Губы вкуса малины

Дьяволо с привычной раздражённостью дёрнул шторы навстречу друг другу, скрывая непомерно яркое солнце, лучи которого скользили по колоннам балкона, блуждали по гладкому мраморному напылению, пытаясь дотянуться до мужчины с малиновыми волосами, на которых проступили пятна его души, будто норовя обжечь почти прозрачные глаза, впиться в них утренними искрами. Дьяволо щурился, он не любил солнце, оно казалось ему властным, всемогущим, оно казалось ему врагом. Отличавшимся от всех остальных покушителей на его личный престол. Что-то новое он увидел в этом золотом сиянии. Перемены он не любил, ибо жизнь его наполнена необходимым и прекрасным. Зачем ему что-то неизведанное, из-за чего так нещадно холодели лёгкие в мрачном предвкушении? Солнце взошло, облачившись в ядовитого цвета, точно светодиод, мантию. «К пасмурности, непрекращающемуся дождю» — услышал он однажды из уст какого-то неотёсанного туриста, что осквернял просторы Венеции. Дьяволо не суеверный, он не признаёт приметы, но солнце с каждым восходом всё больнее обжигало истлевшую душу мужчины, чьи глаза потрескались, словно старая надгробная плита, ожидающая своего часа, который уже давно был выбит беспристрастной рукой судьбы на обшарпанном камне. Закалённом пламенем опыта. Камне, который не сгнил под слоем мха или грязи, ведь от этой грязи — грязи реального мира, его защищали другие: деревья, травы, даже цветы, что выросли на этой могиле. И вот-вот он расплавится в солнечных лучах, а цветы завянут под его золотой улыбкой — предвкушающей пир, в состав которого входят человеческие жизни. Или растают, точно мороженое со вкусом жвачки. Волосы Доппио наверняка пахнут чем-то невероятно сладким и тягучим. Жевательной резинкой, которая переплетает два неуклюжих языка, что сливаются в порыве поцелуя… или сирень, аромат которой не хуже афродизиака дурманит рассудок, заставляя твоё собственное отражение в чужих карамельных глазах напротив раствориться и стать их частью, стать этим человеком, завладеть его телом, точно сосудом, предназначенным для высших сил, коими являлся сам Дьяволо, определив свою судьбу ещё при подборе псевдонима — властитель преисподней, в которую он превратит этот мир. Он превратит этот некогда человеческий дом в свою демоническую обитель и тогда, наконец, ему ничто не будет угрожать. Как и его милому мальчику — его единственному крову и самому надёжному союзнику. О да, Дьяволо бы хотел, чтобы Доппио вместе с ним лицезрел, как мир встанет на колени перед новым правителем — багряным королём*. Во дворе которого сейчас во всю бунтует недовольная чернь** С сухих губ, повреждённых тоннами помад всех мастей и рубашек, срывается несдержанный вздох. Что-то не так. Босс мафии, всегда уверенный в завтрашнем дне, уверенный в своей победе, поддался каким-то предрассудкам. Неужели ещё не разучился чувствовать? — Да с тобой то разучишься, — усмехается, болезненным шёпотом разрезая тишину, так же беспощадно, как и плёнку времени. Дьяволо всё ещё смотрит на пробивающиеся сквозь ткань цвета запёкшейся крови нити солнечных лучей. Рычит. Он не сможет потушить само святое светило. Ведь его милый мальчик любит солнышко. Любит веснушки, которыми усыпало оно его мягкие, точно только что испечённые булочки, щёчки. Любит блики, которые его жгучие лучи оставляет на радужке глаз, всё это лучше следов от спичек на коже. Любит алмазное мерцание волос, которые превращаются в переполненное красками северное сияние, тогда и веснушки кажутся молочными звездами, а глаза — отражением планеты с именем прекраснейшей богини — Венера. Дьяволо обожествляет саму сущность своего маленького Доппио, который уже не имеет права не любить себя. Тонкая закономерность получается: они любят ради друг друга. Доппио себя, а Дьяволо треклятое солнце. Почему теперь… светило кажется таким опасным? Почему символ великого могущества, который некогда вдохновлял Дьяволо, стал врагом? Ни потому ли, что мужчина выбрал ночь, её холодное, вседозволяющее покровительство? Ни потому ли, что педпочёл скрыться во тьме? Разве человека возможно судить за осторожность, за страх? Ведь и паранойя — это всего лишь утрированное волнение.

When every man is torn apart With nightmares and with dreams,

Дьяволо боится потерять свою идеальную жизнь, ради которой стольким пожертвовал. Он отказался от прошлого, на что решится отнюдь ни каждый. Доппио тоже отказался… ради своего босса. Вина, конечно, бренное и привитое лишь человеческой моралью состояние, в котором уже давно не находился мужчина, чей псевдоним стал проклятьем Италии. Не находился. Но стоило в его мыслях соединиться таким двум словам, как «Доппио» и «прошлое», так его глаза начинали трескаться ещё сильнее. Ну какой здравомыслящий человек готов отдать всю свою жизнь ради одного лишь голоса в своей голове?

Will no one lay the laurel wreath As silence drowns the screams?

«Вы — вся моя жизнь, босс» Кстати, о голосах в голове. Как иронично. Ведь, в свою очередь, Дьяволо возжелал кинуть мир под ноги обладателя самого для него сладкого голоса. Возжелал возвести рядом со своим собственным троном ещё один, с самой мягкой обивкой, к которой новый владелец даже прикоснуться бы боялся. Доппио, смущённый до полыхания щёк, вжимался бы в спинку своего маленького трона, пока его босс нашёптывал бы самые изощрённые указания. King Crimson закатил глаза, в то время как мысли о Доппио полностью и безвозвратно вытеснили из головы Дьяволо насущные, рутинные, даже традиционные вопросы о происхождении стенда, который казался то ещё одной личностью, то ворохом сожалений и презрения к самому себе. Дьяволо ненавидел оставлять вопросы без ответов, но из своего двуликого списка всегда выбирал наиболее актуальные. — Как думаешь, Доппио любит меня? Дьяволо прошептал это в кусочке вырезанного времени, в своём личном, безразмерном мирке, где ничто и ничего не значит. Только он, его мысли и действия, о которых никто и никогда не узнает. — Как человек человека? Дьяволо не понимает людей. Ведь таковым уже давно не является. Но интерес не пропал. Он любит читать в их глазах страх, любит улавливать в движениях дрожь, любит вслушиваться в сбитое дыхание и замедляющееся биение сердца. Любит ставить себя вопросами в тупик и незамедлительно находить ответы. И вовсе не важно, каким способом ты заполучишь тот самый ответ, то самое знание, в котором нуждается глава мафии. Важен результат, который сделает тебя в твоём познании богом. От лидеров всегда ожидают только лишь результат проводимых ими преобразований, а процесс всегда можно замять, скрыть от глаз толпы. Мужчина искал наиболее благоприятные варианты, которые навсегда оставались забытыми в его маленьком мире потерянного времени.

Knowledge is a deadly friend When no one sets the rules.

Дьяволо ни раз приходилось залезать в человеческую душу. Как иначе бы он завоевал Италию? Но научился он это делать ещё раньше: ибо в жизни каждого наступает момент поиска самого себя. Вот и проблема его непонимания — Дьяволо слишком эгоцентричен, чтобы абстрагироваться от мыслей о всём своём существе, которому не присущи такие составляющие как моральность или гуманность. Дьяволо прекрасно понимал ненависть в свою сторону, но не считал её обоснованной — в этой реальности каждый выживает как умеет, каждый сам за себя. Потому ненависть он прощал. Предательство же карал смертью. О любви и говорить нечего. Понятие слишком тривиальное и чисто человеческое. А он отверг человечность. Вы думали это был Дио? Но нет, это был я — Дьяволо! Однако, к своему милому мальчику он определённо что-то чувствовал, что-то сильнее и масштабнее, чем само людское сознание. Что-то, что так и останется для Дьяволо загадкой, знаний для решения которой возможно и не существует вовсе. Ведь он буквально делит сердце с этим человеком, делит тело, разум, кровать. И престол. — Мой милый Доппио… Кинг Кримсон стоит за спиной, тихо сопит в спину. Дьяволо читает в его хрипах презрение. Надуманное и вовсе не существующее. Стенд — отражение души. И где-то в чертогах её остатков Дьяволо осуждает себя. Но ни за то, что он погубил жизни детей наркотиками, ни за то, что вовремя не уплатил зарплату убийцам, ни за то, что стал мафией в конце то концов! Абсолютно нормально быть таким. Ненормально воровать чужое счастье, чужую жизнь. Для его милого мальчика наверняка был уготован какой-нибудь ангел-хранитель, веливший лишь совершать добро на благо всего человечества. Поведший бы его по пути истинному, чистейшему. Но что-то на небе дало сбой и защитником хрупкого ребёнка стал помешанный параноик. Который использует всех и вся ради своей лишь только выгоды. Хотя… быть может, Дьяволо и наладил бы отношения с дочерью, но вряд ли его сердца, которым в основном пользуется только Доппио, хватило бы на ещё кого-то. Да и плевать на всё это католицизм и якобы ангелов-хранителей. Нынешний босс Passione не считал случившееся с ними какой либо ошибкой. Не переселись он в тело юного Доппио, что бы тогда случилось с мальчонкой?

The fate of all mankind I see Is in the hands of fools.

Дьяволо стиснул зубы с характерным скрипом. Он не желал знать ответа на этот вопрос. Но задуматься пришлось, хотя бы ради интереса. Наверное, когда-то совсем давно, в прошлой жизни, Дьяволо продал душу, лишь бы быть рядом с этим человеком, лишь бы каждое утро просыпаться и чувствовать его в своём сознании. Может тогда он и отверг человечность, заключив посмертную сделку с владыкой преисподней. Ну, а сам Доппио, в свою очередь, совершил что-то невероятно злосчастное, за что его и наказали заточеньем, один на один, с сущим злом. Дьяволо бы продал душу ещё раз. Дьяволо бы снова и снова становился наказанием для невинного мальчишки. Ведь он эгоист, и не стал бы жертвовать своим благом ради кого-то. Наоборот — затащил бы за собой в Ад. Доппио, как всегда, согласился бы. Абсолютно на всё. Идеальный симбиоз нездоровых отношений. — За что же ты такой хороший со мной, Доппио? King Crimson продолжал молчать, его глаза стекленели вслед за глазами владельца, который наконец отвернулся от ядовитых лучей солнца, лучей перемен, которые разбрасывал по полу ветер, не давая покоя изящным, как одеяния ангелов, шторам. Он норовил пробиться сквозь них, коснуться временного владельца самых дорогих хором Венеции. Своими порывами он напоминал взволнованное море, разбиваясь снова и снова о скалы шёлка — олицетворение засохшей крови, на которой строится престол нынешнего владыки ночной Италии. Единственное, что от него осталось — шёпот, эхом отразившийся от точёного мрамора. Шёпот, что так неприятно скользил по органам слуха мужчины, в чьей голове вертелось лишь имя его подопечного. Шёпот, молвивший о каких-то мечтах и решимости. Шёпот, суливший смерть самому Дьяволо. А Дьяволо суеверным не был. Он замкнул слух руками King Crimson и, гордо расправив плечи, узрел своё отражение. Он не проиграет. Не проиграет предателям, не проиграет судьбе. Дьяволо самоуверен, потому не станет рассматривать возможные варианты. Он обязательно победит. Он заплатил цену побольше, чем любой из подвластной ему черни. Однако…

Confusion will be my epitaph.

Дьяволо бы снова продал душу за самый сладкий голос в своей голове. Дьяволо стал бы для него тюрьмой и в следующей жизни. — King Crimson, мы звоним Доппио.

***

Взлохмоченный мальчишка в нелепых солнечных очках нервно ковырял деревянной палочкой своё малиновое мороженое. Он скрывался в тени, на террасе одной уличной кафешки. Аккуратный круглый столик прятал от чужих глаз его дрожащие колени, а вьющяяся по стене лоза поглаживала тонкими стебельками влажные, разукрашенные румянцем и росой веснушек, щёки. Доппио до сих пор не мог отдышаться, то ли от жары, то ли от собственных чувств, которые, точно клубящийся над вскипевшим чайником пар, опаляли грудную клетку. Что-то похожее на вспышки ярости и отчаяния билось о горло мальчишки. Он всё пытался охладиться, потушить это внутреннее противостояние своим любимым лакомством — мороженым со вкусом ягод малины. Доппио, почему-то, был абсолютно уверен в том, что губы босса покрыты помадой именно этого цвета, с каким-то даже токсичным отливом (уверен потому, что сам подбирал ему помаду). Что губы босса такие же сладкие и экзотические, такие же дикие и страстные, как это лесное сокровище, горечь которого царапала горло. Пока кусочки искусственного снега одним лишь холодным отчаянием обжигали язык парнишки, он представлял шелковистые, прилизанные волосы главы мафии, такие же, как малина, усыпанные чёрными косточками, которые хрустят меж зубов звуком разбитых надежд и жизней. — Малина не ягода, Доппио. — Так и вы не человек, босс. Большинство всего-навсего не видит правды. Разве сам Доппио видит эту правду? Он уже слышит хрипы, ползающие по стенкам горла. Нервно глотает горячую слюну, чтобы приглушить их. По крайней мере, он точно знает больше остальных. Хотелось бы узнать хоть чуточку больше, до того, как… — Чёрт, — обречённо стонал Доппио, кусая собственные губы, сухие и вовсе не аппетитные, от того, наверное, и лишённые ласки. Доппио запустил охладевшие пальцы в скомканные волосы, спутанные жарой Итальянского солнца, в лучах которого они отливали чем-то рыжим, точно ржавчиной. Это солнце другое, оно так пугает хрупкого мальчонку. Однако, благодать полумрака проглотила его, опьянила, обняла безвольное тело, пригладила вьющиеся пряди, что лепестками роз обрамляли пухлое лицо. Розы… взращённые в неволе, без чужой заботы они уже не выживут. Без чужого внимания поблекнут, без ласковых слов иссохнут, без солнечной улыбки замёрзнут, без касаний владыки тьмы завянут. Доппио был розой, не зазнавшейся и не привередливой. Он был одинок, в абсолютно пустеющем саду, где только сорняки бросали на него взгляды презрения. Сорняки, от которых он обязан избавиться ради того, кто взрастил его, кто спас от одиночества. Ему хотелось… хотя бы поблагодарить его по человечески! Доппио вновь впился зубами в нижнюю губу, прокусывая её до крови и вздрагивая от неожиданности. Как же всё было непонятно! Не в первый раз он закипал так, что собственное сердце ходило ходуном и болезненно билось о рёбра. Не в первый раз сомнения сжимали его горло. Не в первый раз страх отравлял его кровь, будто обращая её в сотни ледяных осколков, что впивались в пригретую солнышком кожу. Сейчас его ничего не грело. Это другое солнце… он не верил ему, он боялся его. Стоило мальчишке один всего раз позволить слезам очертить его скулы, как теперь бурелом самых разных чувств отравлял кожу цвета кофейной пенки. Чувств, которые он привык выгонять из своего сердца до того, как осознает их, чтобы оно, чистое и непорочное, досталось боссу, избранному властителем души, тела и разума Доппио, в надлежащем виде.  — Босс всё видит, босс всё знает. Надо только дождаться и всё прояснится. Только дождаться… — бормотал себе под нос потрёпанный жизнью веснушчатый мальчик по имени Доппио. Он щурился, а когда его веки болезненно смыкались, слышался хруст карамельных глаз. Столь горячие, тягучие, аппетитные, они казались засахарившимся мёдом. Лучистые, изнутри пронизанные животворящим солнцем… слишком ненастоящие, слишком искусственные. Не могло в мире, вдоль и поперёк испещрённом шприцами с дурью и убийствами, существовать чего-то настолько сладкого, настолько живого и по-детски невинного, как глаза этого мальчика. Глаза… точно карамель, заливающая глазницы, возбуждающая самые сокровенные желания. Однажды, одно создание, которое и человеком то страшно называть, растопило эту карамель. Она оказалась настолько липкой, что навек сковала две души. Доппио слышал от босса подобную легенду. Дураком он не был, но изречения своего хозяина (осознание чужой власти пришло к Доппио в тот же момент его жизни, что и голос, прогремевший в голове словно пророчество. Юноша понимал, что принадлежит боссу. Своему боссу. Лучше так, чем раствориться бесследно в пустоте одиночества, которым он сам себя проклял) переводить досконально на человеческий язык так и не научился, продолжая задаваться вопросом: останется ли он один, если лишится глаз? «Глупый! — в руке розововолосого парня испуганно хрустнула деревянная ложка, сжимаемая пальцами в течение всех напряжённых раздумий. — Я и сейчас ему не особо то нужен…»

Turururururu…

Знакомый назойливый гудок разрезал воздух и ударил прямо по барабанным перепонкам Доппио. Он вздрогнул, чуть не свалившись со стула. Его сердце замерло, а глаза продолжили мельтешить, выискивая источник.

Turururu…

Ещё бы немного времени на раздумья и обречённый страдать Доппио забрался бы под стол и сжался в содрогающийся, словно ангельские крылья, комочек пропитанного божьей милостью облака, зачем-то посланный на эту грешную землю. Но звонок… босс будто услышал мольбы своего подчинённого и соизволил снизойти до него. Возможно, с наказанием за непозволительные мысли и провокационные доводы.

Tu…

— Б-босс! — Доппио испугался собственного голоса, непроизвольно впиваясь пальцами в розовую салфетку из которой недавно пытался сложить оригами. Имитированный лягушонок превратился в такой-же комочек разочарований, пропитавшись холодным потом, перчатками облачившим ладони мальчишки. — Тебя так удивил мой звонок? — Н-нет, босс, — будто бы боясь отдышаться, выдавил из себя Доппио. — Я ждал… Вашего звонка. Вас… — слова, точно лезвия, царапали и без того онемевший язык. — Ждал Вас. Взмах ресниц. Будто бы над ухом Доппио трепыхала крыльями бабочка, вылетевшая из его живота и потащившая за собой все его внутренности. Пустеющий сосуд, все чувства которого затягивала чёрная дыра тишины. Чужое молчание заглушало мысли, что роем летучих мышей бились о подкорки мозга бедного мальчишки. Но далёкий, искажённый плохой связью голос стал для них колыбелью. Холод, пронизывающий подушечки пальцев, отступил. Дрожь, ломающая конечности, последним землетрясением мурашек прошлась по коже. Слёзы жемчужинами звёзд застыли на щеках. — Ждал меня. Почему? — обладатель механического голоса, в котором едва прослеживались нотки любопытства, подчинил себе всю нервную систему Доппио. Будто бы нажал на кнопку и пропустил по опустевшему телу электрический импульс, возвращая себе контроль над бракованной игрушкой. Доппио невольно разинул рот, понимая, что в голове у него не осталось ничего, ни одной мысли. Только голос, сиплый — ржавчиной карабкающийся по черепной коробке, но тягучий — словно мёд, растекающийся по микросхемам. Доппио — робот, которого закоротило, отправленный на повторную сборку. На мгновение он почувствовал себя перерождённым и полностью свободным от чувств.

Но прошлое никогда и никуда не отступит. Потому что изменить его невозможно. Оно останется твоим призраком, твоей тенью. И лишь скрывшись в другой тени ты на мгновение о нём позабудешь.

Нетерпеливое лязганье ногтей о телефонную трубку, будто бы кто-то на том конце связи вбивал на пульте управления код перезагрузки, возвращая мальчика в реальность. Доппио вздрогнул и нервозно прошёлся зубами по нижней губе. Остатки слез разбились о розовые ресницы, вынуждая парнишку сморгнуть с глаз пелену иллюзии. Ему никогда не спрятаться. — Доложить, — Доппио виновато прочистил горло, ему требовался контроль над ситуацией и самим собой. — Доложить Вам, — трясущейся рукой поправил солнечные очки, которые липли к влажному носу. Россыпь шоколадных веснушек приятно обожгла пальцы. — Обстановку. Вуаль искусственного спокойствия пронзило напряжение, которое, точно вирус, по воздуху разнёс ветер. Небо над Италией затянулось. Но даже сквозь полупрозрачные серые облака пробивались лучи нового Солнца. Они впивались в кожу прохожих, надеждой отражались в их глазах, и золотым ядом растекались по венам, наполняя каждого смертного решимостью. — Босс, если честно… я всегда жду Вашего звонка, — Бедный мальчик вскинул подбородок, продолжая прижимать к уху помятую салфетку, точно задыхающийся астматик, присосавшийся к ингалятору, он хватался за трубку, дожидаясь необходимого кислорода. Необходимого голоса. Всё в жизни казалось таким опасным. Но рядом с боссом Доппио чувствовал себя сильнее, целостностнее. Сердцем, которое защищает паутина рёбер. Сердцем, которое пропиталось чужой кровью. Сердцем, которое было запущено дыханием и голосом собеседника, вибрации от оного юноша будто бы чувствовал на своих губах. Потому Доппио сам избрал эту дорогу, путь криминала. Он никогда не осмелится остановиться, продолжит усердно работать, поддерживать тело, которому принадлежит. Тело, которое его приютило. Никогда не остановится. Разве что… его остановит кто-то другой. Доппио мог умереть в любую секунду. Даже от какого-нибудь солнечного удара, потому что даже Солнце теперь навевало страх, насмешливо слепило глаза. Но босс всегда стремился держать всё под контролем и всё знать. Однажды он вытянул из Доппио всю нужную информацию, вывернул наизнанку, вскрывая все те чувства, которые мальчик тщетно пытался игнорировать, так как сам в них разобраться не мог. — Я дарую тебе способность Epitaph. Теперь ты властен над будущем. Теперь ты никогда не упадёшь в пропасть, которая может тебя поджидать. Ты понял меня, Доппио? Дьяволо защитил своего хрупкого мальчика, свою фарфоровую куклу. В одном только Доппио признался не сразу. За страхом смерти скрывался его главный страх, его ночной кошмар — судьба каждого человека, который полюбил бессмертное создание. Он боялся остаться один. Умереть в одиночестве и застрять где-нибудь в пустоте, где никого больше нет и никогда не будет. Хотя кого он обманывал? Никто ему не нужен, кроме босса. Никто больше не заставит его биться за жизнь, кроме маниакального голоса на том конце провода. Но и до этого добрались кровожадные руки Дьяволо. Он был личным потрошителем для розововолосого парнишки. И каждый раз, каждый подобный разговор босс заставлял своего подчинённого давиться наплывом собственных чувств, которые впоследствии поглощал, будто был наречён демоном, питающимся людскими душами. Он опустошал Доппио, помогал ему забыться и даже разобраться в себе. Дьяволо не умел помогать людям, он мог лишь дарить страдания. А Доппио принял и это, повиновался. Дьяволо осознал это только в тот день, когда довёл своего мальчика до слёз очередным допросом. — Вы знаете, как страшно для людей одиночество, босс? Нет, вы не поймёте, у вас есть Вы и… я. И вы больше ни в ком не нуждаетесь. — А ты нуждаешься? — Нет, что Вы, босс. Я хотел сказать, что Вы бы и без меня справились. А я без Вас остался бы совсем один. Но Доппио не винил его за это, никогда. Ибо его босс не чувствовал того же, что чувствуют люди, он просто не мог их понять. Потому никто не ответил парню с треснувшей карамелью в глазах. — Я слушаю тебя, Доппио. «Голос босса… смягчился? — с губ юноши сорвался жадный вздох. Всё его тело застыло, точно вавилонская статуя, а возвращённые внутренности напряглись. Лёгкий озноб пощипывал кожу. Предчувствие шептало грядущем ментальном садо-мазо. — Что тебя тревожит, мой милый? Новости подождут. — мягкий, вводящий в заблуждение, голос согревал сердце. Доппио снова бросило в дрожь. Он всё вспомнил. Вспомнил чужую кровь на своих глазах. Вспомнил отчаяние и страх. Вскоре ему придётся биться одному. Бессмысленно что-то умалчивать. Сейчас тот самый момент, чтобы рассказать больше, чем простые новости. Тот самый момент… проститься перед смертью. — То, что случилось, меня и тревожит, босс. Оба собеседника напряглись. Весь мир застыл вокруг них, перед глазами Доппио поплыли несуществующие звёзды, а слезы окрасились кровью. Он скорбно опустил голову, ясно ощущая чужое присутствие в ней. — Босс, — его голос почти незаметно дрожал, словно какое-то лишь барахлящее радио с уже известным сюжетом. Ветер растрепал лозу, которая тут же потянулась к мягким, словно свежеиспечённая булочка, щекам, усыпанным веснушками цвета корицы. Не настоящий… как же тяжело ему было осознать случившееся, принять собственное отчаяние. Доппио последний раз взглянул на солнце, в надежде на то, что ошибся, обознался. Но оно беспристрастно выжгло токсичного цвета пятнами на карамельных глазах в подтверждение: два смазанных силуэта, два бездыханных тела. — Тициано и Скуало… не справились с заданием. Послышался хруст — имитация грозы в и без того напряжённом небе. Доппио затаил дыхание, само его сердце непроизвольно замерло. «Наверное, карандаш…» — встревоженно предположил Доппио, прикрывая обожённые глаза. В темноте собственного сознания он увидел мужчину, какого-то затворника, что прячется в своей комнате. Переодевается в костюм, расчёсывает волосы — собирает в хвост, поправляет галстук или жабо, садится за стол и поднимает крышку ноутбука. На фоне искусственного сияния вырисовывается совершенно другой силуэт — винтажные изгибы тела, поддавшиеся вперёд плечи, острая челюсть. Он был пронизан теми же помехами, что испещрили экран компьютера. Он был таким же… неодушевлённым и бесчувственным. Одежда скрывала каждый миллиметр его тела, он сам стал тенью, заливающей глаза мальчишки с розовыми волосами. Вот его рука — обтянутые перчаткой пальцы подняли над столом карандаш, вслед за которым взмыл подбородок мужчины. Доппио лицезрел его гордый профиль. В резко согнутых, точно механических, пальцах прочитал жажду убийства. Раздражённый вздох, в котором едва прослеживались ноты тоски, аккорды минора. Очередной провал. В кулаке мужчины раздался обречённый хруст карандаша. Доппио поддался собственным грёзам, не обращая внимание ни на затянувшееся молчание, ни на деревянные занозы в пальцах и щепки на вспотевшей ладони. Половинки палочки для мороженого стукнулись о столешницу. — Доппио, mio caro. Его очередь уже близко. — Доппио. Он и не заметил, как карамель глаз растеклась по щекам, к коже липла чёлка, спутавшаяся с лозой. — Cazzo! Послушай меня, Доппио. — Босс, они… они умерли… понимаете? — Доппио не хотел произносить этих слов, не хотел верить самому себе. Пока хранил молчание он мог притвориться, что ничего не произошло, что телохранители живы, лишь потрёпаны, и сейчас где-нибудь залечивают раны друг друга. Он не осмелился продолжать. Нервно отлепил волосы от щеки, обо что-то поцарапался и неуклюже привалился к столу. Его снова знобило, коротило из стороны в сторону, точно зашуганного котёнка. «Я защищу Вас ценой собственной жизни, босс. Но… я не хочу так рано покидать… Вас» — волнение передавило горло, с покусанных губ Доппио сорвался один лишь хрип. Но в глубине души он надеялся, что случайно сказал всё, что вертелось на языке в слух. — Доппио. Послушай меня, мой милый. Очень внимательно. — Я внемлю каждому вашему слову. — с искусственной решимостью выпалил подчинённый. Он прилип к телефону, что-то зашуршало под ухом, но Доппио нагло проигнорировал лёгкий укол раздражённости. Ничто не помешает ему надышаться перед смертью. Запоздалое осознание ударило Доппио в грудь, прямо сквозь ребра, заставляя сердце болезненно забиться в ответ — голос на том конце провода… показался живым. Сломанным чувствами, которые заглушали ненавязчивые помехи. Доппио говорил не с искусственным интеллектом, не с автоответчиком, ни с иллюзией. Он говорил с таким же человеком. Который сводил все на нервы, но на самом деле тоже страдал в глубине души. — Слушай внимательно мой следующий приказ: — он отделял каждое слово, медленно процеживал. — Ни в коем случае. не связывайся ни с кем. из предателей.

But I fear tomorrow I'll be crying, Yes I fear tomorrow I'll be crying.