Посмертно

Пять лет после смерти Есенина пролетели совершенно незаметно. Владимир равнодушно рассматривал исподлобья людей, что окружали его, липли, заливая сладострастными речами. Девушки флиртовали, пытаясь увлечь мужчину, да только тот не поддавался. «Лиличка!» — думалось окружающим. «Сережа!» — думал футурист. Усмехаясь, он заходит на нужный этаж дома, отпирая дверь квартиры, что когда-то принадлежала мертвому поэту. Слово «смерть» тянет Маяковского на дно, не желая отпускать. Нервно выдыхая, он закусывает изнутри щеку, пытаясь сдержать накатывающие слезы. Хотя стыдиться уж нечего. Тем более сейчас. Маяковский никогда не боялся смерти, но теперь так горестно вспоминать о Сереже, который слишком солнечно улыбался для человека, что планировал собственную смерть. А может и не планировал вовсе, но это ведь уже не важно. Ничего теперь не важно. Есенин был человек-душа. Открытым для всех и каждого, и Володя сожалел лишь о том, что слишком много отведённого для них времени, они потратили на бесполезные ссоры. Сережа был насмешливыми. Был смущающе-прекрасным. Невысоким. Кучерявым. Голубоглазыми. Талантливым. Любимым. Таким любимым, что взгляда было не оторвать. Владимир тонул, задыхался в этих глазах, сгорал, слеп, от одной только улыбки имажиниста. Лиличка! Да никакая Лиля не сравнится с теми чувствами, которые поселились в сердце Маяковского после признания Есенина. Слезы покатились по впалым щекам. Он сбросил в весе, но всеми силами пытался прийти в себя. Не вышло. Не удалось выскоблить Сергея Есенина из собственной жизни. Из сердца. Этот мужчина не из тех, кого просто можно забыть и отпустить. Этот мужчина был светом в черном, и казалось, совершенно безнадежном мире Маяковского. Сережа был миром. Он был музой. Он был всем и ничем разом. A Володя... был ли Владимир тем самым «Черным человеком» губящим юного поэта? Обхватывая стальное дуло револьвера, Владимир улыбается, обнажая зубы. Он так давно не улыбался. С декабря двадцать восьмого, кажется. По всюду стоят фото Есенина, словно эта квартира — алтарь в его честь. Оправив замнувшийся ворот пальто, футурист сел на кухонный стул, рассматривая фотографию, стоявшую посредине стола. Длинные пальцы обводят плавные черты, будто вспоминая какого это, касаться Сережи. Владимиру кажется, что из соседней комнаты вот-вот вынырнет помятый и заспанный Есенин, обхватит его со спины и уткнется в шею, что-то там лепеча про внезапно накрывшее его вдохновение. Маяковский бы закатил глаза и тяжко вздохнул, а Сергей бы только рассмеялся, зная, как мужчине важно знать о его работе, да и жизни целом. Дрожащими руками, Маяковский подносит ствол к виску, зажмуривает глаза, глотая вязкую слюну и едва слышно шепча: — Я люблю тебя, Сереж. Всегда любил, — невесомо касаясь губами стекла, за которым заперт Есенин, мужчина сжимает пальцами рамку, не желая отпускать. В предсмертные секунды, Володе кажется, что ему ответили. Он счастливо улыбается и прижимает фотографию к своей груди, чувствуя фантомное тепло крепких объятий, запах вина и душистого хозяйственного мыла, а пред глазами стоят совершенно иллюзорные картины. Палец резко давит на курок и звучит приглушенный выстрел. **** Марина Цветаева первая находит труп Маяковского, думая лишь о том, что Володя понапрасну страдал эти пять лет. Всё равно свидятся все. Не уберегли. Хотя может быть это и к лучшему. Она подходит к остывшему трупу футуриста, видя на его устах теплую улыбку. Женщина давит всхлип, когда вытаскивает из крепко сжатых ладоней фото-рамку. У этих двоих всегда была куча пассий, но из всех женщин они выбрали друг друга. Судьбы Сергея и Владимира были крепко переплетены, спутаны, связаны узлами. Марина вплетает ладони в волосы Маяковского, думая лишь о том, что они заслуживали больше времени. Обоих их не уберегли.