Сегодня Питер любит яблоки

Гвендолин Стейси никогда не работала с кем-то. Она работала на кого-то, для кого-то, ради кого-то, но никак не «с». Даже в школе, получая по всем предметам наивысшие баллы и оценки, Гвен не рассчитывала на одноклассников или знакомых. Если это был проект, она смеялась и брала всё на себя. Потому что так надежнее, правильнее, вернее. И всем всегда это было только на руку. Если человек-паук делала что-то не так, то СМИ уже не было интересно, — а почему там не было полиции, — им было интересно, какой заголовок погромче поставить. Гвен вздыхала, читала и смотрела новости, пока рядом шёл возмущающийся о чем-то Гарри. Она улыбалась на его шутки, кивала, но почти не слушала в такие моменты. Потому что тошно. Казалось, что Гвендолин Стейси, как таковой, больше не существует. Её личность разделилась на две половины, и ни одна из них не поступала правильно. Прежде чем закрыться в своей комнате, Гвен обнимала маму. Та дрожащими от усталости руками гладила её по голове, оправдывалась насчет ночной смены в больнице, просила прощения за долгое отсутствие. Гвен только крепче сжимала руки, чтобы запомнить это ощущение тепла ещё на долгое время, чтобы в те моменты, когда от беспомощности голова будет тянуться к полу, можно было бы прийти в себя. Гвендолин понимает маму. После тяжелого дня в больнице, нескольких ночных и дневных смен, ей всегда хотелось забыться. Она и так забывалась в больнице, но алкоголь все-таки справлялся лучше. Гвен, действительно, понимает маму. Каждая стена в доме украшена яркими фотографиями, что впоследствии так жестоко щиплют глаза. Гвен проходит к своей комнате, устало шепчет себе: «Не смотри», — смотрит и скорбно выдыхает. Это всегда было и будет тяжело. Так тяжело, что иногда подкашиваются ноги. — Ты должна знать, что папа не хотел бы, чтобы ты работала до своего совершеннолетия. Давай, ты будешь хорошо учиться, чтобы потом у тебя была возможность поступить в университет. А денег у нас с тобой достаточно, — говорила мама. Гвендолин кивала, понимая, что её оправдание с «подработкой» не сработало. Когда-то она глубоко вздохнула. С Озкорпом уже всё получилось, ведь это не просто «способ заработать деньги», это же и «образовательная программа». Гвен никогда не сможет рассказать ей, что это произошло не благодаря её заслугам, а благодаря Гарри. Как же глубоко сидит её враньё. Спустя год после смерти отца из дома пропала скорбная тишина. Гвен поняла это после того, как мама постучалась к ней в комнату и попросила отменить все планы на Рождество. Гвендолин робко улыбнулась, обещая ей, что обязательно придет. Но на Рождество о себе заявил Песочный человек, поэтому Гвен с полными слёз глазами беспощадно и быстро пыталась управиться со злодеем. Она их всех отправила туда, где им и место. В тюрьму Озкорпа. Список пополнялся бесконечное и бесчисленное количество раз. Гвен не успевала считать свихнувшихся суперзлодеев, их пассий, отпрысков. Сначала в ней жило это прелестное сочувствие. Она пыталась понять, почему, зачем, как они пришли к этому. Но после Доктора Октавиуса всё встало на свои места. Ведь Доктор Октавиус преподавал ей химию в Озкорпе, когда-то добрый, а после совершенно ненормальный и бесчувственный ублюдок. Гвен тоже стала бесчувственной к каждому из них. — На чём мы сошлись? — громко, не переходя на крик, спросил Паучок. Гвен приземлилась рядом с ним, но в этот раз он ей не помог. Ну и ладно. — «Сошлись»? Ты о чем? Я действовала- — Мы команда! Господи, ты меня совсем не слышишь! Гвендолин вздрогнула, но по какой причине — так и не поняла. То ли из-за ветра, то ли из-за громкого голоса этого парня. Ей не нравилось то, что он указывал на её просчёт. Просчёты. Ведь она никак не может привыкнуть к тому, что у неё за спиной кто-то есть, и этот кто-то не хочет ударить её, — хочет помочь. Гвен стыдно. Стыдно и больно, потому что она не может ему доверять. И она теперь поняла почему. Виной тому не пресловутая зависть, — недоверие, страх. И не доверяла Гвен прежде всего себе. — Я-я, — она сглотнула. — Я сделала всё, что смогла. — Нет! Это не так, — уже тише добавил Паучок. — Твоё «сделала всё, что смогла» — это не оправдание. Ты могла бы работать со мной сообща. Доверять мне. Не давать этот «испытательный срок», черт возьми. Я же хочу помочь! Так почему… почему ты не даёшь мне этого сделать? Гвен отступила назад, продолжая смотреть на этого почти ненастоящего, фантастического человека-паука. Зачем? Почему? А главное, для чего он всё это делает. Хочет помочь? Ей? — Я, — потёр рукой лоб и переносицу. Гвен сделала ещё один шаг назад. — Я не должен был… Но она его уже не слушала, срываясь с крыши и направляя паутину на стены последующих домов. Гвендолин не хочет с ним разговаривать. Он задает слишком неприятные вопросы. В лицо бил холодный мокрый ветер. Гвен присела на какое-то здание. Её ноги свисали, руки уперлись в металлическую ограду. Она сняла маску, подставляясь редким каплям дождя. Только сейчас у неё появилось время для того, чтобы понять, что у неё обуглился костюм. На правой ноге и около плеча левой руки должно быть были ожоги. Прикусив язык, Гвендолин дернула ткань на себя, отлепляя от поврежденной кожи. Боль, которая прошла от бедра по всему телу, была невыносимой. Металлический запах крови, такой же металлический вкус во рту. Гвен сделала вдох и выдох, пытаясь успокоить сердцебиение. Раз, два тр- И она отлепила ткань от плеча. В этот раз крика сдержать не удалось. Собрав усталость, разочарование и грусть, Гвен прокричала: — Я устала! Устала… Она редко плакала, потому что поводов было слишком много, а времени — мало. Дома надо улыбаться маме, в школе — Гарри, на работе — Молли. Есть только одно место, где Гвен может расслабиться. Надевая костюм, закрывая лицо белой маской, она впечатывает в суперзлодеев маленькие, но крепкие кулаки, обматывает их паутиной, кричит и рвет на части. Каждый из них, она уверена, почувствовал её ярость. Ярость и отчаяние. В школу она пришла, чуть хромая. К ней сразу же подбежал Гарри, беспокойно хмурясь. — Как? Где? Гвен, ну как так можно? Ты только и делаешь, что калечишься, — ворчал он, поддерживая её за локоть. Гвен вздохнула. — На работе. — Тебя вчера там не было. — Да? — Я проверял. — Какая жалость. Гарри остановился. Он посмотрел этим чутким взглядом ей прямо в глаза, вынуждая рассказать абсолютно всё здесь и сейчас. Гвен почувствовала, как совесть достала булавки и начала по одной медленно втыкать ей в сердце. Да, ей не хотелось врать. Но по-другому она никогда не могла поступить. Это слишком опасно. — Упала, — вздохнула она. — Ну да, просто упала. Почему ты так на меня смотришь? Гарри хмуро сложил руки на груди. — Знаешь, а ведь ты даже спортом особо не занимаешься. Где ты падаешь так, душенька? — Боже, Гарри, ну чего пристал… — Ладно, хорошо. Не хочешь — не говори. Но я об… Рядом показался Питер. Весьма потрепанный и немножко опухший Питер. — Привет, — тихо проговорил он, даже не поднимая взгляда на Гвен и Гарри. Гвен только легко кивнула и, не дожидаясь друзей, потопала в класс. Она чувствовала, как Гарри ей смотрит вслед. Но она так устала заботиться о чужих чувствах, что даже лучший друг и его забота сегодня неимоверно сильно раздражали. Здравый смысл подсказывал, что он просто волнуется, а она просто врёт, но усталость брала своё. В течение каждого урока нога и плечо начинали болеть всё сильнее и сильнее. Боль никуда не уходила, а только зло разрасталась по всему телу, отдавая во все органы, которые только можно. Поворот вправо — больно, влево — больно. Чувствуя, что ещё мгновение — и она упадёт прямо тут, к ногам этого бесполезного и вредного учителя по физике, что так незаслуженно поставил ей В с минусом, Гвен решила уйти с уроков. Всё казалось такой мелочью: и оценки, и учителя, и Гарри, — перед этой всепоглощающей беспомощностью, отрешенностью, усталостью. Когда Гвен, хромая, выходила из школы, её окликнул Питер. — Гвен! Она обернулась, выдавливая из себя что-то похожее на улыбку. — Я домой, — пояснила она. Питер нахмурился, настороженно оглядывая её бледное вспотевшее лицо. — Ты в порядке? — Да, конечно. Просто сегодня Молли просила прийти пораньше. Вот, иду. — Домой? — В Озкорп. — А сказала, что домой. — Сначала домой, а потом в Озкорп. Да. Паркер недоверчиво сомкнул губы, намереваясь что-то ответить или возразить, но Гвен, предвидя это, махнула рукой. — Не беспокойся, правда. Всё нормально. У меня всё всегда нормально. Эту фразу она уже произнесла почти для себя. Ведь, действительно, у неё всегда всё хорошо. Отлично. Супер. Просто замечательно. Гвен еле дошла до дома, ощущая то, как быстро её одежда становится для неё слишком холодной, — поднималась температура. Волосы взмокли, перед глазами ровно встала белая пелена, что никак не хотела сходить. Тело через каждые пять минут вздрагивало от мелких судорог. Дома никого не было. Гвендолин кое-как дошагала, почти ползком, до дивана и упала совсем около, чувствуя, что проваливается в бездонную темноту.

***

Питер ждал её на их месте каждый день. Он писал ей на маленький телефон, пытался позвонить, но каждый раз слышал лишь бесконечные гудки. Пит не хотел на ней срываться. Не хотел, чтобы всё получилось именно так. Грубо и бесполезно. Беглых преступников они упустили, попали под обстрел полиции, поссорились. Паркер понимал, что ей трудно, потому что в отличие от него, она никогда не работала с кем-то. Лин по привычке всё делает сама. Этими маленькими женскими руками. И самое страшное, что не эти маленькие женские руки всё делают, нет. Питер видел Черную Вдову, она прекрасно справляется, справлялась. Его беспокоит только то, что она так отчаянно бросилась в самое пекло, почти не думая. Он заметил в её движениях сомнение. Лишь на минуту, пока пытался до неё докричаться. О чём она думала? Ведь у неё есть… Кто? Он? Паркер не знает о ней ничего. Ровным счётом ничего. Отчаянность Лин навела его на мысль о том, что ей нечего терять. Она не боится умереть. Но так нельзя, нельзя. Питеру хочется напомнить ей, что есть целый город, он ждет её подвигов, её помощи. Фанаты и Гарри, который только и делает, что строчит посты о том, что человек-паук пропала. Питер Паркер на пятый день её отсутствия поднялся на крышу, рассматривая вид, который перед ним открывался. Чужой, не его Нью-Йорк. В его Нью-Йорке множество людей, что так привыкли жить без своих родных, ценят каждое мгновение с возвратившимися. Каждый знает, что в этой жизни может произойти что-то, и человек исчезнет, как будто его никогда и не было. А этот Нью-Йорк, под его ногами, не дает право вздохнуть человеку, который уже долгое время помогает. И помогает безвозмездно. Паркер хмыкнул, отворачиваясь. Ладно, пусть Нью-Йорк поживет без человека-паука. Без обоих паучков.