Papa!

— Papa!..       Мне было больно терять тебя, Франция. Став плодом твоих тщеславия и любви, я не понимал, как страна, подарившая мне жизнь и надежду на величие, способна оставить меня в руках у своего врага и уйти, не обернувшись, когда я тянул к тебе в отчаяньи руки и звал тебя... звал. Мои глаза, цвета твоего неба, были полны слез непонимания и ужаса. Ты прекрасно знал, что я был еще слишком мал и слаб, чтобы постоять за себя, но, потерпев единожды поражение, бросил меня на произвол судьбы.       Я до сих пор помню свой страх. Смех Англии над самым ухом, его сильные руки, крепко удерживающие меня крошечного и беспомощного, лишь бы никуда от него не делся. Я чувствовал его презрение, я знал, что он хочет лишь избавиться от меня, сломать, сделать таким же, как этот глупый, мягкотелый Канада, который в результате стал моим проклятием.       Твои глаза снились мне ночами, когда я то и дело просыпался в слезах и звал тебя, думая, что ты рядом. Мне нужна была твоя забота, твоя поддержка. Мне нужен был кто-то родной, кто скажет, как поступить, когда стоишь на развилке дорог. Но рядом не было никого, кроме этих шумных английских колоний под предводительством своего ненасытного отца. А еще рядом был Мэттью с его жалкими попытками стать для меня настоящим товарищем и братом.       Мне было наплевать и на него, и на Артура, который даже не скрывал своей нелюбви ко мне, пытался перекроить меня всего с ног до головы, от веры до положения. Но одиночество и тайное отчаянное стремление обрести свободу и сохранить самого себя назло и им, и тебе, придавало мне сил и уверенности. И я оставил себе всё, что только мог, из связанного с тобой. Я наблюдал за тобой издалека, я любил и ненавидел тебя всем сердцем. Я боролся и буду дальше бороться за шанс оправдать и возвысить имя Новой Франции, доставшееся мне от тебя когда-то давно, но ныне забытое.       Ты знаешь, как я ревную тебя к Канаде? Он не заслуживает такого внимания, его заслуживаю только я. И пусть он дает мне больше свободы, чем любой другой своей провинции, наивно стараясь добиться моей неподкупной дружбы, я никогда не признаю его своим братом. Мы слишком разные, чтобы говорить о родстве. И пусть я гордец, своего решения не поменяю.       Я знаю, ты чувствуешь свою вину в том, что что-то между нами не сложилось. Но разве можно этим что-то изменить, если мы по-прежнему слишком далеки. Когда ты приезжаешь, нет никакой возможности остаться с тобой наедине. Ты отводишь взгляд, как только я заглядываю тебе в глаза, а я отворачиваюсь, когда ты хочешь подойти и тянешься рукой к моему плечу.       Да, папа, я уже взрослый. Ты упустил очень многое, и теперь этого уже не наверстать. Ты не няньчил меня, когда я был ребенком и плакал от обиды или боли, ты не целовал меня в лоб, укладывая спать, и не рассказывал мне интересных историй из своего прошлого, которые можно слушать бесконечно. Все о тебе я узнавал сам. Я сам сделал из тебя своего кумира и сам слепил из себя твое миниатюрное подобие. И я сам запретил себе показывать другим свои слабости. Особенно тебе. Ведь ты и есть моя главная слабость. Твой портрет я ношу у сердца рядом с деревянным нательным крестиком и неустанно думаю о том, что было бы, если бы однажды ты остался рядом со мной.       Я сильный, папа. Я могу постоять за себя теперь, будь уверен. Я давно в душе простил тебе все. Но все-таки ты должен бы знать и понимать одну простую вещь: я до сих пор мечтаю и жду с болью в груди, что однажды ты подойдешь ко мне, обнимешь меня за плечи и скажешь тихо на ухо, чтобы больше никто не услышал: — Je t'aime, mon cher fiston...