post tenebras lux

we are all stories in the end, just make it a good one, eh?

      Воздух в Первопрестольной был заряжен до предела, того и гляди снова займётся пожаром каждый клочок земли. Напряжение, плотно поселившееся в воздухе, начиная с прошлого столетия, продолжало с каждым годом набирать всё большую и большую силу. События пятого года лишь на небольшую толику облегчили атмосферу в Империи, но надолго ли? Теперь ещё и этот назревающий в Европе конфликт после убийства наследника австро-венгерского престола, который рано или поздно, а в этом нет никаких сомнений, разрастётся до такой степени, что поглотит за собой не одно государство. И если ещё совсем недавно Игорь смел надеяться на более-менее мирное разрешение проблемы, то теперь его надежда таяла с каждой новой прочитанной новостью в утренних газетах.       Сам он с привеличайшим удовольствием оградил бы себя от всей европейской неразберихи и сосредоточился исключительно на неразберихе внутригосударственной, а если бы такое было возможно, то только лишь на московской, которая и являлась его первостепенной задачей, как заместителя начальника Охранного отделения, но, к сожалению, он не в праве даже рассчитывать на нечто подобное.       Сейчас, трясясь в экипаже, Игорь мысленно готовил себя к новому, не всегда достоверному, потоку новостей из Европы. Он только недавно, наконец, успокоился, с облегчением приняв тот факт, что Московское отделение не попадёт под инициативу о ликвидации, теперь, право слово, даже смешно, что у него были мысли об этом, революционное движение и не думало сворачивать свою деятельность в Москве и окрестных губерниях. И Игорь не должен был испытывать того, что испытывает по этому поводу — робкого облегчения. Дело даже не в том, что при полном подавлении оппозиционной деятельности, он бы скорее всего лишился своей высокой должности в Охранном, с его выслугой и несколькими заслуженными честным трудом орденами и крестом, найти место, где пригодились бы его знания, умения и опыт, не составило бы особого труда. Просто глубоко внутри теплилась, скрываемая изо всех сил, надежда на новые изменения в структуре.       Наверное, столько лет работы, можно сказать, бок о бок с таким количеством революционеров и сочувствующими им личностями, наложили на него неизгладимый отпечаток, и Игорь, даже сам того не желая, теперь замечал все прорехи, коих оказалось не мало, в системе государственного строя. Но ступать на тёмную дорожку того, с чем он борется лично, ему не хотелось, пускай он и не поддерживал все решения Императора и его многочисленных министров. Некоторые из этих решений словно специально пытались толкнуть всех инакомыслящих по пути Франции, предпочтительнее для него и, Игорь надеялся, для подавляющего большинства сограждан тоже, было бы решение всех внутригосударственных конфликтов по примеру Старушки Англии и её чартистов, но, кажется, Его Императорское Высочество не желало следовать примеру правительства своего кузена. А Игорь же, наверное, так наивно надеялся на изменения в лучшую сторону, но пока обе стороны, кажется, были настроены исключительно на выгрызание глоток друг друга. И неизвестно укрепит ли приближающаяся европейская катастрофа связи между власть имущими и простым народом, или сделает всё только хуже?       Лето в этом году выдалось жарким, не то, чтобы это было чем-то особенно непривычным для Москвы, такому бы больше удивились в столице. В дневные часы в душных кабинетах Охранного отделения было совершено невыносимо, но на Москву, наконец, опустились сумерки, и лицо приятно обдавал лёгкий ветерок, который, к несчастью, испарился стоило экипажу остановиться у усадьбы графини Марии Спиридоновны Хмельницкой на Поварской улице. Расплатившись с извозчиком Игорь грациозно ступил на мощённую улицу и по привычке заложил руки за спину, обхватив одно запястье пальцами в белоснежных перчатках. Огни светильников, расставленных на ступенях, ведущих к парадному входу в здание, затрепетали, потревоженные шагами гостя дома. Игорь сдержано кивнул Степану, встретившему его у дверей. Степана, широкоплечего и располагающего к себе одной только широкой улыбкой, Игорь помнил ещё непоседливым долговязым и самую малость нескладным мальчишкой, так часто получающим нагоняи от своего деда, Фрола Григорьевича, камердинера графини, без которого, по её же собственным словам, она была как без рук. Изначально Фрол Григорьевич служил её покойному супругу, но тот скончался настолько давно, что никто об этом и не помнил, а Марию Спиридоновну представить без Фрола уже было невозможно.       У двойных дверей, из-за которых доносились разговоры, смех, звон хрустальных бокалов и навязчивая мелодия льющегося последние несколько недель отовсюду романса про хризантемы, Игорь замер на пару секунд, поправляя и без того идеальный воротничок и проходясь кончиками пальцев по Владимиру, привычно для таких вечеров, расположившемуся на ключице. Стоило створкам распахнуться, как тихое жужжание голосов сменилось гвалтом, в нос ударил аромат разнообразнейших духов: от мягкой фиалки до настойчивой туберозы; в центре зала молодую барышню под её звонкий смех кружил такой же молоденький офицерик морского флота. Интересоваться, почему он в такое непростое время оказался так далеко от Кронштадта, в бесфлотильной Москве, Игорь не стал, не его компетенция. У него и без, возможно, дезертирующих моряков была целая тарелка своих собственных проблем и забот.       Одна из которых тут же перекрыла ему обзор на танцующую пару — чуть ли не на пороге Игоря встречала его «бывшая дражайшая половина». В голове это прозвучало до боли знакомым язвительным голосом, что уголки губ невольно скользнули вверх, а складка между бровей на мгновение разгладилась. Но стоило небольшим, но довольно сильным рукам взять его под локоть, как внутри также непроизвольно всё напряглось.       — Право слово, это некультурно, Вы даже не позволите мне поклониться перед хозяйкой вечера? — со вздохом спросил Игорь.       — Отчего же, именно к ней мы и направляемся, а это, — она чуть сжала его руку своей, — чтобы после Вы не могли улизнуть от меня, нам нужно обсудить важный вопрос.       Игорь снова тяжело вздохнул, смиряясь со своей участью. Катеринин тон ему не нравился совершенно, и теперь он даже жалел, что первым делом не выслушал её, а потом не подошёл раскланяться перед Марией Спиридоновной, оставалось только теряться в догадках и волнениях ближайшие полчаса или час, ведя светские беседы с графиней и её гостями.       На самом деле разговоры с Хмельницкой его ничуть не утомляли, он уважал и обожал эту женщину, а она отвечала ему взаимностью. Графиня, с юности привыкшая окружать себя весёлыми приёмами и балами, не могла отказаться от них и в преклонном возрасте. Даже когда ноги поразил артрит и перестал позволять ей танцевать с каждым гостем от мала до велика, об отказе от таких родных её сердцу забав и речи быть не могло.       Да и с Катериной Игорь познакомился как раз на одном из таких вечеров в, теперь кажущимся таким далёким, 1903 году. Он, тогда ещё состоявший в резерве при Московском жандармском управлении, любезно, после часов психологического давления, согласился сопровождать матушку к графине Хмельницкой. Игорь в те секунды даже не мог подумать, что любимая маменька, заманила своего непутёвого двадцатитрёхлетнего отпрыска, с головой увязшего в работе, на смотрины, по-другому это назвать было нельзя. В целом, её планы увенчались успехом, только вот внимание Игоря привлекла не Наташенька Охарцева, о которой без умолку твердила мать по дороге до усадьбы, а Катенька Герун, внучатая племянница графини, гостившая в её доме последние летние дни. Весь вечер он провёл в её обществе, слушая рассказы про её отца-языковеда и жизнь в Киеве и делясь в ответ историями из жандармского управления и смелыми мечтами дослужиться до начальника Охранного отделения Москвы или Петербурга, это не принципиально. Тогда Игорь был юн и искренне верил, что каждый революционер — это истинное зло. Не закрытый неприступными стенами, не познавший ещё в полной мере всю несправедливость мира, видевший его, этот треклятый мир, лишь чёрно-белым без множества подтонов мерзотного грязно-серого, взахлёб делился всем, что было у него в голове со слушающей его с открытым ртом и широко распахнутыми глазами девушкой. А потом вечер закончился, так же, как и время её пребывания в Москве, она прошептала «пишите мне», сунула ему в ладонь тонкими пальцами в белоснежных перчатках сложенную вдвое записку и ушла, оставив после себя вихрь цветочной свежести.       Тогда Игорю казалось, что вот оно, пришло то, о чём мечтала матушка, что он влюблён, окрылён и готов на всё, даже самые необдуманные поступки. Она попросила его писать, и он писал — огромные, многостраничные письма, в которых делился чуть ли не каждой прожитой минутой, каждой своей мыслью и задумкой, а затем с нетерпением ждал ответа, скользя кончиками пальцев по аккуратным витиеватым буквам и вдыхая тот отголосок лёгкого цветочного аромата, упорно цеплявшегося за плотную бумагу. Ирина Владимировна, обожаемая матушка, была на седьмом небе и при любом удобном случае намёками, граничащими с угрозами, настаивала на скорейшей свадьбе, а Игорь, сам не зная почему, тянул, но больше года постоянной переписки спустя он сдался.       Предсвадебные хлопоты его невероятно утомляли, поэтому он скрывался в работе ото всех причастных, в том числе и от невесты, отговариваясь от каждого из многочисленных торжеств распоясавшимися революционерами и войной с Японией, которая, может, и сходила на нет, но проблем приносила не меньше, чем в самом своём разгаре. Поэтому, можно сказать, впервые с момента их встречи Игорь увидел Катерину, стоя перед ней у алтаря. Он смотрел в её красивые, обрамлённые густыми ресницами, глаза, которые теперь сможет видеть каждый день, а не представлять, как они бегают по написанным им строчкам; смотрел на пухлые губы, которые ему через несколько мгновений предстояло поцеловать впервые; на пышные, выглядящие до безумия мягкими, вьющиеся волосы, сложенные в замысловатую причёску, покрытую кружевной белоснежной фатой; и понимал, что не любит её, понимал, что не видит того, что должен видеть в любимой женщине, в невесте, в будущей супруге. И, наверное, в тот момент какая-то тень пробежала по его лицу, потому что счастливый взгляд Катерины сменился на взволнованный, Игорь тут же поспешил как можно искреннее улыбнуться, надеясь, лишь на то, что отсутствие личного общения не даст ей догадаться о всколыхнувшейся внутри панике.       Но отменить все торжества, отменить свадьбу Игорь не мог, весь переполох, который из-за этого поднимется, ужасал куда больше, чем мысль о женитьбе без любви. Так живут десятки, сотни, наверное, даже тысячи, и ничего. Да и кто сказал, что их брак будет без любви, возможно, ей просто требуется немного времени, чтобы найти свой путь в его сердце и занять место развеявшегося очарования милой незнакомкой, которое Игорь так опрометчиво принял за влюблённость.       Только вот годы шли, а ничего не появлялось. Да, было уважение, он ценил её, настолько привык, что даже с трудом мог представить жизнь без Катерины, но любовь… нет. В какой-то момент Игорь даже принял внутри себя тот факт, что их брак был ошибкой, мешающий их счастью, которое, наверное, им суждено найти раздельно друг от друга. Возможно, счастье Игоря было не в человеке, не в семье, а в работе, в том, как быстро он шагал по карьерной лестнице, и уже даже думал поговорить с Катериной на чистоту и попросить отпустить, или отпустить её. Но случилось то, о чём последние три года, с самой свадьбы, не иначе, грезили его и Катеринины родители, и чего совершенно не ожидал сам Игорь.       Даниил Игоревич Акинфеев родился тёплым майским вечером 1908 года, и глядя в большие, слипающиеся глазки своего сына, самыми кончиками пальцев касаясь нежных пухлых щёчек и крошечных завитков светлых волос, Игорь неожиданно понял, что найти счастье в человеке возможно, что оказывается можно найти что-то дороже работы.       Именно в тот момент, когда он в первые дни жизни Данечки держал его на руках, к Игорю пришло чёткое осознание несовершенства России, мысли о будущем, в котором придётся расти и жить его сыну, не были безоблачными. Нужно было что-то менять в нынешнем режиме, но и нельзя было допустить, чтобы он так кардинально изменился, как мечтают революционные деятели, от их планов тоже не веяло ничем перспективным. Мир окончательно перестал быть чёрным и белым, а приобрёл сотни пугающих оттенков, внутри поселился постоянный страх за своего ребёнка, который Игорь с неожиданной лёгкостью переправлял в рвение, благодаря которому его карьера ещё быстрее пошла в гору, потому что, если предпринимать попытки что-то поменять, делать это нужно не с низов.       И если появление на свет Данечки поменяло что-то в Игоре и его усердствованиях на работе, то к отношениям с Катериной прибавилась лишь безмерная благодарность за сына, любовь так и не пришла. И спустя год Игорь всё-таки перестал бороться, окончательно сдался и пустил свой брак на самотёк. После этого Катерине не понадобилось много времени, чтобы всё понять — Игорь видел это в её глазах, когда, собравшись с силами, заглядывал в них. В конечном итоге, она оказалась сильнее него.       — Думаю, пришло время нам поговорить, — твёрдо произнесла Катерина, появившись на пороге его кабинета.       — О чём? — совершенно не заинтересованно спросил Игорь, но, подняв глаза, понял, что это зря, пришлось захлопнуть книгу, которую он читал и отложил её в сторону.       — О том, что уже давно напрашивалось, — сказала она, её челюсть была напряжена и крепко сжата, в глазах горела решительность. Игорь громко втянул воздух через нос, не менее громко выдохнул и кивнул, собирая всю волю в кулак, чтобы, наконец, сказать то, что хотел уже очень давно.       — Хорошо, — снова кивнул он, поднялся из-за стола и подошёл к окну. Погода бушевала, с деревьев за стеклом один за другим срывались листья, тут же подхватываемые сильными порывами ветра и уносимые в неизвестном направлении. Один, особо упрямый, прибился к окну, прямо напротив Игоря и замер на несколько мгновений, перед тем как плавно опуститься на пожухлую траву, — Я хочу развестись, — наконец произнёс он вслух то, о чём столько времени размышлял, отвернувшись от окна и уперевшись взглядом в шкаф, заставленный книгами, по левую руку от всё ещё стоящей недалеко от двери Катерины. Пока Игорь не готов был смотреть ей в глаза.       — Почему? — задала жена (пока ещё жена?) вполне логичный вопрос. Почему… что он может сказать в такой ситуации? Потому что нет любви? Потому что нет сил пытаться взрастить хоть какие-то чувства на совершенно неплодородной почве? Потому что ничего у них не выходит? Потому что даже ради сына, он не видит смысла продолжать предпринимать попытки полюбить её?       — Ничего не получается, — лаконично ответил Игорь, — Давайте не будем мучить друг друга этим фарсом? Вы сможете свободно перемывать мне кости с Вашими подругами на приёмах и называть меня никудышным мужем… — неловко пролепетал он, чтобы заполнить густую, душащую тишину кабинета.       — А ты со спокойной совестью отдашь себя работе? — с вызовом спросила Катерина, вскинув подбородок. Даже спустя почти пять лет брака они обращались друг к другу на Вы, переходя на ты в очень редкие моменты. Так Игорь невольно держал дистанцию, а Катерина… он не знал. Наверное, просто смирилась и подчинилась ему в этом.       Наконец, Игорь перестал прожигать взглядом корешки книг и качнул головой чуть правее, чтобы посмотреть всё-таки ей в глаза. В них было столько всего, но постыдно было признать, у него не получилось разгадать и половины.       — Да, — после затянувшей паузы смиренно признал Игорь, — Но, поверьте, так будет лучше для нас двоих. Всё равно, рано или поздно Вы… ты, — быстро исправился он, — ты встретишь кого-то, кто будет предан тебе больше, чем своей работе, потому что, к сожалению, я уже не поменяюсь, как бы тебе… нам этого не хотелось.       Катерина покачала головой, заправила непослушный локон, постоянно выбивающийся из причёски за ухо, и сжала переносицу, зажмурившись.       — Ты прав, и я ненавижу это. И немного тебя, — произнесла она, открывая глаза и убирая руку от лица. Её глаза поблёскивали, но каким-то шестым чувством Игорь знал, что она вряд ли заплачет. На это он грустно улыбнулся и снова заглянул ей прямо в глаза, предприняв последнюю попытку увидеть в них что-то, хоть малую каплю чего-то, что заставило бы его просто захотеть поменяться. Или понять, что он всё-таки любит её. Но ничего не вышло, как, впрочем, и всегда.       — Лишь одна просьба… Не отнимай у меня Данечку, — его голос невольно сорвался в мольбу.       — Вспомнил о сыне? — неожиданно зло процедила Катерина, и словно отвесила ему этими словами звонкую пощёчину.       — Я никогда о нём не забывал, — жёстче, чем планировалось ответил Игорь, как она вообще могла такое предположить? Как только повернулся язык?..       — Знаю, — выдохнув, кивнула Катерина, — Простите, сорвалась. Конечно не отниму, — и вышла из кабинета. Дверь за ней закрылась с глухим стуком.       Игорь снова повернулся к окну, по стёклам которого начал бить косой ливень. Он распахнул раму и подставил лицо ледяным каплям, глубоко вдыхая осенний воздух, наполненный ароматами пожухлых листьев. У свободы от неудавшегося брака был своеобразный запах.

***

      Мария Спиридоновна отпустила их от себя не меньше часа спустя, несмотря на развод с Катериной, графиня требовала, чтобы Игорь пропускал как можно меньше её вечеров, потому что она прикипела к «очаровательному мальчику» и неважно, что мальчику шёл уже тридцать четвёртый год.       Неприятное чувство от грядущего разговора сдавливало грудную клетку — единственным камнем преткновения в их жизнях остался сын, и Игорь молил Бога, чтобы речь пошла не о нём. Катерина сдержала слово и не отняла у него Данечку, поэтому любая из возможных свободных минут жизни Игоря была целиком и полностью посвящена сыну.       — Так что за важный вопрос? — спросил он, стоило им только выйти из зоны слышимости гостей в более тихий угол огромной залы.       Катерина несколько мучительных секунд катала пухлую нижнюю губу между зубами, явно собираясь с мыслями, Игорь от этого напрягся в разы сильнее, до боли сжимая пальцами запястье, сложенных за спиной рук.       — Петенька… — он прищурился. Петенька, Пётр Николаевич Подгурский, новый супруг Катерины и по совместительству Московский гражданский губернатор, был человеком до невозможности серьёзным и ответственно подходившим к выполнению своих прямых обязанностей, чем и вызывал небольшое, но всё-таки уважение у Игоря, других чувств муж бывшей супруги у него не вызывал, как и сам их брак, о котором Катерина сообщила ему во время точно такого же обсуждения «важного вопроса», — Вполне возможно… получает повышение… — она говорила с долгими паузами едва ли не после каждого слова, Игорь начинал терять терпение и нервные клетки.       — Я безмерно рад за Петра Николаевича, но при чём здесь я? — всё-таки не выдержал он, повысив голос на пару октав.       — При том, что это повышение с переводом. В Петербург, — наконец, договорила Катерина.       Игорь громко, слишком громко, втянул носом воздух, боль в запястье явно намекала, что в скором времени на нём расцветёт синяк по форме идеально повторяющий его пальцы.       — Это не точно, это ещё не решено окончательно, это лишь слухи. Игорь, — она заглянула ему в глаза. Прожигая её взглядом, он мысленно досчитал до десяти и выдохнул. Чуть спокойнее.       — Если слухи усилятся, или это станет решённым вопросом, дай слово, что я узнаю об этом первым. Мне нужно будет время, чтобы запросить перевод в Охранное отделение Петербурга, — так легко Игоря не отпустят, ни в Охранном, ни… он мотнул головой. Этот вопрос сложно, но решаем.       — Хорошо, — кивнула Катерина.       Разговор был окончен, но она всё ещё стояла с ним лицом к лицу, давая шанс окончательно успокоиться, прежде чем скрыться в не интересующем его направлении и оставить Игоря на растерзание другим гостям графини. Возможно, если бы не брак, плотно установивший в их отношениях, отрешённую незаинтересованность друг другом, они вполне могли бы стать неплохими друзьями. Но судьба распорядилась иначе.       Чтобы прийти в себя потребовалось слишком много времени, на переживания по поводу назревающего европейского конфликта, в который, как нечего делать, может с природной для неё лёгкостью ввязаться и Россия, плотным душащим одеялом наложилась невольная паника от мыслей о возможном расставании с сыном.       — Игорь Владимирович, — неожиданно прервала повисшее между ними молчание Катерина, — Ваш цепной пёс не отрывает от меня взгляда. Рано или поздно он не выдержит, вопьётся мне в глотку, и Ваш сын останется без матери, — усмехнувшись собственной шутке, произнесла она, кивнув ему за спину. И внутри у Игоря щёлкнул какой-то рычаг, позволяющий дышать чуть свободнее, внушающий пусть и призрачный, но всё же такой нужный комфорт.       — Не преувеличивайте, — рука непроизвольно вскинулась к шее, снова поправляя всё так же идеально лежащего на груди Владимира, прежде, чем Игорь медленно обернулся.       Артём стоял на другом конце залы и действительно, не отрываясь, смотрел в их сторону, целиком и полностью, совершенно бесстыдно игнорируя своих собеседников, в число которых входил один из действительных статских советников и его очаровательная супруга. Стоило Артёму заметить, что его наблюдательный пункт рассекречен, он вежливо откланялся, поцеловал руку даме и двинулся в их сторону. Кулак на руке, которую Игорь продолжал держать за спиной, расслабился, кончики пальцев неприятно закололо от хлынувшего к ним потока крови. Он позволил себе улыбнуться одним лишь уголком губ.

***

      Было начало апреля 1910 года, зима, наконец, стала сдавать свои позиции, прямо как в том стихотворении Тютчева, которое так любил слушать Данечка, вряд ли до конца понимая его смысл в столь юном возрасте, но Игорю, буквально на днях отметившему свой тридцатый день рождения и с какой-то горько-тёплой грустью оглядывавшемуся на предыдущий десяток прожитых лет, не сложно было зачитывать уже выученные наизусть строки из раза в раз. Сын и карьера являлись пока главными достижениями на момент его тридцатилетия. И если Данечка только радовал, то с работой было сложнее, по мнению Игоря, все от филёров до агентуры работали из рук вон плохо. Правильно говорят: «Хочешь сделать хорошо, сделай это сам», именно поэтому, когда выпала возможность своими глазами понаблюдать за интересующей Охранное отделение личностью, он эту возможность упускать не стал.       Кто такой Артемий Сергеевич Дзюба Игорь знал исключительно благодаря докладам коллег из петербургского отделения и жандармерии, да и небольшому досье, любезно предоставленному начальством. На фотокарточке, вклеенной в папку, Дзюба выглядел чуть моложе, чем сейчас: волосы были длиннее, Игорь не мог утверждать наверняка, но кажется и темнее, изображение было сделано на хорошую камеру, поэтому даже в чёрно-белом варианте очень хорошо было видно отсутствие осеребрённых лёгкой сединой висков, придающих некий шарм мужчине в данный момент; так же на фотографии отсутствовала борода — не слишком длинная, но и не щетина, которую временами отпускал Игорь, лишь потому, что его настигал ужасающий приступ лени, но для редких интересующихся он, конечно же, раздумывал над отращиванием бороды, потому что никто не должен знать о том, каким лентяем Игорь бывает. Глаза, на фотокарточке казавшиеся совершенно тёмными, на деле оказались куда светлее — серыми с неразборчивой примесью зеленоватых и коричневых оттенков. Позже Игорь, конечно, увидит, что они скорее серо-голубые, чем серо-зелёно-карие, но пока он лишь записывал всё подмечаемое в свою внутреннюю картотеку, пытаясь разгадать значение каждой морщинки и каждого взгляда, используя с трудом поддающуюся ему науку физиогномики. Пока Игорю не удалось определить ничего, кроме того, что Дзюба часто смеётся и улыбается, не менее часто хмурится и много времени проводит на солнце. Но мелкие веснушки, покрывающие нос Артемия Сергеевича, были лишь доказательством имеющейся уже у Игоря информации. Дело в том, что Дзюба, будучи из богатой предпринимательской, как модно стало называть купцов, семьи, отучившись в Московском университете на юриста, отправился в вольный путь по Европе, там влюбился в новомодную английскую игру — футбол, и решил занять популяризацией данного вида спорта уже на родине. Изначально все его дела были сосредоточены исключительно в столице, а теперь, набравшись опыта у петербургских коллег, Артемий Сергеевич вернулся в Москву, чтобы помочь с организацией Московской футбольной лиги.       Но Охранное отделение совершенно не интересовал футбол (хотя, честно признаться, Игорь немного любопытствовал, лично для себя), их интересовало окружение Дзюбы. И если высшие чины спортивной элиты не вызывали особенных вопросов, то среди игроков, состоящих в большинстве своём из рабочих, были личности, время от времени, мелькающие в революционных сводках.       Именно поэтому Игорь, воспользовавшись тем, что двери графини Хмельницкой для его скромной особы всегда открыты, решил прощупать почву и как можно аккуратнее выяснить к какой же стороне склоняется в своих симпатиях Артемий Сергеевич. В Питере это разузнать наверняка не смогли, хотя Дзюба несколько раз был замечен в контактах с мелкими и более крупными сошками революции, только вот это ни о чём не говорило, он вполне себе мог обсуждать с ними исключительно спортивные вопросы, никоем образом не приближаясь к политической жизни Империи.       Но, кажется, он немного перестарался в разглядывании своего, так называемого, объекта, правда, понял Игорь это слишком поздно, когда Дзюба, раскланявшись перед улыбающейся и вне всяких сомнений очарованной Марией Спиридоновной, целенаправленно двинулся точно в его сторону, глядя исключительно на него. Сбегать смысла не было, так или иначе, чтобы узнать хоть что-то по интересующему его вопросу нужно было с Дзюбой поговорить.       — Ваше Высокоблагородие, — чуть поклонившись, обратился к нему Артемий Сергеевич, голос у него был с грубоватой, приятной уху хрипотцой, и коснулся своим полупустым бокалом совершенно нетронутого бокала Игоря, вокруг них лёгкими колокольчиками пронёсся хрустальный перезвон.       — Господин Дзюба, — ответил ему взаимностью Акинфеев, всё так же внимательно вглядываясь в нового знакомца, но уже вблизи, отмечая то, что не заметил с расстояния: оказавшиеся серыми с карими прожилками глаза, кривоватую ухмылку и своё лёгкое недовольство из-за того, что приходилось чуть приподнимать вверх голову, чтобы смотреть собеседнику прямо в лицо, а не куда-то в район шеи, обхваченной кристально-белым воротником рубашки по последнему слову английской моды.       — То есть, Вы настолько осведомлены о моей скромнейшей персоне? — с явно наигранной обидой протянул Дзюба, продолжая кривовато улыбаться, — Право слово, это обидно. У Вас наверняка есть и номер моего телефонного аппарата, могли бы протелефонировать и сообщить о нашей грядущей встрече, она ведь не случайна? Я бы тоже навёл о Вас справки, Игорь Владимирович.       — Это было бы лишним, — в планах у Игоря не было быть таким колким в разговоре, но ему не нравилось с какой лёгкостью Дзюба взял в нём нить правления.       — Отчего же? Я тоже предпочитаю приходить на встречи подготовленным, знаете ли, выработанная с годами привычка, трудно от неё избавиться, — он сделал очередной глоток из своего бокала, совершенно не скрывая бегающих по лицу Игоря глаз. Они так внимательно вглядывались в лица друг друга, что оба время от времени забывали моргать. В конечном итоге, Дзюба первым отвёл взгляд, и Игорь внутренне возликовал и тоже прижался губами к хрусталю, делая глоток уже нагревшегося в его руке шампанского, тем самым сдерживая свою торжествующую усмешку.       — Так чем же я так заинтересовал многоуважаемое Охранное отделение? — признавая своё поражение спросил Артемий Сергеевич, переставая заговаривать ему зубы. Игорь невольно стрельнул взглядом в сторону графини, которая, явно будучи очарованной их общим новым знакомым, любезно выложила Дзюбе всю биографию Акинфеева, оставалось только надеяться, что краткий её вариант, без ярких, местами преукрашенных, подробностей, который обязательно закончился бы трагической историей бракоразводного процесса «ах, какой прекрасной пары, они были такими красивыми на своей свадьбе, как же они друг друга любили».       — С чего Вы решили, что это интерес Охранного, а не мой лично? — вопросом на вопрос ответил Игорь, раздосадованный тем, что благодаря любезности Марии Спиридоновны разговор потёк не тем руслом, в которое изначально планировал повести его Игорь.       На это Артемий Сергеевич лишь хмыкнул, возвёл глаза к потолку и, покачав головой, сделал очередной глоток своего шампанского.       — Знаете Струве, Пётр Бернгардович?.. — задал совершенно неожиданный вопрос Дзюба, Игорь кивнул, — Так вот, он преинтереснейшие вещи рассказывает на своих лекциях, студенты слушают с открытыми ртами.       — Да, наслышан, — ответил Игорь, сложно было найти сейчас человека, который не знал бы, кто такой Струве, — Вы тоже слушали? — наплевав на осторожность спросил он. Собеседник усмехнулся.       — Слушал, — очевидно, тоже совершенно не осторожничая подтвердил Артемий Сергеевич, и между ними снова повисла пауза. Интерес Дзюбы к Петру Струве тоже мало доказывал его непосредственное участие в революционной деятельности, если таковая вообще у него имелась, — Отчего же уважаемое, — на сарказм в его голосе Игорь подозрительно прищурился, вызывая у Артемия Сергеевича очередную усмешку, — Охранное отделение Петербурга ещё не успело им заинтересоваться?       — Он, как человек, совершенно неопасен — железные дороги и членов августейшей фамилии взрывать не призывает, просто продвигает идеологию, которая вполне заслуживает к себе внимания, — честно ответил он, решив, что с этим человеком всё-таки нужно быть максимально открытым, пускай Игорь и ненавидел это.       — Интересно, интересно, а я считал, что у нас за любое инакомыслие теперь на Мойку тащат, — протянул Дзюба, кажется, не оценив жертвы Акинфеева.       — Тогда бы я вряд ли так далеко продвинулся по карьере в Охранном отделении… — вот такая откровенность уже заставила Дзюбу бескультурно приоткрыть в удивлении рот и вскинуть брови. Игорь, понимая, что наконец, вернул себе окончательный контроль над разговором, продолжил — …А Вы, Артемий Сергеевич, — Артемий Сергеевич на это почему-то мимолётно поморщился, но Акинфеев проигнорировал эту странность, — Были бы вызваны на Гнездниковский, вместо нашей вполне себе дружелюбной беседы, не считаете?       — Вот так бы сразу, — хмыкнул Дзюба, — А то ходили вокруг да около, ещё смотрели, как баран на новые ворота. Честно Вам скажу, я далёк от политики, но в то время, в которое мы живём, делать это бывает очень сложно, поэтому да, я бываю в курсе неких событий, которые, полагаю, и вынудили Вас начать наше с Вами знакомство. Мне нужно подумать о том, есть ли у меня желание дать Вам то, о чём Вы так откровенно не просите. Не прощаюсь, но и не говорю «до встречи», — с этими словами Дзюба снова коснулся своим бокалом бокала Игоря, допил остатки своего шампанского и развернулся, чтобы уйти.       Игорь тихо выдохнул, прикрыл глаза и покачал головой, понимая, что его шансы на успех ничтожно малы.       — И, к слову, — неожиданно вырвал его Дзюба из уже начавшегося процесса разбирания всего произошедшего по полочкам, — Игорь Владимирович, если нам с Вами всё-таки выпадет шанс повторного общения, не называйте меня Артемием, — своё имя Дзюба по каким-то причинам процедил в прямом смысле сквозь зубы, — Я предпочитаю, когда меня называют Артём, — и, отсалютовав пустым бокалом, скрылся в толпе гостей.

***

      Первая встреча Игоря с Артёмом была… странной и непонятной, прямо как сам Дзюба, теперь же, по прошествии немалого количества лет, Игорь, когда был в приподнятом расположении духа, вспоминал об этом с усмешкой, иногда напоминая и Артёму, на что он ворчал и говорил, что Игорь мог бы быть и поделикатнее в своих попытках склонить Артёма к сотрудничеству.       — Ваше Превосходительство, — нарочито торжественно поприветствовал его Артём, поклонившись слишком низко, на это паясничество Игорь, всё ещё находясь в прескверном настроении, только раздражённо покачал головой, — Екатерина Георгиевна, — с плохо скрытой в голосе язвительностью проговорил Дзюба, повернувшись в сторону Катерины.       — Артемий Сергеевич, — не осталась она в долгу, и Артём предсказуемо скривился от звучания своего полного имени. Они несколько секунд посверлили друг друга взглядом. Игорь, давно оставивший попытки наладить между этими двумя составляющими его жизни хоть отдалённое подобие цивилизованного общения, даже не стал обращать на них никакого внимания, слишком погружённый в свои угнетающие размышления.       — Безмерно счастлив был видеть Вас, Екатерина Георгиевна, — процедил сквозь фальшивую улыбку Артём, — но не могли бы Вы оставить меня с Игорем Владимировичем с глазу на глаз, мне, знаете ли, нужно сообщить ему пару преинтереснейших новостей, которые, боюсь, Вам будут без надобности.       Катерина поджала губы, и ноздри её затрепетали от безупречно скрываемого раздражения, но она поддалась, гордо вскинув подбородок, отвернулась от Артёма и посмотрела на Акинфеева.       — Игорь, — в знак прощания проговорила она, мягко коснулась его предплечья, безмолвно извиняясь за состоявшийся между ними разговор, и ушла, оставляя их наедине, насколько это возможно в заполненном людьми зале.       — Что Вы хотите сказать мне? — спросил Игорь со вздохом, не хватало ему ещё каких-нибудь заговорщиков, решивших подорвать важнейшую артерию Великого сибирского пути или особо отчаянных личностей, задумавших лишить жизни кого-то из приближённых к императорской семье, или, того хуже, цесаревича или кого-нибудь из великих княжон, был однажды и такой прецедент за время их сотрудничества.       — В общем-то, ничего, подумал, что это Вам нужно мне что-то рассказать, — с нажимом на последние слова ответил Артём.       Потоки дружеской поддержки, так отчётливо исходящие от Дзюбы, не оставляли Игорю шансов на отрицательный ответ, но всё равно пришлось покачать головой.       — Не думаю, что готов обсуждать это здесь повторно, — и заглянул собеседнику в глаза, с уверенностью, что тот поймёт. И, конечно же, Артём понял и кивнул.       — Удалимся? — поинтересовался он, спустя несколько минут, проведённых ими в ничуть не давящем молчании.       Игорь совсем тихо фыркнул, чтобы этот звук дошёл исключительно до ушей нужного человека.       — Мария Спиридоновна всё-таки обидится, если мы снова уйдём, не попрощавшись, — шепнул он, вызывая теперь смешок у Артёма.       — Игорь Владимирович, Вы же знаете, Вам придётся лишь улыбнуться графине при следующей вашей встрече, и её разбитое сердце соберётся по кусочкам, — заговорщицки, одними лишь губами проговорил Дзюба.       Акинфеев возвёл глаза к потолку, Артём заставлял его забывать об этике, а его маска спасительной безэмоциональности давала трещину за трещиной, наверное, это было платой за, по словам самого Артёма, «неоценимую помощь в ловле господ заговорщиков и подрывников». И как бы Игорь не отнекивался от данного заявления, правды в нём меньше не становилось.       Артёму потребовался месяц и ещё одна встреча с Игорем на приёме у графини Хмельницкой, для которой и Дзюба превратился в «очень смышлёного молодого человека, очень интересно рассказывающего про Европу, куда Марии Спиридоновне всё никак не удавалось вновь наведаться в последние годы», чтобы принять невысказанное Игорем предложение о сотрудничестве.       Правда, и ответ был никак не озвучен, просто в один из, казалось бы, совершенно непримечательных и рутинных майских дней мальчишка-курьер нашёл Игоря в многочисленных коридорах непримечательного трёхэтажного здания в Большом Гнездниковском переулке, где нашло своё пристанище Московское Охранное отделение, и передал ему письмо с информацией о готовящемся подрыве железной дороги между Москвой и Петербургом и припиской «Не стоит благодарностей, Ваше Высокоблагородие», не оставляя сомнений в личности адресата.       С тех пор так и повелось, стоило, по мнению Артёма, господам революционерам перегнуть палку, то на столе у Акинфеева оказывалось письмо, по прошествии нескольких месяцев превратившееся в крошечную записку, на сложенном вдвое листке из записной книжки, лишь с местом, временем и, в хорошие дни, наиболее предпочтительным количеством людей в отряде для задержания, написанная уже навсегда отпечатавшимся на подкорке сознания витиеватым, размашистым почерком.       С благосклонного кивка Дзюбы удалось предотвратить не одно ограбление банковских экипажей, перевозящих крупные суммы денег, взрывы мостов и железных дорог, и даже пару покушений на представителя высших чинов жандармерии.       Наверное, воюй Артём исключительно на его стороне, Игорь дослужился бы уже до начальника Охранного, а степень его Владимира поднялась бы ещё на ступень, но, к несчастью, Дзюба не выбирал одну сторону, поэтому операции по задержанию лиц, ведущих подозрительную, возможно, революционную деятельность, срывались так же успешно, как раскрывались особо опасные заговорщики. И, наверное, Игорю стоило бы корить себя за совершенно неприсущую ему болтливость, но у Артёма был талант развязывать ему язык, да и их взгляды на предпочтительный для России путь совпадали практически целиком, поэтому никаких попыток что-либо изменить в двойном агентстве Дзюбы Игорь не предпринимал, пока ошибок Артём не допускал, и Акинфеев со временем привык полагаться на его суждения.       Ещё Артём наотрез отказался вступать в ряды секретных сотрудников Охранного отделения, пускай это сулило ему немаленькие выплаты, мотивируя своё решение тем, что деньги, конечно, никогда не бывают лишними, но у него с ними проблем пока нет, а политика всё так же мерзка ему, он и так слишком глубоко для его вкуса в неё ввязался.       Да, Игорь был бесконечно благодарен Артёму за предоставляемую им помощь и информацию, но ещё более ценным он оказался в роли друга. Нельзя сказать, что у Акинфеева было мало довольно близких знакомцев, но за всю жизнь почему-то не нашёлся тот, которому можно открыться целиком, казалось бы, этим человеком должна была стать Катерина, и, в принципе, даже почти стала во времена их переписки, но после свадьбы, сама того не ведая и вряд ли желая, она заставила его спрятаться за высокими, толстыми стенами. Артём же, не прилагая совершенно никаких особых усилий, разрушил все эти стены и стал для Игоря таким человеком. Насколько они были разными, настолько же и пугающе похожими. Дзюба не любил лёгкие задачи, поэтому и лучшего друга нашёл себе среди руководства Охранного отделения и даже не скрывал этого, вызывая у отрицательно настроенного слоя населения, в большинстве своём составлявшего его окружение, жуткое недовольство. А что Игорь? Игорю подчиниться этому было проще, чем дышать, да и дышать с Артёмом было куда легче.       В целом, ужасающей правдой было то, что Артём стал лучом света, так удачно ослепляющим его больные глаза, которые устали смотреть на то, как Россия падает в бездонную пропасть, в которую, не ведая, сама себя столкнула.       Они привычно уже выскользнули через задние двери залы, прошли слабоосвещёнными коридорами и перекинулись парой слов со Степаном, со скучающим видом, перекатывающимся с пятки на мысок у входных дверей. Выйдя на, наконец-то, прохладную после дневного зноя ночную улицу, они неспешным шагом прошли к так называемому parking, Артём не придумал подходящего слова для этого в русском языке и гордо использовал английское.       Близилась к концу первая четверть двадцатого века, и автомобили в Москве уже перестали быть диковинкой, на которую ребятня вываливалась поглазеть из дворов и переулков, но Игорь всё ещё не обзавёлся этим чудом технического прогресса и, по неизвестным ему самому причинам, пока не спешил, предпочитая им проверенный веками экипаж, запряжённый лошадью. Но насыщенно-жёлтая «ауди», на которой по московским улочкам рассекал Артём, вызывала у Игоря совершенно ребяческий пугающе-взволнованный трепет.       От Поварской улицы до его небольшого флигеля в Архангельском переулке на лошадях по пустынным ночным улицам добрались бы минут за сорок-сорок пять, «ауди» сокращал путь на добрых пятнадцать минут. Говорить в дороге они не стали, перекрикивать гул мотора не хотелось, Игорь прикрыл глаза, наслаждаясь освежающим ветром, трепещущим волосы и с поразительной лёгкостью отгоняя куда-то на задний план давящие мысли. У автомобилей всё-таки были свои преимущества перед запряжёнными лошадьми экипажами.       Вообще, Акинфеев невольно перенял для себя пару увлечений Артёма. Во-первых, автомобили, пускай Игорь и не очень-то спешил обзаводиться этим последним словом техники, это не значило, что они не влекли его, он даже выписал себе несколько научных журналов и книг, подробно описывающих строение внутренностей машин и, наверное, вполне себе мог разобраться в двигателе, но проверить на практике он это пока не мог — Артём бы ни за что на свете не подпустил его к организму «ауди», как бы сильно ему не доверял. Во-вторых, футбол. Игра, к которой по началу Игорь относился со скептическим любопытством, не на шутку его увлекла. Понять правила оказалось проще простого, пару раз Артёму даже удалось уговорить его сыграть и получилось у него вполне неплохо, за что, наверное, стоило благодарить своё давнее увлечение гимнастикой.       Когда Артём затормозил у его дома в Архангельском переулке и заглушил двигатель, окружая их ночной тишиной, редкие прохожие и глухой стук копыт по мостовой всё-таки не создавали такого шума, как автомобиль, Игорь понял, что на виски давит подступающий приступ головной боли, и поморщился, сжимая пальцами переносицу.       — Настолько всё плохо? — с сочувствием поинтересовался повернувшийся к нему всем корпусом Артём. Акинфеев неопределённо повёл плечами.       — Слишком большое количество неприятных новостей, — посетовал он, покидая автомобиль.       — Тогда могу заглянуть как-нибудь на днях? — неуверенно предложил Дзюба, выучив уже, что бывали дни, когда Игорь предпочитал переживать и обдумывать все свои тяжёлые мысли в тишине и полном одиночестве. Но сегодня был не такой день. Сегодня ему хотелось разделить все переживания и волнения с кем-то, кто может понять и поддержать. И солгать, что всё будет хорошо, что мир не разверзнется прямо у него под ногами. Поэтому Акинфеев покачал головой и двинулся ко входу во флигель, прислушиваясь к шагам за спиной.       Войдя в дом, Игорь, ожидавший оказаться в давящей духоте, с удивлением отметил, что жарко не было совершенно, сделав пометку на задворках сознания не забыть поблагодарить за это Лизаньку, Елизавету Николаевну, молоденькую девушку уже третий год помогающую ему по хозяйству. На столе в крошечной столовой, накрытый белоснежной хлопковой тканью, стоял подрумяненный пирог с яблоками, наверняка, настолько кислыми, что если есть их просто так, то будет вязать рот, именно такие, которые любит Игорь. Но настроение всё ещё мешало испытывать какие-либо эмоций, кроме усталости и раздражения от всего происходящего, в данный момент, от пирога в первую очередь. Он вздохнул и покачал головой, то, что Лизанька была влюблена в него до беспамятства, Акинфееву было прекрасно и давно уже известно, а вот ей всё никак не удавалось принять тот факт, что как бы она не мечтала, взаимности ей не дождаться, однажды Игорь уже обжёгся о женитьбу и брак и повторять этот опыт более не планировал. Зато Артём аж засветился, в предвкушении потёр друг о друга ладони и, совершенно не церемонясь, отрезал лежащим рядом ножом себе огромный кусище, тут же откусывая добрую его часть и прикрывая от удовольствия глаза.       — На Фашем месте, Игрь Фладимилович, я бы женифся на ней, — всё ещё жуя, довольно сообщил Дзюба.       — Честное слово, иногда возникает чувство, что тебя растили в хлеву, — вздохнул Игорь, медленно стягивая с рук перчатки и небрежно бросая их на стол, — А если так хочется, женись сам.       — Ах увы, она другому отдана и будет век ему верна, — певуче протянул Артём, задумчиво поизучав пирог, снова накрыл его тканью и повернулся к Акинфееву уже с серьёзным выражением лица, показывая всем своим видом, что готов выслушать всё, чем Игорь хочет поделиться.       И Игорь говорил — долго и эмоционально, то срываясь на злобное шипение, то еле сдерживая раздражённый крик, то переходя на разрывающий изнутри шёпот. Артём же, мало когда закрывающий рот, молчал на протяжении практически всего разговора, но слов Игорю было не нужно, нужно было присутствие и понимание. Только, когда он всё же выдохся и замолк, Артём уверенно произнёс:       — Твой сын никуда от тебя не денется, и войны не будет.       Игорь — они оба — знал, что уверенность была напускная. Часы в кабинете пробили полночь, извещая об окончании двадцать второго июля 1914 года.

***

      Неделя. После их позднего разговора стране удалось прожить шесть напряжённых, но всё-таки мирных дней, а потом всех накрыла война. Каждый день Игорь с ужасом бегал взглядом по заголовкам утренних газет: «Австро-Венгрия объявила войну Сербии», «Германская империя объявила войну России»… «Франции»… «Бельгии»… «Высочайший манифест Николая Второго», «Патриотические демонстрации в Петербурге и Москве»... и так далее, и так далее.       Небывалая сплочённость буквально каждого из слоёв населения поражала Игоря. Он не мог поверить, что для успокоения напряжённой обстановки внутри государства, нужна была лишь бессмысленная и беспощадная война. Только надолго ли хватит этого воодушевления от желания уничтожить, разгромить врага?       Ненадолго. Когда представителями революционного движения прямо на пороге собственного дома был застрелен один из секретных сотрудников Охранного, двойной агент, работавший по принципу «и нашим, и вашим», сердце Игоря, стоящего на месте убийства и с заворожённым страхом смотрящего на навсегда застывшее, пускай едва ли, но всё же знакомое лицо, широко распахнутыми немигающими глазами уставившееся в промозгло-серое какое-то уже по-осеннему серое небо, сжали ледяные пальцы ужаса. Этот человек был невероятно осторожен, но его вычислили. Артём осторожным не был никогда. Пускай он никогда не высказывал в открытую свои симпатии никому из противоборствующих сторон, но срывались акции террористов, срывались операции Охранного отделения, стоило лишь пораскинуть мозгами, и все точки собрались бы в единую картину. Только успокоившись, что из-за сложного военного положения в стране повышение Подгурского сорвалось, а, следовательно, и переезд в Петербург, Игорь снова не на шутку завёлся, загоняя себя в пучины ужасов. И Артём совершенно не помогал, пропав в своей футбольной лиге и решая вопросы о переносе соревнований из-за начала войны либо на более поздние дни лета, либо на осень.       Возвращаясь с очередного приёма у графини Хмельницкой, который Игорь мысленно окрестил пиром во время чумы, в прескверном расположении духа — из-за суматохи на работе он уже неделю не мог выкроить времени, чтобы увидеть Данечку; Катерина, так не похоже на неё, пропустила сегодняшний вечер, Игорь тут же начал надумывать для себя самые ужасающие причины, каждая из которых вертелась вокруг сына, хотя прекрасно понимал, что случись с ним что-то в самом деле, то он бы уже знал, таков был уговор между ним и бывшей супругой. Ко всему прочему и Артём, тоже редко пропускавший подобные мероприятия, так же не освятил вечер своим присутствием. Игорь, снова невольно вспомнив застреленного секретного сотрудника, покинул дом графини раньше обычного, сославшись на приступ мигрени, и почти не солгал, потому что ещё немного, и он сам доведёт себя до такого состояния.       Отпустив извозчика за пару переулков от Архангельского, Игорь решил пройтись остаток дороги до дома пешком, чтобы немного проветриться, надеясь хоть как-то, но успокоить свербящее сознание. Уже на подходе к флигелю его нагнал громкий гул мотора, а следом появилась и знакомая жёлтая «ауди». Этого было вполне достаточно, чтобы волнения Игоря слегка улеглись.       Оставшиеся пару минут пути они так и преодолели: Игорь пешком, Артём, поравнявшись с ним, на автомобиле, подстроив его скорость под скорость шагов Акинфеева.       Их настроения сегодня удивительно совпадали, что само по себе было редкостью — Артём был непривычно молчалив, Игорь привычно хмурен. С порога, Игорь прошёл в кабинет и сел в глубокое кресло, рука потянулась к коробке с сигарами, весьма недешёвый подарок от самого Дзюбы, привезённый им из давней поездки в Петербург. Серебро охладило пальцы, проскользнувшие по замысловатым узорам с видами Невы, чтобы поднять крышку и достать сигару. К сожалению, мода на курение не обошла его стороной, но прибегал он к этому увлечению крайне редко, иногда для солидности, иногда дым помогал сосредоточиться, когда нужно было над чем-то серьёзно подумать. Сейчас же просто хотелось занять чем-то руки. Игорь зажёг сигару, вдыхая моментально расплывшийся по комнате дым и внимательно наблюдая за Артёмом, который длинными пальцами перебирал пластинки, пока не нашёл ту, что заинтересовала его больше других.       — Ты не боишься? — задал, наконец, мучающий его вопрос Акинфеев, сделав короткую затяжку и выпустив в воздух колечко дыма.        — Все чего-то боятся, про что именно ты спрашиваешь? — отвлечённо ответил Артём, аккуратно установив пластинку на граммофон.       — Что они убьют тебя? Им же наплевать, один неправильный шаг — и ты для них враг партии номер один, — к концу фразы голос чуть сдал, понизившись до хрипоты. Игорь, откашлявшись, отложил едва тронутую сигару на стоящую тут же под рукой пепельницу, оставляя её тлеть, никакого удовольствия она сегодня не приносила.       — Неправильный шаг в другую сторону, и вот я уже враг номер один для Охранного, так что нет, стараюсь просто идти по одному и тому же маршруту, — до раздражения ровным и равнодушным голосом произнёс Артём, опустил иглу, и после непродолжительного потрескивания, в кабинете раздался голос певца, выводящий один из самых популярных романсов последних лет.       — А я боюсь, — тихо проговорил Игорь, начиная разравнивать и без того идеально лежащие на столе бумаги, всё что угодно, лишь бы не смотреть на Дзюбу.       — Чего? Что я сделаю неверный шаг? — с явно слышимой в голосе недоверчивой усмешкой спросил Артём. В ответ Игорь лишь многозначительно промолчал, вызывая тем самым тяжёлый вздох со стороны тумбы с граммофоном, потом до слуха донёсся тихий скрип половиц, и Артём присел рядом с ним прямо на стол, но у Игоря не было сил, чтобы, в который уже раз, заводить разговор об этикете, как всегда забытым Дзюбой.       — Перестань, не переживай обо мне, переживай лучше о том, что Россия ввязалась в совершенно ненужную для неё сейчас войну.       — Почему я должен переживать об этой чёртовой войне больше, чем о тебе? — неожиданно даже для самого себя взорвался Игорь, поднимая горящие глаза на Артёма, но тот лишь улыбнулся.       — Очи чёрныя, очи жгучия, очи страсныя и прекрасныя, лишь увидел я вас, потерял покой, — чуть хрипловато пропел Артём одновременно с певцом на пластинке после небольшой паузы, подняв одну руку к лицу Игоря и проведя большим пальцем по щеке прямо под нижним веком. Игорь сдавлено выдохнул, не в силах оторвать взгляда от серых глаз напротив, — Потому что если бы тебе было действительно без разницы на эту войну, то ты бы не был таким взвинченным последние недели, — ответил, наконец, он, продолжая поглаживать Акинфеева по щеке, действуя на него как индийский заклинатель, играющий для змеи на флейте, — Поэтому расходуй свои волнения на что-то более масштабное, чем я.       — Ты непроходимый болван, — процедил Игорь, ластясь к тёплой широкой ладони.

***

      Конец апреля 1912 года выдался в Москве на редкость холодным, но вечно мёрзнущему Игорю, впервые в жизни было не холодно. И он опустошал бокал за бокалом шампанского, чувствуя, как разум кутался в опьяняющий туман. Игорь вообще чувствовал слишком многое, но точного определения своим ощущениям подобрать не мог: маятник на высочайших скоростях качался от злости до обиды, по пути цепляясь за сотни других, не таких лёгких для определения, чувств.       Акинфеев прожигал взглядом дыру в спине Артёма Сергеевича, да с таким усердием, что удивительно, как это на нём ещё не задымился пиджак. Игорь, за последние два года их знакомства, привык, что на вечерах графини Хмельницкой, Дзюба всегда подходит к нему и тихим шёпотом сообщает что-то из донёсшейся до его ушей революционной жизни, а затем рассказывает, неожиданно для себя увлёкшемуся этой игрой, Игорю про футбол. А ежели новостей не было, он всё равно подходил обсудить спорт или поговорить на какие-либо отвлечённые темы.       Но не сегодня. Шёл уже третий час пребывания Игоря в усадьбе на Поварской, и позади было пять бокалов шампанского, когда в обычные дни он едва ли притрагивался к одному. Артём Сергеевич разговаривал с Татьяной Андреевной, дочерью действительного тайного советника Горчинского, не обращая на других никакого внимания весь вечер. Наверное, его можно было понять — девушка была привлекательна: на бледном личике ярко выделялись светло-серые глаза и пухлые розовые губы, а мягким румянцем, в принципе, сложно было кого-то испортить. Татьяна Андреевна совсем недавно окончила Екатерининский институт и теперь грезила мыслью преподавать там. В общем она была образована, хороша собой, и Игорь мечтал лишь о том, чтобы она тут же удалилась восвояси, провалилась к чёрту, ушла… достаточно. Он не понимал или же просто не хотел понимать, чем вызвано это желание.       В какой-то момент Артёму Сергеевичу, наверное, всё же начало жечь спину, потому что он резко обернулся, тут же встречаясь с направленным на него взглядом. Игорь слишком отчётливо увидел момент, когда Дзюба замер в осознании, как его улыбка сменилась удивлением. Это было слишком, это было… опасно. Оставив недопитый бокал на небольшом столике у дверей в залу, он постыдно сбежал, не попрощавшись ни с Марией Спиридоновной, ни с Катериной. С Артёмом Сергеевичем не было смысла прощаться, сегодня они не говорили. И, как бы неприятно это не было признавать, сбегал Игорь по его вине.       Только вот он никак не ожидал, что за экипажем, в котором он ехал домой, через десять минут пути пристроится жёлтая «ауди». Оглянувшись на звук мотора, Игорь поморщился, если Артём Сергеевич хотел проследовать за ним как можно незаметнее, то знатно провалился, если же таких планов у него не было, то это ещё хуже, разговаривать с ним Акинфеев не горел желанием, уже стыдясь своего собственного срыва. Где это видано, так эмоционально реагировать на то, что его знакомый, человек, который время от времени помогает ему с информацией о готовящихся революционных акциях, просто не подошёл перемолвиться парой слов, предпочтя ему компанию молодой и привлекательной барышни? Игорь почувствовал, как к щекам приливает кровь. Зачем Артём Сергеевич вообще увязался за ним при наличии такой компании? Ему скоро тридцать, а он до сих пор ходит в холостяках, так что «Татьяна Андреевна наилучшая кандидатура на место госпожи Дзюбы», этот насмешливый голосок в голове был удивительно схож в своих интонациях с Марией Спиридоновной, Игорь даже почувствовал призрачное касание её старческих, но всё ещё аккуратных и ухоженных рук на локте, касавшихся его в этом самом месте, когда она нашёптывала то же самое на ухо полыхающему внутри Игорю не далее, как пару часов назад.       Домой он буквально ворвался, сдёргивая на ходу перчатки и бездумно бросая их на комод, внутри всё бушевало от стыда и злости на Дзюбу, который, совершенно не церемонясь, вошёл за ним следом.       — Что? — выплюнул вопрос Игорь, поворачиваясь к незваному гостю с горящими щеками и глазами.       — Я хотел задать Вам тот же вопрос, — до раздражения спокойно сообщил Артём Сергеевич, внимательно изучая бушующего Акинфеева.       — Это не я преследовал Вас и бесцеремонно ворвался в Ваш дом, — язвительно отозвался Игорь, не намереваясь сдавать свои позиции. Да, он знал, почему так среагировал, не идиот всё-таки, но даже подумать о том, чтобы признать причины не могло быть и речи.       — Это не я чуть не испепелил Вас взглядом, а потом трусливо сбежал, — делая шаг в его сторону, отрезал Дзюба, заставляя Игоря задохнуться от возмущения, хотя именно так всё и было.       — Да как Вы… — разъярённо начал он, но не договорил, по причине того, что его спина неожиданно встретилась со стеной, и весь запал куда-то исчез, — …смеете? — уже едва слышно выдохнул Игорь, глядя на нависающего над ним мужчину.       Это был его конец. Прижатого сильным телом к стене с этими раздражающими его обоями с геральдическими лилиями, от которых он никак не мог избавиться, Игоря разрывало от противоречивости, от неправильности происходящего. От желания. В глазах Артёма Сергеевича, Артёма?.. он видел то, чего не смог когда-то увидеть в глазах Катерины, стоя перед ней у алтаря, увидеть в глазах других двух женщин, которых он подпускал к себе, в глазах до беспамятства влюблённой в него юной Лизаньки. То, чего находили, кажется, все, а Игорь не мог, обнаружилось в глазах невозможного, раздражающего, недо-секретного недо-сотрудника Охранного отделения. И Игорь рвался к нему как мотылёк к открытому огню, пусть и понимал, что сгорит, но не лететь, не тянуться точно загипнотизированными пламенем в глазах руками не мог. Он не позволял пальцам скользнуть по плотной ткани пиджака, но они не послушались, заставляя страдающего от своих собственных действий Игоря пугливо одёрнуть руку.       — Я собираюсь поцеловать Вас, Ваше Превосходительство, — спокойно сообщил Артём, Артём Сергеевич, глядя ему прямо в глаза.       — Целуйте, господин Дзюба, — отозвался Игорь, сам не ведая, что творит и не понимая, откуда взялась такая уверенность в голосе.       Но стоило ему почувствовать чужое горячее дыхание на своих губах, эта его бесстрашная пресловутая уверенность вновь сбежала, трусливо поджав хвост. Очевидно, что-то похожее произошло и с Артёмом… Сергеевичем, потому что он на долгие мгновения замер в миллиметрах от него. А когда губ Игоря всё-таки коснулись его губы, то они настолько ощутимо подрагивали, что терпкий привкус страха тёплым покрывалом окутал сердце, готовое вырваться из груди, и успокоил, давая понять, что он не одинок. Игорь невольно улыбнулся, а его непослушные пальцы, вновь без его на то согласия, укололись о жёсткие волоски бороды, и это словно послужило приказом к действиям, стыдливо сбежавшая уверенность вернулась с новыми силами, а в его рот нагло проскользнул чужой язык, и тут же был радостно встречен языком Игоря. Честное слово, тело Игоря объявило сегодня его разуму бойкот?       Целоваться было… странно и, одновременно с этим, приятно из-за жёстких волосков бороды, колющих и щекочущих кожу, из-за мягких шероховатых губ, из-за широких горячих ладоней на пояснице. Игорь даже приоткрыл глаза, чтобы убедиться в реальности происходящего, и наткнулся на длинные подрагивающие ресницы и покрытый мелкими, едва заметными после длинной зимы веснушками нос. По телу прошла дрожь, и Акинфеев снова закрыл глаза и громко втянул воздух, наполняя начинающие гореть от отсутствия кислорода лёгкие. Пальцы правой руки, пройдясь по широкому плечу, скользнули вверх по шее и коснулись мягких, коротких волос, невольно пришлось отметить, что так куда приятнее, чем путаться в длинных локонах.       Но вскоре руки Артёма… Сергеевича-Сергеевича-Сергеевича покинули его поясницу, ухватились за лацканы и потянули фрак Игоря с его плеч. На что он замер, прервал их долгий, тягучий поцелуй и уже не приоткрыл, а распахнул глаза, понимая какое желание стоит за действиями Дзюбы, тот в свою очередь тоже чуть отстранился и посмотрел на застывшего Игоря.       — Я… могу? — спросил он, снова легко потянув его за лацканы. Игорь не мог ответить, не понимал, не знал, не ведал, что творит. Неправильно-неправильно-неправильно, так неправильно. Способность логически мыслить, да и в принципе мыслить, его покинула, стоило ему оказаться зажатым между холодной стеной и горячим телом, поэтому он коротко, дёргано кивнул… и фрак — дорогой, сшитый у портного, обслуживающего высшие государственные чины, подарок самому себе на повышение до заместителя Охранного отделения — с глухим шорохом приземлился на пол.       Наверное, всё-таки это было концом. Большую часть жизни посвятив службе Империи, он не был большим специалистом в интимных отношениях даже с женщинами, коих в его жизни было лишь трое, чего уж говорить о происходящем сейчас. Иногда Игорь сам удивлялся, каким образом его сын вообще появился на свет, потому что он, до сих пор, даже не смотря на существование Данечки, не был до конца уверен, что делал всё правильно. Хорошо, он принижал свои… навыки, дело всё-таки немудрённое, но теперь, когда Артём…? Артём такой близкий и такой пышущий, словно печка, нависал над ним, а его пальцы распутывали ленту с орденом на шее, Игорь терялся совершенно. Но он хотел… Боже, как же он хотел. С тихим, изо всех сил сдерживаемым стоном Игорь подался чуть вверх, снова находя чужие губы. Владимир доверчиво соскользнул в большую ладонь, и с его приятной тяжестью на шее рухнули и все барьеры ещё хоть как-то сдерживающие изнемогающего Игоря, и всё, полная капитуляция. Не видя перед собой никаких преград, его руки скользнули Артёму под пиджак, было странно, вместо мягких женских изгибов, чувствовать под ними сильное мужское тело.       Игорь сам не понял в какой момент лишился жилета, когда его пальцы успели расправиться с мелкими пуговицами на сорочке Дзюбы и теперь бесстыдно касались каждого доступного участка горячей кожи спины, прижимаясь грудью к груди, почему его губы выцеловывали чужую шею, а язык выскальзывал изо рта, чтобы жадно слизнуть капельки пота, но самое главное, как рука Артёма оказалась в его брюках, в нижнем белье, и почему было так хорошо-хорошо-хорошо-хорошо?..       Игорь тяжело дышал, глядя в потолок, и, не отдавая отчёта своим действиям, поглаживал мокрую спину Артёма, который, не контролируя своих сил, вдавливал его в стену, сдавлено то рычал, то хныкал и содрогался всем телом, прижимаясь пахом к бедру Акинфеева. Тёплые волны наслаждения не хотели отпускать, в голове была блаженная пустота и пузырьки выпитого ранее шампанского, колени не держали совершенно, спасибо стене с ужасающими обоями и Артёму, вжимающему его в эту самую стену, иначе он бы рухнул на пол.       Когда рука Артёма выскользнула из его брюк, щёки Игоря, которые и так горели от медленно отступающего возбуждения, тут же налились новым румянцем, наверняка, становясь свекольно-пунцовыми в тот момент, когда, не найдя ничего лучше, Артём вытер запачканную руку о свою собственную рубашку. Они долго смотрели друг другу в глаза, не находя слов, не зная, что вообще это было, как произошло. В конечном итоге, первым сдался Дзюба.       — Я… наверное… — и умолк, неопределённо махнув рукой куда-то в сторону то ли двери, то ли окна.       — Да, да. Думаю, да, — кивнул Игорь, Артём повторил его кивок и сделал неловкий шаг назад, запинаясь о собственный пиджак, тут же наклоняясь, чтобы поднять его, и морщась, явно от влажной липкости в брюках, которую ощущал и Акинфеев, а затем, неловко натянув пиджак, выскользнул за дверь, так и не застегнув рубашку, и растворился в прохладной апрельской ночи.       На утро, когда пузырьки шампанского и опьяняющая близость Артёма, вреда от которой было больше, чем от алкоголя, окончательно покинули его разум, Игорь долго смотрел на совсем ещё молодые насыщенно-зелёные листья, слабо шелестящие за окном, и думал. Думал очень долго и много. Обо всём: о службе, о пути, по которому идёт Империя, о весне, об отце и матери, которая, даже третий год спустя, всё ещё болезненно переживала из-за его развода больше него самого, о сыне, о неудавшемся браке… о чём угодно, лишь бы не думать о Дзюбе и его горячем дыхании на коже, чуть шершавых, мягких губах, длинных пальцах, как крылья бабочки порхающих по каждому доступному и недоступному кусочку его тела, глубоких хриплых стонах, ярких в приглушённом свете гостиной серых глазах, обрамлённых слипшимися от пота ресницами. Не думать о себе: голодном, словно дорвавшемся до холодной кристальной воды заложнике пустыни; своих собственных с придыханием мольб и стонов; о том, как пальцы, губы, щёки, нос колются о бороду, так приятно, так правильно, так до исступления хорошо.       Игорь прижимался разгорячённым лбом к холодному стеклу, а пальцы, вновь не подчиняясь его воли, скользили тем же путём, теми же тропами, которые проложили для себя прошлой ночью пальцы Артёма… Окно, к которому он прижимался уже влажным лбом, было запотевшим, дыхание частым, пальцы липкими, брюки постыдно запачканными.       Игорь не хотел больше думать.

***

      Артём, скрывавшийся где-то и не показывающийся ему на глаза, хотя Игорь и сам не знал хочет ли, готов ли его видеть, появился на пороге его флигеля чуть больше недели спустя, по какому-то крайне важному, безотлагательному делу, суть, которого никак не мог объяснить, а сам был странным, чуть бледноватым и так непривычно для него запинающимся на первых слогах буквально каждой из фраз. Если бы Игорь за годы тесного (он почувствовал, как румянец прикипает к щекам) сотрудничества не изучил Дзюбу вдоль и поперёк, не выучил его отношение к нюхательным, курительным и прочим новомодным «развлечениям», то подумал бы, что он пришёл к нему «накоктейлившимся».       — Я так больше не могу, — неожиданно простонал Артём, сжав пальцами переносицу и зажмурившись. Игорь смотрел на него с удивлением, не решаясь спросить, чего именно он не может, когда Дзюба убрал руку от лица, но поднять взгляд на него всё ещё отказывался, — Ты… — словно сквозь мешающий ком в горле прохрипел Артём. И Игорь вздрогнул от непривычной фамильярности, но, наверное, после того, что приключилось между ними в стенах этого самого дома несколько ночей назад, давало полный карт-бланш на такие обращения, — Ты… позволишь?.. Мы могли бы?..       — Не мямлите, Артемий Сергеевич, — используя свой приказной тон, потребовал Игорь, с удивлением отмечая, что Артём даже привычно не скривился от употребления своего полного имени.       — Мы могли бы повторить? — чуть более уверенно проговорил Дзюба, наконец, поднимая глаза и глядя на него с вызовом.       Избегать этих самых вызовов Игорь не был приучен, поэтому атаковать губы Артёма поцелуем казалось единственным верным решением, а его счастливый стон был лучшей наградой за этот несомненно неразумный поступок.       Вообще-то Игорь не славился своей нелогичностью, но почему-то в тот момент, когда он лежал на кровати (да, в этот раз у них получилось добраться до спальни, и ему выпал шанс оценить виды Дзюбы во всей красе, а не только мускулистый плоский живот в приглушённом свете гостиной и сильную спину, на которой вряд ли его руки умудрились оставить хоть одно нетронутое место), губы жгло от поцелуев, всё тело было настолько расслабленным, что создавалось ощущение, что он просто плывёт по волнам, на его груди, прижимаясь к ней спиной, лежал Артём, кончиками пальцев поглаживающий его руку от тыльной стороны ладони до сгиба локтя и обратно, Игорь терзался из-за того, какую чудовищную ошибку допускает. То, что сотрудники Охранного отделения вступают в… ммм, интимную связь со своими информантами — не редкость. То, что эти информанты не всегда женщины — тоже. Но Игорь… Игорь всегда скептично относился к такого рода связи, по его мнению, это было неэтично, это вредило делу, сбивало с курса, только вот проблема Игоря была в том, что он сбился с курса ещё до Артёма, да и сам Артём не являлся типичным информантом. И это было очередной проблемой, Игорь уже был к нему привязан, иначе как объяснить его постыдный срыв, приведший их тому, что в данный момент они лежали в одной постели? После Катерины, после их безобразного подобия брака, он желал посвятить себя исключительно службе, запретил себе привязанности, не подпускал к себе никого, ему с головой хватало переживаний за сына, но… кажется, где-то просчитался. Возможно, ещё можно всё исправить? Сделать вид, что ничего не было и жить дальше?       Но словно почувствовав что-то не то в атмосфере, в его мыслях, Артём переменил местоположение так, чтобы заглянуть Игорю в глаза и обезоруживающе улыбнуться.       — А я смотрю, у тебя есть типаж, — с ухмылкой произнёс он.       — В каком смысле? — спросил Игорь, совсем не ожидавший чего-то подобного. Дзюба на это усмехнулся, явно довольный тем, что отвлёк его от его неутешительных мыслей, только как он прознал о них, оставалось загадкой.       — Украина и Малороссия вызывают трепет в груди?       — О чём вообще речь? — он совершенно не понимал, что несёт этот невозможный человек.       — Бывшая супруга твоя из Киева, у меня отец с Полтавы. Прослеживается некоторая увлечённость определённым географическим положением.       — Ты невозможен, Артём. Почему я только связался с тобой? — задал вопрос, который так мучил его, Акинфеев, пусть и не ожидая на него хоть какого-то ответа, но Артём ответил.       — Тобі це подобається, — фыркнул он, радостно скалясь, потому что знал о своей правоте. Мерзавец.       Игорь раздражённо застонал, закрыв лицо Дзюбы своей ладонью и мягко оттолкнув от себя. Он был влюблён и ничего не хотел с этим делать.

***

      Любить Артёма было легко, легче, чем дышать, и до безумия страшно. Страшно, что узнают, страшно, что отнимут. Поэтому сам отнимал его у себя после каждой такой встречи, после очередного свидетельства своих чувств и того, что они всё ещё продолжали набирать свою силу. Только надолго его не хватало — одна кривоватая усмешка, и Игорь снова покорно падал в раскрытые, сильные руки.       Лишь однажды ему удалось удерживать Артёма на расстоянии в течение трёх месяцев, но, в этом конкретном случае, на руку сыграло и то, что большую часть этого времени Дзюба провёл в столице, занимаясь какими-то своими спортивно-футбольными вопросами. И Игорь бы солгал, если бы сказал, что не тосковал, даже несмотря на очередное клятвенное себе обещание никогда больше не давать постыдную слабину.       Впервые с начала октября им удалось увидеться лишь в конце декабря, что удивительно не в усадьбе на Поварской улице, в окружении привычных и даже приевшихся лиц гостей графини Хмельницкой, а на балу в честь ежегодного празднования дня победы в Отечественной войне, в одном из многочисленных дворянских особняков, расположенных на Большой Бронной.       Игорь сам не понял, как его угораздило оказаться здесь, поддался на уговоры однокурсника из лицея, Миши Смирнова, с которым они, можно сказать, дружили, если обмен парой-тройкой писем в год и редкие встречи, когда Михаил был в Москве, можно было назвать дружбой. Теперь Игорь по привычке, которой следовал на каждом торжественном мероприятии, на котором ему доводилось бывать, со скучающим видом рассматривал танцующие пары. Михаил не так давно растворился в толпе, оставляя Игоря одного, чувствующего себя не в своей тарелке чуть больше, чем обычно — из-за столетнего юбилея победы большая часть присутствующих дам и господ облачились в костюмы начала прошлого века, Акинфеев же, совершенно позабыв о таком знаменательном событии, был в привычном для него фраке, хотя, если признаться честно, он не изменил бы ему, даже помня об этой дате.       Он как раз раздумывал, стоит ли отыскать в толпе Михаила, чтобы попрощаться, или можно удалиться по-английски, откланиваться перед хозяином дома не было смысла, их так и не представили друг другу, когда его внимание привлёк знакомый хрипловатый смех. Игорь оглянулся на звук, находя не менее знакомую высокую фигуру облачённую в мундир унтер-офицера 1812 года, и, словно почувствовав на себе взгляд (он всегда был хорош в этом), Артём обернулся, тут же встречаясь с ним глазами и приветственно кивая. И Игорь кивнул бы в ответ, но его слегка смутило одно обстоятельство, ради бала Артём впервые за то время, что они друг друга знают, сбрил свою вечную бороду, оставив лишь небольшие усики, модные для того времени, подкрученные и закреплённые фиксатуаром. Игорю ничего не оставалось делать, кроме как изо всех сил пытаться скрыть рвущийся наружу смех за приступом ложного кашля и благодарить силы Небесные за то, что Артём предпочёл усы бакенбардам, иначе сдержать смех было бы куда сложнее, и вряд ли кто-то стал бы разбираться в причинах, сразу бы отправили в «жёлтый дом», а потом заметки в газетах на радость господам революционерам, не жалующим его коллегам и очередной удар для матери.       Эта странная привычка Артёма — покидать своих собеседников при виде Игоря, которая у него выработалась с момента, как они… как у них… которая выработалась у него не так давно, немного забавляла Акинфеева и, честно признаться, льстила.       — Господин Дзюба, — чуть склонив голову поприветствовал он подошедшего Артёма, и тихо фыркнул с бокал, вблизи от непривычных взгляду усиков было смешнее вдвойне.       — Ваше Превосходительство, — ответил Артём, чуть прищурившись и явно не понимая причины такого веселья Акинфеева.       Все планы покинуть бал пошли в тартарары — Артём с совершенно искренним интересом расспрашивал о делах в Москве, в Охранном и, самое главное, о делах Игоря, в ответ делился петербургскими сплетнями, как бы между делом, упомянул о перебравшейся из столицы в Первопрестольную боевой группе, на что Акинфеев благодарно улыбнулся. То, что у них получалось говорить столько на совершенно разнообразные темы, всегда поражало Игоря, поэтому он даже не заметил, как пролетело практически два часа, и опомнился лишь, когда Артём понизил голос до едва уловимой слышимости и робко, не похоже на Артёма, спросил:       — Мы можем поехать к Вам?       По телу прошла крупная дрожь, и в районе сердца сладко потянуло, заставляя Игоря нахмуриться.       — Если только Вы поклянётесь сбрить этот кошмар со своего лица, — поставил ультиматум Игорь.       — Ах, так вот в чём дело, — усмехнулся Артём, дёрнул себя за кончик уса и тут же просветлел, а на губах расцвела мягкая улыбка. Игорь вздохнул, он снова собирался ступить на эту скользкую дорожку и ничуть не жалел об этом. Пока.       В этот раз до Архангельского добирались не на «ауди», сегодня Артём отказался от неё и отдал предпочтение реальным лошадиным силам, поэтому, сидя рядом с Игорем в открытом экипаже, совершенно растеряв свою робость, бесстыдно нашёптывал Игорю на ухо то, от чего к щекам подступал яркий румянец, который, к счастью, легко можно было бы списать на декабрьские морозы:       — Может, нам наведаться с Вами в какой-нибудь из тематических клубов, Игорь Владимирович? — когда начались их… хорошо, хорошо, отношения, выяснилось, что и у Артёма не смотря на его рвение, не было совершенно никакого опыта деления ложа с мужчинами, обоим приходилось отталкиваться от предыдущих связей, как бы нелогично это не было, здесь Дзюба преуспел побольше Акинфеева, и от самоудовлетворения, здесь куда больше опыта оказалось у него, не без смущения признавал Игорь, — Подсмотрим, что у них, да как. Нарядим тебя тапеткой, ты будешь очарователен.       — Ещё одно слово, и я вышвырну Вас, Артём Сергеевич, на мостовую прямо на ходу, — с испепеляющей улыбкой, прошипел Игорь, злобно сверкнув глазами, на что Артём так громогласно расхохотался, что «ванька» подпрыгнул от неожиданности и покосился на них.       — Ну, никто же не говорит, чтобы ты взял это на постоянное применение. Так, небольшая, как у вас это говорится? Филёрская? Филёрская работёнка… по обмену опытом, так сказать, — и радостно фыркнул, довольный своей собственной шуткой.       Ради всего святого, Игорь не понимал, каким образом в Артёме уживаются бесконечно галантный дворянин и, словно не знающий граней приличия, неотёсанный болван. А, самое главное, Игорь не понимал, почему его тянуло к нему так, как ни к кому другому? Почему он продолжал возвращаться, каждый раз после того, как клятвенно обещал себе, что больше не поддастся этому искушению? А Артём продолжал принимать его обратно с распростёртыми объятиями?

***

      Игорь издалека наблюдал за кукольным представлением, стараясь не упускать из вида маленькую фигурку в первых рядах, но и не загораживать обзор детям, зачаровано наблюдающим за не слишком симпатичными игрушками.       В Сокольниках было всё так же многолюдно, как и в разгар рождественских гуляний, хотя празднества уже сходили на нет.       — Ваше Превосходительство, — раздался до боли знакомый голос из-за спины, — Чем заслужил этот праздник жизни, что Вы освятили его своим присутствием?       Игорь невольно усмехнулся, когда после скрипа снега совсем рядом, перед ним оказался разрумянившийся Артём, в тёплом пальто и ушанке, которую пристало бы носить невысокому классом слою населения, но Дзюба был Дзюбой, у него было всё не как у людей.       — Я обещал сыну ярмарку, — ответил Игорь, кивая на кучку детей, но вряд ли тут же разулыбавшийся Артём смог бы найти в этом столпотворении крошечного Данечку, закутанного в тёплую шубку и обмотанного шерстяным платком.       Правда улыбка ненадолго задержалась на губах Дзюбы.       — И Ваша бывшая благоверная тоже где-то здесь, Игорь Владимирович? — спросил Артём, хмурясь и оглядываясь по сторонам.       — Вы с ней можете попытаться соблюдать хоть какие-то нормы приличия? — возмутился Игорь, проигнорировав язвительный вопрос Дзюбы.       Он ужасно не любил оставаться в компании Артёма и Катерины, это словно стоять между двух огней и уворачиваться от молний из глаз, которые они пускали друг в друга. Акинфеев сам не понимал, как бывшая жена прознала о его непростых отношениях с Артёмом, но то, что она была в курсе, сомневаться не приходилось, она ясно дала понять о своей осведомлённости, при этом не сказав ни слова (не то, чтобы Игорь горел желанием обсуждать с ней свою личную жизнь, из всех людей). Возможно, это была какая-то очередная женская уловка, о которой он не успел узнать за годы брака, да и жизни в целом, но факт оставался фактом, Катерина знала и слишком очевидно не одобряла, но, большое спасибо, никому не распространялась. Хотя и в этом вопросе Игорь не был уверен — она молчала, потому что понимала его первостепенное желание защитить Артёма от лишнего внимания своих недоброжелателей, или же их отношения вызывали у неё такое омерзение, что ей даже не хотелось говорить об этом с кем-либо. В память об их прошлом, Игорь искренне надеялся на первый вариант.       — Не я это начал, — тут же начал оправдываться Артём.       — Вы друг друга стоите, — отрезал Акинфеев, — Неужели обязательно устраивать эти разборки каждый раз?       — Ну, она просто завидует, что мне достался такой вот красивый Вы, Игорь Владимирович, а ей плешивый Подгурский, — радостно сообщил Артём, и его рука дёрнулась вверх, но тут же вновь упала вдоль тела. Игорь знал, по собственному опыту, сколько сил Артёму требуется, чтобы не коснуться его на публике.       — Он даже не лысеет.       — Не суть.       — А какие проблемы мучают Вас, Артём Сергеевич? — так уж и быть, подыграл ему Игорь.       — Мне не нравится, что ты достался ей первой, — после длинной паузы, с явной неохотой в голосе, признался Артём.       — О, Господи, дай мне сил, — взмолился Игорь, возводя глаза к небу, хотя внутри расплылось приятное тепло, а к щекам прилила краска, никак не связанная с колким морозным воздухом. Наверное, они бы ещё долго так препирались, если бы не…       — Папа, папа, теперь санки, ты обещал, папа! — Данечка замер на полпути, стоило ему заметить незнакомого мужчину возле своего отца, — Здравствуйте, — поклонившись, произнёс он. Игорь гордо улыбнулся, в возрасте четырёх лет у его ребёнка были практически идеальные манеры.       — Здравствуйте, Даниил Игоревич, — серьёзно поприветствовал его Артём, усаживаясь перед ним на корточки и протягивая ладонь. Данечка повторил его серьёзное выражение лица, нахмурив белёсые бровки, — Меня зовут Артём, и я знаю отличное место, где можно прокатиться на санках, и если позволите, составить компанию Вам с Вашим отцом, — он с надеждой оглянулся на Игоря, но тот пожал плечами, оставляя право выбора за сыном.       — Да, спасибо-спасибо-спасибо! Папа, пойдём! — радостно воскликнул мальчик, отбрасывая все свои «практически идеальные» манеры. Игорь вздохнул, ведь только успел порадоваться…       Лететь с горы, крепко прижимая к себе сына, который заливался смехом от восторга, слышать, вторящий ему, идентичный смех от сидящего за спиной Артёма, не иметь возможности отмахнуться от воздушных хлопьев снега, летящих в лицо, из страха разжать руки и отпустить ценнейший груз в своей жизни, было одним лучших ощущений, испытываемых Игорем за очень долгое время. И теперь уже окончательной и бесповоротной точкой невозврата.

***

      Где был бессилен сигарный дым, ожидаемо помог Артём.       — Пойдёмте, Игорь Владимирович, пойдёмте, — позвал он, беря Игоря за руку и вытягивая его из глубоко кресла.       — Нет, — капризно протянул в ответ Игорь, с Артёмом он позволял себе быть таким. С Артёмом он вообще позволял себе слишком многое, зная, что будет принят любым, — Я не думаю, что в настроении.       — А я ничего такого и не предлагаю, — с улыбкой в голосе ответил Дзюба, он шёл у Игоря за спиной, опустив обе руки ему на плечи и мягко целуя в макушку.       Воспалённый переживаниями мозг никак не хотел успокаиваться, но аккуратные, неспешные прикосновения Артёма, когда он слой за слоем снимал с него одежду, помогали отвлечься. Сначала Игорь лишился фрака, затем Артём, продолжая стоять за спиной и целуя за ухом, расстегнул и стянул с него жилет, потом настала очередь креста, за эти годы, проведённые вместе, Артём настолько приноровился с ним расправляться, что ему потребовалось буквально несколько мгновений, и орден уже привычно упал в его подставленную ладонь.       — Просто спать? — спросил Игорь, поворачиваясь к нему лицом.       — Если захочешь, — прошептал Артём, положив руки Игорю на шею и большими пальцами подтолкнув его вверх под подбородок, чтобы невесомо коснуться губ. Игорь знал, что не захочет. Что несмотря на капризы несколькими минутами ранее, ему хотелось — Артёма, его рук, его губ, раствориться в нём.       Когда запонки присоединились к Владимиру на трюмо, а на сорочке не осталось застёгнутых пуговиц, Игорь перестал быть пассивной куклой без движений, его руки взлетели вверх, в отличие от Артёма он не медлил, в рекордные сроки Дзюба остался без пиджака, жилета и галстука.       — Тише, тише, — всё так же еле слышно проговорил он, ловя блуждающие руки Игоря в свои и мягко сжимая.       — Прости, — теперь настала очередь Игоря обхватывать Артёма ладонями за колкие щёки и целовать каждый доступный участок лица. Все переживания, накопившиеся за дни с момента, как он увидел распростёртого на пороге собственного дома с несколькими рваными дырками в животе секретного сотрудника, вырвались наружу, — Так люблю тебя… так люблю, — едва ли не хныкая, шептал Игорь, гладя Артёма по колким щекам, ушам, мягким волосам, широким плечам, — Люблю.       Артём ничего не делал и не говорил, пока у Игоря не закончился запал, и он не растёкся в его руках, тяжело дыша и крепко обнимая за шею, тогда Артём прижал его к себе, с нежной аккуратностью поглаживая по голове и спине.       — Всё будет хорошо, Игорь, всё будет хорошо.       — Не давай обещаний, которые не можешь исполнить, — отстранившись от него и посмотрев в глаза, серьёзно проговорил Игорь. Сегодня ему не нужна была успокаивающая его натянутые нервы ложь.       — Я обещаю, что всё будет хорошо, — упрямо ответил Артём и уселся на край кровати, — Иди сюда.       Накрывавшее его поначалу безумное смущение от сидения на артёмовых коленях давно и бесследно ушло, остались лишь сладко тянущее внутри предвкушение и чувство полного доверия. Они просидели так не минуту и даже не две, долго, можно сказать вдумчиво, целуясь, изучая рты друг друга, смакуя каждое движение губ и языков и совершенно никуда не спеша, пока Артём с тихим причмокиванием не оторвался от его губ и не спросил:       — Может?.. — кивнув себе за спину.       — О, Боже, да, — выдохнул Игорь, уже не в силах терпеть эту сладкую муку. Под торжествующее посмеивание Артёма, на которое Игорь решил не обращать совершенно никакого внимания, его спина столкнулась с мягкой периной, и в рекордные мгновения он лишился оставшейся одежды, Артём немного, но подрастерял свою напускную медлительность. За тем же, как раздевается Артём, Игорь смотрел с пристальным интересом, и чуть ли не облизываясь — голодно и жадно.       — Можно подумать, что ты хочешь меня съесть, — с ухмылкой сказал Дзюба, забираясь на кровать и нависая над Игорем.       — Ну, а почему бы и нет? — отзеркалив улыбку Артёма, ответил он и куснул его в предплечье, вырывая из недр груди Артёма хриплый смех, переросший в глубокий, гортанный стон.       Они снова целовались, снова долго и тягуче, параллельно исследуя тела друг друга руками, словно уже не выучили наизусть каждый дюйм, пока внутри не стало обжигающе горячо, пока бледные бёдра под сильными пальцами не покрылись предвкушающими мурашками, пока Игорь, впиваясь короткими ногтями в спину Артёма, не заставил того засуетиться в поисках небольшой баночки. Как, где и через какие каналы Артём выторговал медицинский лубрикант, Игорь интересоваться не стал, просто принял это как данное, как куда более приятное средство, чем склизкое масло.       Вокруг не осталось ничего — только такая нужная в этот момент заполненность, только тяжёлое дыхание Артёма, только его рука, двигающаяся в общем темпе с их телами, только его скользящие по губам пальцы, подушечки которых Игорь прикусывал, потому что так было легче справиться с накрывающей волной чувств, только бесстыдные стоны, издаваемые Игорем, которые были предназначены ни для чьих ушей, кроме Артёма, только застилающее глаза наслаждение.       Уже позже Артём, то ли засыпая, то ли ещё не до конца придя в себя, пытался накрутить на палец не особенно длинные волосы Игоря, с блаженной улыбкой распластавшегося у него на груди.       — Хорошо, что ты уже такой старик, и тебя не мобилизуют, — не открывая глаз, произнёс Артём.       — Ты просто ужасен, — упрекнул его Игорь сорванным голосом и потёрся носом о его всё ещё часто вздымающуюся грудь.       — Ничуть, я всего лишь навсего не готов к тому, что не смогу лицезреть твою кислую физиономию на очередном званном вечере у старушки-графини, — ответил Артём, начиная лениво массировать затылок Игоря, — И мне придётся весь вечер слушать её восхищения твоей дражайшей бывшей половиной — Катенька это, Катенька то, тьфу.       — Твоя ревность мне льстит, — он едва ли не мурлыкал от удовольствия, но от совершенно кошачьего потягивания удержаться всё же не смог. Как и не смог сдержать протяжного стона, когда расслабленные мышцы до безумия приятно закололо.       — Это не ревность, это внимание к собственному психическому здоровью, — парировал Артём, скользнув широко раскрытой ладонью вдоль позвоночника Игоря, посылая по всему телу разряды тока, заставляющие мускулы сладко сжиматься.       — Мгхм, — фыркнул Игорь, показывая, что не поверил ни единому его слову.       — И, так уж и быть, нежелание терять вполне приличного собеседника в вашем, Игорь Владимирович, лице, — с напускной неохотой буркнул Артём.       — Я обещаю, что меня не вызовут на фронт, господа революционеры даже и не думают сворачивать свою бурную деятельность, так что у меня и без театра военных действий дел по горло, — мягким голосом заверил его Игорь, уложив скрещенные руки Артёму на грудь и уперевшись в них подбородком, чтобы иметь возможность заглянуть ему в лицо. Их окутала мягкая тишина, Артём, кажется, проваливался в зыбкую дрёму, которая рано или поздно перерастёт в полноценный сон.       — Ты же знаешь, что я тоже люблю тебя?.. — то ли утвердительно, то ли вопросительно прошептал Артём, распахнув неожиданно серьёзные и совершенно несонные серые глаза, и смахнул с игорева лба нависшую прядку волос. Игорь улыбнулся от полыхнувшего ярким пламенем внутри счастья и запечатлел поцелуй на груди Артёма, в районе сердца.       Где-то в одновременно такой близкой и такой далёкой Европе бушевала ужасающая война, накрывающая своими волнами одну за другой страны, люди гибли от ужасного оружия, пугающих машин, рук друг друга; внутригосударственная обстановка тоже не добавляла спокойствия, эта удивительная сплочённость перед лицом общего врага слабо, но держалась, только долго ли они ещё смогут её удержать? И Игорю ничего не оставалось, кроме как молить Господа Бога о том, чтобы ничего не коснулось его любви.