Сказ о Могучем Зоте, избавителе грязьмутском, и подлом его недруге

На отшибе ныне затерянного королевства Халлоунест в бесславном тихом городишке Грязьмуте жил некогда воин по прозванью Могучий Зот. Росту в том воине было всего два шага, сноровкой мог он помериться разве что с каменной кадушкой, а силой – с тоненьким прутиком. Не доблестью под стать имени прославился в Грязьмуте Зот, но чудаковатостью и норовом буйным: на рожон лез, что заправский задира – кого тлёй назовёт жалкой, кого букашкой ничтожной; кому подножку подставит, кого плечом толкнёт – и не поглядит даже, олух, что перед ним здоровяк-боец или рыцарь заезжий стоит. А всё потому, что не боялся Зот ничего и никого на свете. Ну разве что чуточку страшился он с гвоздём своим верным расстаться – любил его горячо: ухаживал за ним так, как в королевских оружейных не ухаживают, за каждой царапинкой, за каждым пятнышком следил да говорил с ним порой, как с чадом родным. Имя ему даже дал звонкое да пылкое: Жизнь Уносящим назвал, чтобы от имени одного враги в бегство обращались. Один подвох тут, конечно же, водился: гвоздь-то не из металла яркого, не из руды бледной выкован был, а из самого что ни на есть простого дерева вырезан. Говорили горожане Зоту, стыдили его: что ж ты, дурак, за воин-то, раз гвоздь твой хоть об ногу можно хрясь! – и сломать надвое? Какое же такое чудище ты колышком-то своим сразишь? А Зот горожанам в ответ: «Прочь, букашки, с глаз моих! Вы ещё услышите обо мне и моём гвозде!» Так оно одним днём и случилось. Однажды с высей мглистых, с Воющих Утёсов, спустилось в Грязьмут с плотоядным неистовым хрипом крылатое чудище: челюсти его громадные были острее сотни наточенных пик, из-под крыльев ветра порывы рвались – страх, да и только! Был то Король-Мстекрыл, и вид его вселял несусветный ужас любому встречному. Завидели грязьмутцы чудище, да и бросились врассыпную по домам, один лишь Могучий Зот на площади городской стоять остался. Его и приметил мстекрыл: так взвыл, что в домах стены ходуном заходили! Взвыл – и ринулся на Зота; тот только и успел, что гвоздь свой непутёвый обнажить. Миг – и оказался в клыкастой пасти. Болью яростной вспыхнуло тело Зота, не мог он больше с лапами своими совладать – сами по себе, обезумевшие, по сторонам метались. Ну и взметнулась ненароком лапа с гвоздём к брюху мстекрыльему, мягкому, что подушка пуховая. Вонзился деревянный клинок в хрупкое брюхо, захрипел мстекрыл раненый на всю округу да челюсти с натуги ещё крепче сжал. Недолго от боли маялся несчастный Зот: как стиснулись зубы острые – так и испустил он дух. Да и мучитель его вскоре на землю рухнул да издох, силы свои истратив. Встала над городом привычная блаженная тишина. Вышли на цыпочках грязьмутцы из своих домов на мстекрыла утихшего глядеть: кто с гвоздём наперевес, кто с палкой, кто с вилкой – страшен тот был в воздухе, а на земле ещё страшнее: вдруг вскочит? Тихо-тихо к нему подходили, осторожно смотрели, пока не уверились: померло чудище, не летать ему больше над Грязьмутом. «Кто же наш избавитель? Кому же наш город беззащитный жизнью теперь обязан?» – подумали горожане. Глянули вновь на мстекрыла мёртвого – а из брюха его гвоздь Зота торчит! А рядом и сам Зот бездыханный лежит, челюстями истерзанный. «Ох и чудак чудаком был наш Зот, – заговорил Старейшина. – а теперь он Грязьмуту – доблестный защитник. Тризну ему справить надобно да могилу выстроить, достойную великого героя!». Сказано – сделано: выстроили горожане курган неведомой красоты да статую возвели: стоит их защитник гордый с воздетым вверх Жизнь Уносящим. А уж какую тризну спели – бесстрашие да отвагу Зота восславил даже тот, кто ему вслед всю жизнь плевал! Покуда тризну грязьмутцы справляли, один жук со скамьи своей поднялся да незаметно к телу героя проскользнул. Зота он при жизни ох как не любил; что уж там – смерти порою желал городскому чудаку, когда тот на площади появлялся. Вот и сбылось подлое недруга желание – да не так, как ему хотелось. Глянул с презрением недруг на Жизнь Уносящего – «Это что ж, вот этому колышку весь Грязьмут теперь обязан? Да я его могу вот об ногу свою!..» Ударил гвоздём деревянным об ногу – и сломал его надвое, как злая молва и предрекала. Фыркнул брезгливо да выкинул обломки прочь – мусор, да и только! И в свой дом побрёл, чтоб хвалы ненавистному Зоту не слышать. Вскоре и грязьмутцы разошлись, уставшие тризну праздновать. Жили они, схоронив героя, спокойно и благостно, пока в один миг, когда Грязьмут спал, не послышался на улице громкий заунывный вой. Обмерли горожане: в вое том каждый погребальную песнь Зота признал! Да не величественную, как в день тризны, а изуродованную какую-то, хриплую и жуткую – словно и не живой кто-то её пел! Выглянул из-за дверей дома своего мудрый Старейшина – и со страху фонарь выронил: по улицам вразвалку, с грохотом переставляя лапы, топал здоровенный жук! Тело его раздулось так, что вот-вот, казалось, лопнет, и по телу этому… Захлопнул тут же дверь свою Старейшина: мстекрыльи челюсти по нему отметины оставили! Тёмные, рваные, сочащиеся липким зловонным гноем! Сам Могучий Зот из могилы своей замертво выбрался! Тризной доволен был грязьмутский герой-защитник, и растворился бы он в прекрасных грёзах посмертных, если б не коварный его недруг: Жизнь Уносящего сломав безжалостно, нанёс тот душе Зота рану едкую, неизлечимую и непростительную. Не упокоился Зот в могиле, не захотелось ему в тёмные холодные глубины безоружным уходить – вот и восстал распухшим потемневшим трупом да поклялся месть свершить за Жизнь Уносящего, единственный свой и любимый гвоздь. Миновав отчего-то дверь Старейшины, подошёл мертвец к ближайшему дому, потоптался на пороге, поднял лапу и дважды постучался. Дверь ему открыл проклятый недруг – ни шагов грузных не убоялся, ни песни воющей. Завидел его Зот, взвыл яростно, со всей своей злости топнул – и задрожала сама земля под мощным его ударом. Недруг же остался, как в пол вмёрзший, стоять на месте: ужас его по лапам сковал, тело отравил, а в рассудок иглами острыми впился: глядел на двери да на своды, а перед глазами всё равно лик стоял истлевший. Не вошёл в дом к недругу своему Зот: спасла подлеца-осквернителя узкая дверь, в какую мертвецу раздутому хода не было – стоял-стоял, песнь свою душераздирающую пел, да и убрался вдруг восвояси к кургану, то и дело назад оборачиваясь, словно бы вернуться обещая. Дождался недруг, пока голоса на улице знакомые соседские зазвучат, вышел из дому своего – Вопль страшный по Грязьмуту прокатился. Глядел на соседей своих, на горожан честных – а вместо знакомых добрых лиц виделась ему перекошенная мёртвая гримаса. – Прочь! Сгинь! – вскричал недруг, назад к дому попятившись. – Вон отсюда, дохляк! Мы всем городом тебя хоронили, чего тебе ещё надо? Обернулся дверь открыть – а где стоял дом, там гигантская голова Зота теперь валялась, разинув липкий от гнили рот. Закричал подлец так, что голос в хрип обратился; сорвался с места – и понёсся со всех лап куда-то, не разбирая дороги, подальше от смрадного погребального воя. Бежал он до самих Королевских стоков. Остановился посреди зловония сырого дух перевести, оперся на трубу ржавую, голову поднял… Над головою его прямо по стене полз осклизлый жирный трем, и сквозь толщу слизи из пасти проталкивались глухие уродливые созвучия. Тут-то страх недруга и поразил в самое сердце: вздохнул тот, да и упал замертво. Последним, что видел он перед тем, как гибель его настигла, был лик Зота, из розовой жижи вылепленный. Ныне Грязьмут, угасающий город, живёт скучно да безмятежно. Курган Могучего Зота из него давно уже пропал, а куда пропал – то одним богам и ведомо: может, нет его вовсе больше на свете. А уж ежели он и есть, так вы его сами отыщете и узнаете по шагам, что гулом яростным землю сотрясают, да по статуе, заботливо горожанами возведённой. Тому, кто к той статуе обломки Жизнь Уносящего возвратит, Могучий Зот вовек будет благодарен. Тот же, кто с пустыми руками к нему придёт, познает, как подлец почивший, нескончаемые вечные муки.