерина, две художественных гимнастки и фигуристка. Стоить заметить, что Попов свой класс любил искренне, получая в ответ неимоверный поток взаимности, старался и выкладывался по полной, добившись возможности (для всей школы, не только для своих девятнадцати личинок будущей надежды олимпийского комитета) заниматься в лучших спортсекциях и участвовать в соревнованиях далеко не районных масштабов. Он вообще детей любил и обожал. Цветы жизни! «На могиле родителей» добавил бы его лучший друг Серёжа. Ну как друг… Хвостатая макушка мелькнула где-то совсем рядом, и Попов улыбнулся, наблюдая за тем, как Матвиенко отчитывал парочку своих выпускников, с присущим его кавказской натуре, колоритом. Слов было не разобрать, но, кажется, и так понятно же. Выпускной, все дела… Он даже шагает ближе, чтобы расслышать хоть слово. — Позор! Позор на мою седую голову! Думаешь Склодовская-Кюри вела себя так, Маша? Ну? — возмущался физик, который на физика в обычной жизни вообще мало был похож, — Ещё раз замечу вас двоих за подобным — обоих током отхреначу в лаборантской! Теперь уже могу! И ничего мне за это не будет. Пацан по имени Артём вздрагивает от такой угрозы, а девушка, которую Сергей назвал Машей, стыдливо тупит голову и мнёт в пальцах складки платья. Ну… кажется, всё понятно. Застукал за непотребством. — Сергей Борисович, так выпускной же… самая взрослая ночь школьников… — пытается воззвать к мужской солидарности Артём. — Вот и не надо мне тут делать новых школьников! — резко, но не грубо отрезает Сергей и хмурится. — Я ещё от вас не отошёл. Нет, на самом деле Матвиенко далеко не ханжа и ему почти даже плевать на то, кто с кем и как. Но он застукал этих двоих в неэстетичном туалете и совершенно не порадовался тому, что лучшие умы его класса так позорят его — классного руководителя — репутацию. Да и проблемы никому не нужны. Тем более в такую действительно важную, первую взрослую ночь. Арсений тихо прыскает и даже забывает, что несколько минут назад страдал из-за слишком громкой музыки и ноющей боли в висках. Теперь он думает только о том, что Сергей Борисович в костюме и кедах, лютующий, но любящий — это слишком красиво. Слишком. Ребята ещё пару минут стоят, понурив головы, а потом всё же возвращаются к одноклассникам, присоединяясь к медленному танцу. И вот тогда Попов позволяет себе подойти к физику вплотную, склоняясь к самому его уху: — Ух какой грозный! Серёга оборачивается и улыбается, качая головой. Песня такая старая, ещё, кажется, из их молодости, но слишком романтичная, сопливая. Вроде бы «Нежность» называется. Он протягивает руку физруку и шутливо опускает голову, заведя при этом вторую за спину, на манер мужчины из откуда-то околоромановских императорских балов. Попов так же шутливо приседает, принимая приглашение. И они в самом деле танцуют. Во-первых, тут темно, во-вторых, половина учеников и так знают о них, а вторая считает, что лучшие друзья те ещё стёбщики. Так что… Никто ничего не заподозрит. — На самом деле, — ведя в танце, уверенно держа Арса под точёную спину, выдыхает Серёжа, — надо бы обойти всё здание. Уверен, мы таких вот первопроходцев ещё найдём. — Твоя кавказская кровь так бурно топит за чистоту до брака? Или реально боишься, что мои лбы и твои принцессы настругают нам новый класс? — Попов чувствует себя максимально комфортно, но как только музыка стихает, всё же отстраняется, дабы не привлекать внимание, которое всё же может оказаться лишним. Серёга в своей голове пытается представить, как через семнадцать лет будет выпускать тот самый «новый класс». — Да ну тебя нахер! Пойдём предотвратим этот апокалипсис, — трясёт он головой и тянет Арсения за собой из сверкающего зала в сторону лестниц. Впрочем, Попов не слишком-то и против. Возможно, там будет тише, а значит и его голова перестанет гудеть.***
На третьем этаже никого, что нелогично, но вполне ожидаемо: торопящимся школьникам просто лень взбираться так высоко, да и туалеты там закрыли на ключ. На втором туалеты не заперты, но и там пусто. Точнее, в женском толпятся девочки, поправляя кто макияж, кто причёску, а в мужском только сигаретный смог, но никого. Так что, можно считать, что это не считается. Кабинеты все заперты и опечатаны, на чёрной и парадной лестнице зажжён весь доступный свет, ради которого завхоз, Станислав Владимирович, поменял все лампы. Музыку слышно даже тут, но она более глухая и меньше режет уши, и Арсений блаженно улыбается, пока они проверяют все потайные углы, наслаждаясь этой возможностью немного расслабиться. — А помнишь наш выпускной? — спрашивает он мечтательно, когда они останавливаются у туалетов на первом этаже, — Господи боже, двадцать лет прошло, Серёг, представляешь? Двадцать! — Помнишь, — усмехается Матвиенко в ответ, прислушиваясь к звукам в женском туалете, откуда не так давно выпроводил ту самую сладкую парочку, — мы расхреначили спортзал к хуям, выбили окна в директорском кабинете и чуть не спалили Ирке платье и причёску. — И это при том, что мы были все трезвые! Вот что удивляет больше всего, Серёг, — смеётся физрук, ярко вспоминая, как орала та самая Ирка, на пышное платье которой попали искры от сигареты, а потом и в волосы окурок прилетел, выкинутый кем-то из окна второго этажа. Ирка носила кличку «фартовая», а ещё миниаптечку в сумке и запасные чулки. Потому никто не удивился, что на выпускном именно ей «повезло» больше всех. — Спортзал! Серёга, блин, спортзал! Арсений срывается первым, тянет за собой матерящегося на него Серёгу, а тот в свою очередь проклинает длинные ноги своего коллеги. Но да, спортзал… Тот остался открыт по правилам техники безопасности, ибо эвакуационный выход. И там вполне легко найдутся маты, длинные лавочки в раздевалках и даже, простигосподи, душевые. Впрочем, дело не только в этом. Два учителя влетают в огромное помещение спустя пару минут. — Ты в мужскую, я в женскую, — командует Попов, — встречаемся у входа в тренерскую.***
— Фу, какие они скучные, — фыркает Серёга, лениво подпирая плечом дверь в огромный кабинет Попова, — тут же столько раздолья! Куда удобнее, чем в толчке! — Да типун тебе на язык, Сергей Борисович, — смеётся Арсений, открывая соседнюю дверь, ведущую на склад спортинвентаря, — скажи спасибо. Матвиенко только улыбается, качая головой. Он уже знает, что будет дальше, но… он просто тянет к себе Попова и позволяет себе вольность в виде поцелуя. Лёгкого, ненавязчивого и ласкового. Просто потому что да, воспоминания, ностальгия. Он тоже хорошо помнит, для каких целей лично они использовали спортзал на их выпускном. — Сергей Борисович, — урчит Арсений ему в губы с улыбкой, — а вдруг дети увидят? — Эти дети нам с тобой фору в знаниях камасутры дадут, Арсений Сергеевич, — парирует Матвиенко и снова целует, толкая Арса в открытую дверь склада. Складская комната достаточно просторная. Здесь куча всего: мячи, скакалки, обручи, маты — чего там только нет. Попов умудрился и тут подсуетиться и выбить весь максимально возможный и доступный инвентарь для своих чад. Серёга оставляет дверь приоткрытой, чтобы хоть какой-то свет попадал в эту комнату без единого окна. Нет, безусловно, свет им не нужен, но романтично же. Попов мурчит под напором ласки и не может не улыбаться в поцелуй. Сколько раз они целовались тут, тайком, подстёгиваемые азартом быть застуканными своими же учениками. Сколько раз их всё же заставали в весьма компрометирующих ситуациях, когда два растрёпанных учителя, один из которых физик, судорожно делали вид, что считают мячи и перекладывают обручи. Атмосфера сама собой наталкивает, что уж там. Выпускной, все дела… Серёга толкает Арса глубже в комнатку, запускает руки под его рубашку, вытянув ту из-под брюк, напирает, настаивает. Он, можно сказать, планировал это всё. Хотя и немного не так, но получилось даже лучше. — Что ты делаешь? — улыбается Арс, сжимая в пальцах крепкие плечи Серёги и заглядывая в его горящие глаза, — М? — Повторяю наш выпускной? — хитро улыбается Серёжа, скользнув ладонями на упругую задницу Попова и сжимая её, — Помнишь? О, Арсений помнит! Они вдвоём сбежали с середины своей дискотеки. И долго, упоённо, восторженно целовались, искренне надеясь зайти дальше. А потом… — У меня тут есть такой же «козёл», — заговорщически выдыхает он, облизывая пересохшие от сбившегося дыхания губы. — Для пятиклашек. И для кого-то с короткими ножками, Сергей Борисович. Подстёбывает, дразнит. Знает, что Серёга не обидится на такое. Потому что Матвиенко прекрасно осведомлён о том, что его рост Арсений считает скорее преимуществом, чем минусом. — Да вы шалун, Арсений Сергеевич! — хрипит в ответ Матвиенко и прижимается губами к лебединой шее своего «лучшего друга», царапая щетиной нежную кожу, языком дразня чувствительную жилку. Собственно, почему пришлось разнести спортзал… Их двоих застукали одноклассники. Со спущенными штанами. Пришлось выкручиваться, мол «мы решили тут всё обоссать. На память». Двадцать лет назад никто бы не оценил их любовь. Её и сейчас-то опасно светить, но всё равно куда проще. Спасибо Павлу Алексеевичу, директору, которому срать на то, кто с кем спит, лишь бы детей не втягивали и при них не трахались в лаборантской, и более прогрессивным взглядам современного общества. Они на самом деле как будто возвращаются туда, в их первую взрослую ночь. В их выпускной, на котором они чувствовали себя так окрылено. На котором они буквально поклялись друг другу, что никогда не расстанутся. Так и вышло. Серёга поступил на инженера, Арсений в театральный, но это не помешало им через пару лет перевестись в один ВУЗ и уехать в Питер, чтобы отучиться на преподавателей. Чтобы потом вот так же, рука об руку, уйти работать в школу. Они в самом деле умудрились пронести через года верность, преданность, то трепетное чувство первой, детской любви, вырастить из него семью, пусть и официально в их стране непризнанную. Но ведь семья это не бумажки, семья это куда глубже. Арсений млеет под лаской, прикрывает глаза и выдыхает шумно. Он всегда так реагировал на Серёгу, с самого их знакомства, с самого первого взгляда. Только в глубоком детстве это казалось дружбой, а потом… Потом даже и не возникало вопросов. Ему не нужен был никто. Только Серёжа. Только его рука в руке, только его поцелуи, только его любовь. У Матвиенко было так же. Несмотря на его горные корни, несмотря ни на что. Он просто однажды сказал маме, что женится на Арсении, чем добавил ей седых волос. Он просто однажды поцеловал лучшего друга и никого больше целовать ему с тех пор не хотелось. Зачем им кто-то другой, когда руки к рукам так правильно, когда губы по губам словно были созданы именно такими. Зачем им кто-то, когда они нашли друг в друге целый мир. Мир, в котором нет запретов, нет боли и недопонимания. Мир, в котором они друг для друга важные, неповторимые. Мир, который легко умещается в складской комнате спортинвентаря, и который не вместить ни в одну книгу. Серёга легко подталкивает своего мужчину к тому самому «козлу», гладит спину и плечи, не прекращая целовать. — Придётся быть тихими, кот, — улыбается Матвиенко, когда всё же вжимает любимого в спортивный снаряд, — иначе как потом отчитывать детей за подобные выходки. — Проблема, — хрипит Арсений, нагло оглаживающий ладонью грудь Матвиенко прямо через ткань рубашки, — потому что с тобой не бывает тихо. Матвиенко готовился. Знал, чем кончится этот выпускной вечер. Во внутреннем кармане пиджака есть всё необходимое для нежного продолжения их страсти. Попов чувствует это, даже почти слышит хруст фольги от упаковки презерватива, и улыбается. Потому что обычно они ими не пользуются, но сегодня — особенная ночь. — Доверься мне, — просит Серёга, смотрит в глаза и дожидается, когда в них вспыхнет ответный огонёк страсти, дожидается лёгкого кивка, прежде чем снова поцеловать, а после — развернуть партнёра спиной к себе. Треклятый «козёл» и нечеловеческая растяжка Арсения всегда притягивали Серёгу. Даже когда в действиях физрука не было никакого сексуального подтекста, Матвиенко не мог не представлять себе, как разложит однажды любовь всей своей жизни на этом чудесатом снаряде. Попов прекрасно знал об этой фантазии, но даже не пытался её воплощать. Стандартный козлик Серёге был почитай до талии, что стало бы препятствием. Но пару месяцев назад Арсений таки выбил в инвентарь детский снаряд, который прекрасно подходил для осуществления их планов. Разве что, он не рассчитывал, что всё случится так скоро. Серёжа стягивает пиджак с плеч Арса, откладывает на стопку матов, снова скользит руками под уже выпростанную рубашку, касаясь пальцами подтянутого живота партнёра, возбуждая, оглаживая. Арсений чувствительный, поначалу вообще казалось, что у него всё тело — сплошная эрогенная зона. Потом дошло: реакция случается только когда его касается Серёжа. Гладит, щекочет, щипает, целует. Арсений в такие моменты полностью терял грань, становясь гиперчувствительным. А Матвиенко и рад был такому раскладу, наслаждался отдачей и стремился подарить ещё больше, дольше, нежнее. Они и не спешат вроде, но Серёга при этом не тянет кота за все подробности, соскальзывает ниже, расправляется с застёжкой на узких брюках, ладонью накрывает плоть, что реагирует почти мгновенно. Попов прикусывает губу и стонет тихо-тихо, так трепетно. Каждый раз, словно впервые. Наверное, есть в этом всё же какая-то магия: не надоесть друг другу за столько лет. Они же с первого класса вместе. Как бригада, только ближе. Арсений тихо хихикает от этой мысли, но звук этот тонет в тихом стоне, когда Серёга запускает пальцы под резинку чёрных трусов, лаская так по-собственнически, так уверенно и так знающе. — Мне даже не нужно видеть, чтобы знать, насколько ты охуительно красивый, — шепчет Серёга, на мысочках дотягиваясь до уха Арсения, — насколько ты охуительно мой… В такие моменты они вообще забывают, что они учителя, самые яркие представители морали и добродетели. Хотя… любовь и уважение это ведь высшее проявление добродетели? А верность и преданность — неотъемлемая часть морали. Впрочем, сейчас они просто два влюблённых, возбуждённых человека. Серёге даже не нужно касаться себя, чтобы почувствовать, как в собственных трусах становится тесно. Его всегда возбуждала не только и не столько картинка, сколько само знание: этот мужчина весь его, этот красавец любит и хочет его так же сильно, а с каждым днём всё сильнее. Ладони стягивают бельё вниз, оголяют упругую задницу и возбуждённый член, а Матвиенко шепчет тихо-тихо, от чего у Арса по шее бегут мурашки: — А теперь, кот, оседлай его. И наклонись. Арсений немного путается в собственной одежде, немного дрожит от возбуждения и предвкушения, но всё же справляется с просьбой: разведя узкие бёдра, он усаживается верхом на край снаряда, покорно прогибаясь, опускаясь на него грудью, чувствуя, как собственный член прижимается к прохладной поверхности прорезиненного покрытия «козла», от чего картинка Серёге открывается просто бомбическая: разведённые ноги, обнимающие тёмную поверхность, но скованные при этом так и не снятой до конца одеждой, идеально выгнутая спина, округлые, манящие ягодицы и тотальная покорность. Такое просто не может не возбуждать! Попов невольно вздрагивает, когда слышит щелчок крышки тюбика с лубрикантом. Даже выдыхает какое-то тихое «ой…», хотя и знает, что ничего страшного не происходит. Просто… сама атмосфера заводит, раззадоривает. Сам факт того, что сюда могут зайти — возбуждает и поднимает уровень адреналина. — Тшшш, расслабься, — улыбается Серёга, пальцами касаясь входа, не надавливая, а лишь мягко растирая вязкий гель, дразня, распаляя, — и помни: тишина сегодня — залог успеха. Ему нравится ласкать Арса. Всегда нравилось. Нравится оглаживать пальцами гладкую кожу без единого волоска, нравится дразнить горячее, пульсирующее колечко тугих мышц. Арсений в такие моменты настолько только его, что можно задохнуться! Вот Серёга и задыхается, склоняясь, кусая одну из упругих половинок, одновременно с этим проталкивая в жаждущее нутро сразу два пальца. От смеси ощущений Попов весь вскидывается, вздрагивает и стонет чуть громче. Как у Серёги получается каждый раз его удивлять — загадка. Нет, ясное дело, рано или поздно секс становится чем-то привычным, но никогда, ни разу за все эти годы, он не был пресным или дежурным. Для них обоих секс — это взаимное удовольствие, способ выразить свои чувства в несловесной форме. Это не какой-то там супружеский долг (Арсению всегда было непонятно, это что жеж такое и сколько надо было занять, а главное — у кого, чтобы отдавать на протяжении всей жизни, да ещё и вдвоём?!), это проявление чувств. И каждый раз в этом было что-то сокровенное. Особенное. Хотя и говорят, что нельзя изобрести велосипед дважды, но модификации-то никто не отменял и не запрещал! Вот и сейчас, вместе с ласкающими, растягивающими пальцами, в их жизнь входит нечто новое, нечто… запретно-прекрасное! Серёге нравится такая реакция, нравится, что он всё ещё может удивить своего партнёра. Серёже нравится, какой Арсений на самом деле свой, родной, изученный до каждого сантиметра и при этом новый, неизведанный. Пальцы скользят легко, мягко. Растягивают вход, дразнят чувствительные нервные окончания. Он тянется поцелуями от укуса на ягодице до поясницы, до притягательных ямочек, каждая из которых получает свою порцию ласки. Серёга вылизывает бледную кожу, как самое вкусное эскимо, иногда прихватывая зубами, с восторгом чувствуя мурашки Арсения. Попов ёрзает и дышит чаще, зажмурившись. Ему нравится это. Нравится, как каждый раз Серёжа дарит ему море ласки, нравится, что его мужчина находит способы сказать «я тебя люблю» каждый раз на новый лад. Серёга добавляет смазку, не вынимая пальцы полностью, зная, что Арсений почувствует, как прохладный гель проскользит по нежной коже. Языком он дразнит ложбинку у вершины ягодиц, чем вызывает новый стон у партнёра. И характерное движение бёдер, которые Арс вскидывает, ловя в нетерпении все ласки. — Какой же ты… — хрипит с восторгом Матвиенко, добавляя осторожно третий палец, прокручивая их, чувствуя, как его любимый мужчина дрожит от такой ласки, — ты мой. Мой. Арсений не спорит, только покрывается испариной от возбуждения, только дрожит и кусает ребро ладони, сдерживая шумные звуки. Серёжа просил быть тише. Сложная задачка. Для обоих сложная. Ибо Попов стонет всегда искренне, громко и открыто, а Серёга просто с ума сходит от обилия этих звуков. Но сегодня у них иные правила игры. Уложив свободную ладонь на поясницу Арсения, чуть прижимая, не позволяя двигаться, физик без труда находит чувствительный бугорок внутри, оглаживая, массируя, предвкушая вполне себе предсказуемую и всегда яркую, бурную реакцию. И не ошибается. Арсений дёргается всем телом, вскрикивает сдавленно и лбом упирается в обивку снаряда, выпячивая острые лопатки, задышав часто и рвано. И уже только от этого у Серёги стоит. Ещё чуть-чуть — и станет физически больно. Но он терпит, продолжает. Дома можно было бы не стараться так с растяжкой, довершить мягкими фрикциями, но сейчас он в первую очередь должен довести Арса до той грани, когда они оба будут на одном уровне возбуждения, до той точки, в которой Арсений будет испытывать лишь удовольствие и ни капли дискомфорта. Чуть согнув пальцы, Матвиенко ещё раз оглаживает простату, мягко надавливает на неё, от чего его любимый мужчина дрожит уже так сильно, что сложно сдержаться. И вот только сейчас Серёга позволяет себе потянуться к собственной ширинке. Расстёгивает, приспускает брюки вместе с бельём, но не снимает полностью. Есть всё же в таком варианте немного грязной и вороватой нотки. Как будто они делают нечто запретное, постыдное. Когда горячие пальцы покидают тело, Арсений чуть обмякает, выдыхает, расслабляясь. Ему уже хорошо. Ему как будто снова семнадцать. И он как будто бы может кончить прямо вот так. От нетерпения. Чуть приподняв голову и выгнув шею, он с закушенной губой наблюдает за тем, как Серёга разрывает фольгированную упаковку презерватива, как раскатывает его по собственному члену. Миф про маленький размер ноги с лёгкостью разбивается о выдающийся габарит носа. Впрочем, Арса всегда устраивало всё. Длина, изгиб, диаметр. У Серёги крепкий член, не слишком длинный, не слишком крупный. Он как будто бы вот под Арсову задницу и был создан. Сетка вен не торчит корявыми выпуклостями. Головка не кажется непропорциональной. Не то чтобы ему было с чем сравнивать… Но они оба не ханжи, а порно уже давно легко найти в интернете. Однако, Попов с уверенностью мог заявить: ему достался самый лучший член на всей планете! Точнее, конечно, не в волшебной палочке дело, как говорится, а в талантах волшебника, но что естественно, то не без оргазма. — Ты так на него смотришь, — чуть нервно усмехается Серёга, распределяя смазку поверх латексной защиты, — как будто это экспонат музейный. — Мммм… — Попов жмурится и вздыхает, — нет. Музейные экспонаты нельзя трогать. Облизывать. И уж тем паче запихивать туда, куда ты собираешься его запихнуть. Так что я просто пытаюсь каждый раз удостовериться, что мне это не кажется. Серёга смеётся тихо, подходя ближе. Такое ляпнуть мог только Арсений, вот уж воистину. И он бы соврал, сказав, что ему это не нравится. Обычно такое во время прелюдии рушит весь настрой, но они — не обычные. Так что это скорее заводит. С этим сложно поспорить. Всё же, в том, что Арсений — физрук, определённо есть куча плюсов. Например, упругая задница, нереальная гибкость и умение управлять телом и эмоциями. Серёга буквально ощущает это, чувствует всей кожей, когда разводит мягкие, соблазнительные ягодицы, сжимая их в пальцах. В полумраке блеск смазки кажется чем-то магическим. Как будто в руке Серёже попала звезда, упавшая с неба. И он может делать с ней, что пожелает. И делает! Трётся головкой о всю промежность, укладывает член между ягодиц, толкаясь бёдрами, наблюдая за тем, как гибкая спина Арса скользит в волне. В такие моменты Серёга вообще с ума съезжает. Потому что Попов нереальный ведь. Как будто вовсе не с этой планеты, не из этого мира. И дразнить его, распалять ещё больше — чистый кайф. Чувствовать, как поджарое тело отзывается на каждое движение, чувствовать, как расслабляется сфинктер, когда головка упирается прямо в горячий вход, но не проникает, слышать тихие, всхлипывающие вздохи нетерпения. Невозможно не поехать кукухой, когда в твоих руках — божество. Серёга и едет. Давит на газ, что называется, проникая медленно, плавно, наслаждаясь каждым миллиметром. Попов узкий. Не тугой, как целка, а именно узкий, манящий. Его хочется, в него хочется, чтобы остаться там навсегда. Серёга шумно втягивает носом воздух, когда крепкие мышцы полностью охватывают головку, запрокидывает голову и замирает, впитывая это мгновение. Они едины. В такие моменты они — одно целое в прямом и переносном смысле слова. В такие моменты они — Инь и Ян, Земля и Небо, Берег и Море. В такие моменты они настолько неделимы, что Серёге иногда вообще не верится, что так может быть. Что раз и навсегда. Разве такое бывает? Разве он — Серёжа Матвиенко, обычный учитель физики — это заслужил? Арсений же каждый раз доказывает, что всё это — реальность. Стонами, движениями точёного тела, взглядами, поцелуями. Сейчас — тоже. Сейчас, под шквалом необъятной любви и адреналина, он хрипит имя своего мужчины, зажмуриваясь и расслабляясь в потоке ласки. Да, возможно они ведут себя неподобающе педагогам, возможно, это вообще далеко от романтики, возможно, другие скажут, что это извращение, но! Какая разница, кто и что скажет, если по факту сейчас им двоим хорошо? Хорошо и правильно. Серёга движется плавно, но твёрдо, уверенно, впечатывается бёдрами в бёдра своей пары, стонет тихо, скользнув ладонями выше, перехватывая плавные изгибы поясницы Арса, толкаясь словно бы ещё глубже, словно бы стараясь полностью слиться с ним, остаться там навсегда. Пара мгновений. Бёдра словно танцуют, двигаются сами по себе. Тело настолько приучено, что двигается в правильном ритме с первых толчков, ловит нужный темп и амплитуду, позволяя не отвлекаться на обдумывание этих действий. Серёга просто ныряет в чувства, в тепло их связи, склоняясь ближе, утыкаясь лбом в спину Арса, выражая свой восторг именно так: тактильно. А заодно и глуша слишком хриплые вдохи в рубашке своего идеального чуда. На что Попов реагирует молниеносно, снова вскидывая лопатки и бёдра, двигаясь в ответ, не желая оставаться бревном, не умея быть им в принципе. Он знает: чем больше отдашь — тем больше получишь. Этому закону физики его научил Серёжа. И Арсений следует ему неукоснительно. Потому что только так — правильно. Потому что именно это и называется «любовь». Когда единство тел подкреплено единством мыслей и желаний. Когда один начинает, а второй подхватывает, вплетается, вкладывается в этот общий поток, многократно усиливая импульс. За стенкой слышатся шаги и смех, гремит музыка. Вчерашние школьники встречают свою первую взрослую ночь с радостной грустью и улыбками, полными слёз. Вчерашние дети сегодня становятся взрослыми. И два учителя в каморке тоже сейчас те самые вчерашние дети, проживающие свою первую взрослую ночь снова. И снова вдвоём. Снова в любви. Арсений кусает собственное запястье, чтобы не вскрикнуть, когда Серёга толкается снова, чуть сильнее, но всё так же плавно, проезжаясь головкой по заветной точке внутри. Они не в фантастическом романе, такое случается не в ста процентах случаев, но от того только слаще. Матвиенко, прекрасно чувствуя своё удачное попадание, повторяет движение с ювелирной точностью. И вот тут уже впору радоваться Попову, что его мужчина — физик. Точный расчет, выверенность силы и скорости. Как будто в этой хвостатой голове резко схлопывается формула идеального движения: угол, сила, степень нажима. И всё, дальше уже сложно сбиться. Ведь физика — наука точная. А уж когда она подкреплена чистой и искренней химией в паре с грациозной физкультурой, тут вообще и речи не может быть о просчёте. Разве что о погрешности, но даже она не так страшна. Изотопы ведь никто не отменял. Как и эксперименты. Шаги становятся громче, голоса школьников, распевающих песни — звонче. И Арсений дрожит, сжираемый адреналиновым приходом. Ахуительное, надо сказать, ощущение. Ведь если их сейчас застукают — а это вполне вероятно — отмазаться не выйдет. Как тут отмажешься, если два препода, словно кролики, трахаются в самом прямом смысле этого слова. Серёгу это тоже подстёгивает. Он ощущает накал, ощущает всё то, что чувствует его партнёр, ускоряет движения, сохраняя их трепетность, но вплетая в них страсть и яркость. Одну ладонь он протискивает под тело любовника, подхватывая истекающий естественной смазкой член Попова, но не сжимая, только прижимая его к плоскому животу, создавая трение, от которого Арс буквально скулит в голос. Очень удачно в этот момент в актовом зале врубают какой-то клубняк. В этой какофонии разобрать стоны будет куда сложнее. За шлепками тел, за хриплым дыханием и задушенными стонами так сложно понять, правда ли где-то совсем рядом слышатся шаги и голоса. Двое, слишком увлечённые друг другом, лишь сильнее заводятся, катясь на полном ходу к грандиозному финалу. Сергей всем телом ощущает, как в предоргазменной судороге напрягается тело Арсения, как он сжимает его в себе, словно не желая отпускать ни на секунду. Да и сам Матвиенко с удовольствием бы навсегда остался в этом теле, дарующем ему наивысшую степень наслаждения. Сдерживать стоны всё труднее, те, то и дело, прорываются сквозь внешний шум, скрип снаряда и грохот музыки. Попов и Матвиенко сейчас не слышат и не чувствуют внешнего мира от слова совсем. Они слишком друг в друге. Друг для друга. Они кончают почти одновременно. Арсений срывается на пару секунд раньше, выкрикивая имя Серёжи, а тот просто впивается зубами в плечо Арса, рыча, пока где-то совсем рядом слышится стук в дверь. Или не в дверь. Или это шальные сердца долбят о рёбра, стараясь дорваться друг к другу, слиться, как и тела. Матвиенко ощущает, как Арс обмякает весь, теряет все свои силы. Он может поклясться, что слышит в его сбившемся дыхании чеширскую улыбку, знаменующую, что всё просто прекрасно. Липкая влага в ладони — ещё одно тому доказательство. — Я люблю тебя, — хрипло, сбивчиво выдыхает Серёжа, стараясь восстановить дыхание, целуя место почти звериного укуса на спине своего любимого мужчины. — И я тебя люблю, извращенец ты мой адреналиновый, — лениво выдыхает Попов, даже не пытаясь пошевелиться, не собираясь делать этого в ближайшие минуты точно. Похер. Застукают, так застукают. Уволят, так уволят. У него тут эйфорический приход. Однако же, шевелиться его всё же заставляет Серёжа, который первым приходит в движение, сначала медленно выходя из его тела, а потом и высвобождая перепачканную в сперме руку, стараясь при этом не задеть рубашку Арса. Им ещё нужно как-то дожить до первого взрослого рассвета в жизни вчерашних школьников. В кармане брюк у Серёги есть пачка влажных салфеток (потому что он правда готовился!), которыми он и вытирает сначала руку, а потом и Арсения, приводя его в порядок, позволяя ему всё ещё доживать оргазм. А потом они валяются на матах. И Арсений выдыхает осторожно своё предположение: — Мне показалось, или кто-то нас всё же заметил? — Сомневаюсь, — лениво хмыкает Серёга, перебирая чуть влажные пряди на затылке Арса, — у них там дискотека в полном разгаре. Ну и я всё же закрыл дверь в спортзал изнутри. От греха подальше. Скорее, заметили наше отсутствие. Мне смска от Паши пришла. Арсений нахмуренно напрягается и смотрит на Серёгу вопросительно, а тот только открывает текст сообщения и поворачивает мобилу экраном к любовнику: «Я всё, конечно, понимаю. Выпускной, все дела. Но вам за детьми велено было СЛЕДИТЬ, а не ДЕЛАТЬ их в подсобке спортзала! Хорошо хоть дверь додумались закрыть. Убью обоих!»