***
– Полковник! Взъерошенный рыжеволосый мальчишка в солдатской куртке ворвался в кабинет без стука и предупреждений. Дверь, распахнувшись, врезалась в стену – пинком он, что ли, ее открыл? Полковник Кассандра Мур, наслаждаясь утренним кофе, вздрогнула, горячая струйка пролилась на форменные штаны. Две секунды – и ткань промокла, бедро полыхнуло. – Выйди, – голосом полковника Мур можно было не только ожог подлечить, но и заморозить всю жаркую пустошь. – И зайди как положено. – Но… – стушевался мальчишка. – Мы же наконец-то перехватили письмо! Полковник моргнула в недоумении – и в следующий миг подскочила, едва не опрокинув остатки кофе на клавиатуру старого терминала. Мало там всяких крошек – так еще кофе не хватало пролить! – То письмо, о котором я думаю? – Да! Письмо от ублюдка Аврелия – Цезарю! Полковник ушам не верила. Мальчишка сиял. Конечно, по правилам следовало бы доложить куда надо. Послать сообщение в лагерь «Маккарран», известить заодно и полковника Шу… Когда Кассандра Мур дрожащими от нетерпения пальцами расковыривала печать, она не то что про Шу – даже про нож для бумаги не вспомнила. Вскрыла письмо, немного его повредив. «Дорогой и великий Цезарь! – первые строки сбивали с ног волной слащавого пафоса. – Пишу тебе с западного берега реки Колорадо – столь же бурной и неукротимой, как победоносный марш Легиона по этой порочной земле. Наши войска успешно продвигаются вглубь региона, теснят плутократов, и дел здесь просто невпроворот. Прошу прощения за длительное молчание, я использовал единственную за много недель свободную минуту, чтобы тебе написать и донести до твоего высочайшего сведения, что дела у нас идут хорошо». Полковник Мур хмыкнула. Если верить разведке, этот хрен только и делает, что прохлаждается у себя на балконе, гуляет по берегу Колорадо и время от времени от скуки распинает рабов. Однако факты упрямы: войска Легиона и впрямь продвигаются – неспешно и неуверенно – вглубь облюбованных НКР территорий. И наверняка ублюдку Аврелию известно что-то такое, что Республике только на пользу пойдет. «А вчера случился невероятно красивый вечер. Солнце – золотое, как наш грозный символ, – соскальзывало за горизонт, бросая кровавые отблески на склоны каньонов. И содержалось в этой гармонии такое неземное величие, что я был уверен: сам всемогущий Марс послал нам вчера этот знак. Он по-прежнему покровительствует Легиону, благоволит тебе, своему любимому сыну, и желает всем нам судьбоносных побед». – Иисусье дерьмо, – полковник Мур отодвинула листок от лица. – Какой у тебя чарующий слог, жалкий ты лизоблюд. Ну а по делу напишешь что-нибудь? Приникла взглядом к строчкам. Еще немного заката и грозных символов. Несколько слов о трофеях, захваченных близ «Коттонвуд-Коув». Жалобы на непрестанно орущего наркокурьера, что-то про отсыревшие спички и какого-то Грогнака-варвара с огромным мечом… Еще один тупоголовый громила с болезненной компенсацией на побегушках у Легиона? Сделав короткую – и единственную – пометку на прикрепленном к планшету листке, Мур нахмурилась. По делу больше не было ничего. Ни слова о тактических планах или тайных агентах, ни единого упоминания ближайших целей. Одним словом – пустышка, если это только не какой-нибудь хитрый шифр… Отдать этот шедевр эпистолярного жанра шифровальщикам, что месяцами просиживают штаны? Со вздохом разочарования полковник Мур отложила письмо. В «Маккарран» сообщение можно не слать и генерала Оливера не тревожить. Несколько недель тщательного планирования, грамотная разведка, рискованная операция по перехвату курсора – и ради чего? «Это фиаско», – плавало в голове, пока полковник Мур прощалась мысленно с повышением. Или хотя бы с парочкой свежих медалей, которые так замечательно выглядели бы на ее широкой груди. Нет. Кулак Мур с грохотом опустился на стол, кружка с остывшим кофе подпрыгнула. Сдаваться нельзя. Аврелий не в курсе, что письмо перехвачено бойцами Республики. А значит, этого ублюдка в коротенькой юбочке все еще можно переиграть. Главное, собраться с мыслями – может, дозу горячительного для вдохновения принять?***
Ответа от Цезаря Аврелий не ждал так скоро. Великий вождь, поглощенный столь же великими делами, нередко задерживался на месяц или даже на два. Но в этот раз и пяти дней не прошло, как аккуратно сложенное письмо доставил незнакомый рыжий разведчик. Сказал, что того, другого, курсора Цезарь отправил по каким-то неотложным делам, что-то промямлил на скверной латыни и со словами «короче, уважаемый, мне пора, я скоро забегу за ответом» был таков. Аврелий с недоумением повертел в руках белый прямоугольник, разыскивая печать. Печати не нашел, зато заклеено было накрепко – какие-то новые правила оформления корреспонденции? Почему сюда никто об этом не доложил? Недоумение Аврелия лишь усилилось, когда при помощи ножа для бумаги он аккуратно вскрыл конверт. Внутри лежал сложенный вдвое листок – не украшенный, как обычно, идеальным почерком великого вождя, а c ровными строками печатного текста. Аврелий был консерватором и всех этих технологий не одобрял. «Дорогой мой любезный друг Аврелий, – так начиналось письмо. – Безмерно счастлив был наконец-то получить от тебя весточку. Душа моя ликует оттого, что дела Легиона на этом ужасном Западе идут хорошо. Я уверен, это происходит благодаря твоим неустанным стараниям, которые я ценю исключительно высоко». Аврелий растроганно шмыгнул носом и мысленно засунул свое неодобрение в такое место, куда вряд ли кто отважился бы заглянуть. «Буду чрезвычайно рад услышать о твоих ближайших планах, – шло во втором абзаце. – О диверсиях и открытых атаках, которые ты (или кто-то другой из моих верных подданных) планируешь провести. Точное время, места и имена, мой дорогой друг, пришлись бы кстати. Так я наверняка буду уверен, что ты контролируешь все». Он не уверен? Аврелий забеспокоился. Когда великий Цезарь сомневается в своих центурионах, для последних это весьма скверный знак. Но, может, беспокойство преждевременно и дальше любимый вождь как-нибудь все это пояснил? «Я, кстати, тоже иногда любуюсь закатом, – гласили строки, набранные аккуратным шрифтом. – В это время года он бывает особенно красив. Небо красно, как знамя могучего Легиона. Земля совершенно черна. Под порывами ветра волны песка подымаются громадными саванами и опадают. В просветах кусками металла мелькают треугольные птицы – ну разве не красота?»¹ Аврелий прикрыл глаза: невероятно! Какие восхитительные образы, какие выразительные эпитеты! Надо будет уточнить у кого-нибудь, что такое «саванами», и более чем очевидно, что до красноречия великого Цезаря ему, скромному сыну Аризонских пустошей, ох как далеко. Правда, почему птицы вдруг треугольные и почему кусками металла – не до конца понятно, но глубокую мысль мудрейшего Цезаря не каждому дано понять до конца. «Должно быть, ты был удивлен получить от меня письмо в столь непривычной форме». Аврелий уважительно покивал – безусловно, великий зрит в корень, от его всепронзающего взора не скрыться даже на другом берегу. «У грязных плутократов мы конфисковали печатную машинку доисторического образца. Отныне все мои письма я буду набирать на этой машинке. Надеюсь, это не доставит тебе неудобств». Цезарь не только божественно проницателен, но и невероятно заботлив! Аврелий снова шмыгнул носом и почти до слез растрогался во второй раз. «Эти жалкие рабы только что принесли ужин, и мне пора закругляться, – сообщали последние строки бесценного послания. – Жду от тебя скорейшего отчета о ближайших военных операциях в окрестностях Нью-Вегаса. И можешь еще немного рассказать о закатах. С наилучшими пожеланиями, Цезарь, твой добрый друг». Воля Цезаря – это закон. Незыблемый и нерушимый. И каждого, кто не следует ему, настигнет неумолимая карающая длань. Центурион Аврелий совсем не хотел, чтобы его настигало что-то карающее, поэтому раз вождь сказал «хочу про закаты» – значит, нужно безотлагательно садиться писать.***
Полковник Кассандра Мур глазам своим не верила – оно, черт возьми, сработало! Кретин Аврелий повелся и в этот раз испортил своей писаниной аж целых два здоровенных листа! Рыжий солдатик, принесший конверт, порывался что-то сказать, но по взмаху офицерской руки его как ветром сдуло. Плеснув себе в кофе немного виски из хранящейся в личном столе бутылки, полковник Мур откинулась на стуле и погрузилась в чтение. Первые абзацы пространно повествовали о том, сколько усилий центурион Аврелий из Феникса лично прикладывает к продвижению войск Легиона на западном берегу реки Колорадо. Еще полстраницы гений пера жаловался на феноменально живучего наркокурьера, чьи вопли по ночам не дают спать всему лагерю. Какой-то декан Север отправил отряды на поиски сухих спичек – вернулись не все. Спички не принесли, зато захватили где-то в пути ящик с фугасами, и что с ними делать, как обращаться, ни декан Север, ни идиот Аврелий не имели ни малейшего представления. Осмелились задать вопрос самому Цезарю: как привести в действие эти убойные штуки? Уж великий и мудрый наверняка должен знать. Полковник Мур подлила себе еще немного виски в остывший кофе и глубоко задумалась. Дилемма с фугасами была та еще. Пока она думала, ее глаза скользили по строчкам в поисках самого главного. Однако, на удивление, по вопросам планируемых операций Аврелий высказывался крайне размыто и лаконично. Где-то между раскаленным солнцем, погружающимся в бурлящие речные воды, и восхвалением нового способа оформления корреспонденции проскользнуло что-то о заброшенных золотых шахтах и слабой обороне лагеря «Биттер-Спрингс»… И больше ничего. Еще один повод раздраженно накапать виски в виски. От кофе в чашке остался лишь коричневый ободок. Слушая, как за плотно закрытой дверью звучат радостные голоса подчиненных, полковник Мур опечалилась еще сильнее. Ей даже сдержанную радость от этой переписки не с кем по-настоящему разделить. Для доклада выше пока нет достойного повода, а полковник Шу в лагере «Маккарран» наверняка захочет стать частью этой продуманной, тщательно спланированной операции. Значит, придется делить не только радость, но и увесистые медали. Такого полковник Мур допустить никак не могла. И раз уж она взвалила это бремя на свои широкие солдатские плечи, значит, ей и доводить начатое до конца.***
«Любезный мой друг, я сильно разочарован! – так начиналось очередное письмо. – Ты написал мне о многом, но о главном – не написал». Аврелию стало душно, на лбу выступил пот, ладони взмокли. Если бы в Легионе не распинали за употребление алкоголя, он чего-нибудь крепкого, пожалуй, хлебнул бы. Слышал, что таким образом грязные плутократы снимают стресс, расслабляют разум и тело. Разуму сейчас нельзя расслабляться. А вот сжавшемуся повсеместно телу – вполне. «…ни слова о планируемых операциях! – гневался великий Цезарь. – Я ждал от тебя конкретики и компетенции, но что получил? Уж ты-то, мой милый друг, с высоты своего положения обязан контролировать ситуацию. И я искренне надеюсь, что в следующем письме увижу максимально подробный отчет». Великий был очень настойчив и зол. Спрашивал: «Какие объекты Республики вы планируете захватить в ближайшее время?» Аврелий на грани обморока обмахивался конвертом. Как написать великому Цезарю о том, о чем он, центурион, в нынешних обстоятельствах и понятия не имеет, черт подери?! В помещении становилось невыносимо жарко, но печатные строки выстреливали льдом прямо в мозг. Через силу дочитав разнос, насквозь пропотевший Аврелий уже почти потерял сознание, как глубокоуважаемый вождь вдруг переключился на совершенно другую тему – и от сердца радостно отлегло. «Знаешь, иногда мне бывает здесь одинко, – в текст прокралась коварная опечатка. – Мои верные преториацны держат дистанцию, как будто я какой-то заразный, и я даже не могу разделить с ними радость нших побед. Тлько твои письма, мой дорогий друг, согревают мое огрубевшее сердце. Пршу, не задерживайтся с ответом. Твой великий Цезарь. Пиши яжду». Конверт, которым центурион Аврелий обмахивался, застыл в неподвижном воздухе штаба. По взмокшему виску сползла очередная капля пота и, прокатившись по желваку, скользнула под воротник. Аврелий внимательно вчитался в последние строки. Затем еще раз. И на всякий случай еще один. Отвел взгляд, моргнул несколько раз, подумал о декане Севере, чей командирский окрик как раз долетел снаружи, и снова перечитал. Нет. Настолько пронзительного, глубоко личного послания он от великого Цезаря еще ни разу не получал. Видимо, под конец эмоции обычно сдержанного вождя разыгрались настолько, что пальцы уже с трудом попадали по этим… Ну, этим… таким круглым штукам… По круглым штукам с буквами, по которым стучат. В целом послание оставило крайне противоречивые впечатления, и прежде садиться за ответ, Аврелию предстояло не только выпить успокоительного чаю, но и всерьез задуматься над планированием настоящих военных операций. Ну или просто еще раз соврать.***
«Мой дорогой Цезарь! – проникновенно начиналось очередное письмо доверчивого Аврелия. – Я был крайне взволнован, получив от тебя такое глубокое послание, полное самых разных эмоций и сокровенных чувств!» Полковник Мур с тихим «хм» покосилась на чашку виски, которая, пока нетронутая, стояла на столе возле компьютерного терминала. По кабинету плыл устойчивый аромат крепкого алкоголя, а солдатик у дверей делал вид, что у него заложен нос. – Ты почему еще здесь? – полковник Мур, силясь вспомнить, чем заканчивалось предыдущее письмо от Цезаря Аврелию, недовольно хмурилась. – Сэр… то есть мэм. То есть… Полковник, а можно я больше к Аврелию не пойду? Мне кажется, он смотрит на меня с подозрением. И в этой юбке я выгляжу как пи… дурак. Можно курьером кто-то другой побудет? Полковник Мур поразмыслила, сочувственно покивала. Рыкнула: – Нельзя. Вон отсюда. И рядовой исчез. В этот раз письмо идиота содержало куда больше интересующих Мур деталей, чем обычно. Были в нем подробности захвата золотой шахты и планы нападения на «Биттер-Спрингс», но не сейчас, а в каком-нибудь отдаленном будущем, в каком именно – об этом Аврелий известит потом, непременно, в отдельном порядке, когда ему позволит его импотенция… Полковник Мур кашлянула, подавившись виски. Беззвучно шепнула: «Что?» Прочитала внимательнее. «На сегодняшний день, – жаловался Аврелий, – моя импотенция не позволяет мне действовать в полную силу. Однако смею заверить тебя, мой дорогой и великий друг, что я неустанно работаю над проблемой, и клянусь, что результат тебя не разочарует». Полковник Мур перечитала эти строки ровно пятнадцать раз. Это была не только крайне резкая смена темы, но чертовски неожиданный поворот. Он требовал тщательного обдумывания и всестороннего осмысления, возможно даже консультации с каким-нибудь компетентным источником… Но посторонние источники в эту переписку вмешивать категорически нельзя! Поэтому полковник Мур выдохнула: «Однако» – и, подивившись, насколько же правдивы порой бывают слухи, подлила себе еще виски, заправила свежий лист в машинку и принялась набирать ответ.***
Центурион Аврелий всю ночь не спал. Он сидел за столом, бездумно листая один из тех старых комиксов, в которых много бугрящихся мышцами торсов, достойных всякого одобрения и подражания, и вдохновляюще огромных мечей. Рассматривал блеклые картинки, и его взгляд в это время был задумчивый, безжизненный и пустой. По левую руку лежало письмо, доставленное накануне все тем же рыжим курсором. И в этом письме, помимо сдержанных благодарностей за ценную информацию, содержалось еще кое-что. Сначала оно ввергло Аврелия в недоумение. Затем – в состояние глубокого ступора, из которого его вывел очередной вопль распятого наркокурьера, о Марс всемогущий, сдохнет он когда-нибудь или нет? Какая-то совершенно необъяснимая, нечеловеческая выносливость! И такой впечатляющий запас витиеватых ругательных фраз… Возможно, все дело в химии. В этом яде, что струится по венам презренных плутократов и что-то меняет там, внутри. Должно быть, у распятого наркокурьера в животе есть… пузырь. Такой особый пузырь – но не мочевой! – в котором содержится накопленная влага. А может, он, будто кактус, всю жизнь собирал воду в коже, костях и мышцах и теперь расходует ее по чуть-чуть… Нет. Центурион Аврелий тряхнул головой. Этого просто не может быть. Хотя, как свидетельствовал опыт, многие вещи, еще недавно казавшиеся невероятными, имели способность воплощаться в реальность и здорово озадачивать не только своим существованием, но и вопросом, как с ними быть. Рука потянулась к письму. Аврелий взял его осторожно, двумя пальцами – не из брезгливости, а соблюдая меры предосторожности при взаимодействии с невероятным. Осторожно положил перед собой и перечитал в сотый раз. «Любезный мой друг», – вроде ничто не предвещало беды. «Твое последнее письмо меня одновременно обрадовало и опечалило», – а вот тут уже предвещало. «Я тронут тем, что, помимо важных дел Легиона, ты коснулся самого личного и сокровенного» – Аврелий совершенно не помнил, касался ли он чего-то подобного, но если так утверждает великий, то, очевидно, да. «Я ценю, что ты отважился поделиться этим со мной, – начиналось невероятное. – В то время, как наши храбрые воины готовятся к победоносным маршам по отравленным землям Запада, нам не дозволено давать волю чувствам. И будь уверен, что меня это тоже гнетет. Как только эта война закончится и твоя мужская сила взыграет на полную, я верю, что ты не разочаруешь меня, мой друг». Центурион Аврелий не считал себя идиотом. И да – случалось, он путался в сложных малознакомых словах, но с понятием «эвфемизм» его когда-то познакомил один взятый в рабство преподаватель классической литературы. Аврелий хорошо запомнил, что оно означает, в переписке с любимым вождем не раз его применял. Но, должно быть, из-за проклятой жары Мохаве что-то произошло с его мозгом и теперь он не в состоянии отличить галлюцинации от реальности. Не способен уловить очевидный… Или не такой уж и очевидный смысл. Может, это какая-то изощренная, неизвестно чем обусловленная проверка? Может, центуриона Аврелия кто-то гнусно оклеветал? Так или иначе, рассудил Аврелий, великий вождь ждет ответа, и ответ этот необходимо взвесить и выверить до последнего слова. Когда лагерь «Коттонвуд-Коув» привычно огласился предрассветным воплем распятого наркокурьера, центурион Аврелий нашел в себе силы непослушными пальцами вывести первую строчку на девственно чистом листе.***
В глубине души полковник Мур понимала, что дело принимает какой-то неправильный оборот, но уже была не в силах остановиться. Отдав приказ приглядывать за золотыми шахтами и усилить оборону лагеря «Биттер-Спрингс», она теперь целыми днями только и делала, что в мыслях составляла послания, и даже специально для этого выучила несколько латинских фраз. Мур помнила, как, с трудом продравшись сквозь жалобы на бессмертного наркокурьера-мутанта и дойдя до самого главного, она осознала: у них с Аврелием больше общего, чем казалось вначале. Они оба занимают высокий пост, оба одиноки в своей отстраненности от мира обычных смертных. Им обоим порой отчаянно хочется излить кому-нибудь душу, но увы – никого подходящего рядом нет. В переписке, которая длилась уже несколько недель, Мур, уверенно опустошая запасы конфискованного у нелегальных торговцев виски, позволяла себе то, чего не могла позволить ни с одним из своих подчиненных. Она жаловалась на сезонную духоту и головные боли, сетовала на слабую дисциплину среди молодых солдат. В ответ на предложение высечь их кнутом и распять признавала: это звучит как нечто чертовски эффективное и соблазнительное. Но, как показывали наблюдения, распятые воины уже ни на что не годятся в бою. «Жаль, что тебя рядом нет», – писала Мур, старательно прицеливаясь в каждую клавишу, чтобы не получилось, как в тот раз, когда в слове «главнокомандующий» по какой-то досадной оплошности не пропечаталась одна-единственная буква. К сожалению, как раз та самая, которая в корне меняла смысл. Ответ Аврелия на то письмо начинался с трогательных утешений: не стоит великому гЛавнокомандующему унижать себя насмешливым прозвищем, даже если новые рекруты не соответствуют высоким стандартам могучего Легиона. В конце концов, их всегда можно высечь кнутом. И распять. «Мне часто не хватает твоего беспристрастного взгляда на текущее положение дел. – Мур вздыхала над аккуратными строками. – И закаты, которые, как мы оба знаем, в это время года особенно восхитительны, было бы намного приятнее созерцать вдвоем. Увы, война и бурные воды реки Колорадо нас все еще разделяют, но я верю, что это не навсегда. Мы будем вместе провожать солнце и встречать его – каждый день. А пока передай декану Северу, что у меня тут не спичечная фабрика и я не могу прислать ему шесть ящиков сухих спичек, как он запросил. Пусть попробует добывать огонь трением, как делали наши мудрые предки. И да, чуть не забыл: не планируете ли вы еще какие-нибудь военные операции? Con amore², Цезарь, твой лучший друг».***
Сердечные капли, которые изготавливала одна из рабынь, центуриону Аврелию уже не помогали. Он потерял вес, аппетит и был сам на себя не похож. Плохо спал по ночам, вслушиваясь в вопли проклятого наркокурьера, которым теперь вторили неблагопристойные причитания декана Севера, пытающегося по приказу великого Цезаря трением раздобыть огонь. Каждое новое письмо от любимого вождя Аврелий открывал дрожащими пальцами. Чувствовал, как что-то незнакомое жжет и тяжелеет внутри. Возможно, это страх смерти – от него ноет сердце и бросает в горячий пот. Страх, что великий осерчает на какое-нибудь неосторожное слово или что очередное послание, всемогущий Марс сохрани, попадет не в те руки, например, к жалким плутократам из НКР. Станет достоянием вульгарной общественности, и это будет сокрушительный удар по всем и всему. А еще Аврелий одновременно и с ужасом, и с щемящим предвкушением ожидал того дня, когда всеми обожаемый вождь прибудет наконец в Форт, отстроенный на западном берегу Колорадо. От мыслей о личной встрече мокло между лопатками и пересыхало во рту. Аврелий пытался отвлечься от сложных мыслей, рассматривая залистанные до дыр комиксы, но становилось лишь хуже – слишком уж много там было мускулистых торсов и огромных мечей. В одну из бессонных ночей, яростно листая страницы, он порезался об острый край бумаги. В следующем письме пожаловался великому Цезарю, что палец распух и болит. В ответе великого звучало неприкрытое осуждение, ведь порезанный палец для сильного воина – это сущие пустяки. И раздражение от бритья, о котором он, Аврелий, упоминал раньше, – полная херня (великий так прямо и написал!), по сравнению, например, с эпиляцией. Вот это действительно достойное испытание для сильного воина. Аврелий долго искал это слово в глубинах своей памяти, но ничего не нашел. Спросил декана Севера – тот качнул головой. Надсмотрщик над рабами беспомощно развел руками. И только рабыня – та самая, чьи капли уже не помогали, – небрежно пожала плечами: какое еще испытание? Обычная процедура, женщины выдерживают ее на раз. А с какой целью многоуважаемый господин интересуется? Если выдерживают слабые женщины, решил Аврелий, то и ему, немало повидавшему центуриону, такое испытание по плечу. Когда на лагерь «Коттонвуд-Коув» опустилась прохладная осенняя ночь, он разогрел над масляной лампой мисочку со смолой, достал из-под подушки заранее приготовленный лоскут чистой ткани, сел на кровать и повыше задрал подол туники, задумчиво посмотрел на усеянное завивающимися волосками бедро. Дернул один – неприятно, но вполне терпимо. Стиснув зубы, размазал горячую смолу по бедру. Прижал лоскутком, подождал несколько минут, чтобы склеилось намертво. А затем, подцепив ткань за краешек, резко рванул. Той ночью центурион Аврелий кричал. Его вопль, полный невыразимой муки, как поговаривали позже, был слышен даже на другом берегу реки. В окрестных холмах завыли койоты, в городах проснулись и заплакали дети, где-то в глубинах Дамбы Гувера вздрогнула и заворочалась во сне полковник Кассандра Мур. Прибежавшим на крик подчиненным Аврелий, наспех утерев слезы и накрыв покрывалом расплескавшуюся по кровати смолу, поведал: он кричал, потому что ему приснился кошмарный сон. В этом сне Легион проиграл и вторую битву за Дамбу Гувера – и, ясное дело, кто угодно от такого в ужасе закричит. С этого момента центурион Аврелий еще больше зауважал стоическую выносливость великого Цезаря. А в списке изощренных пыток, которым можно подвергать несговорчивых плутократов, стало больше на один пункт. «Дорогой мой великий Цезарь! Спешу довести до твоего сведения, что я испытал на себе эпиляцию и мужественно ее перенес. Я пока не стал подвергать этой процедуре все свое тело во избежание лишних вопросов, но обещаю, что сделаю это накануне нашей с тобой личной встречи, чтобы доказать свою стойкость и усладить твой взор. Я жду этой встречи, как изнывающая пустыня ждет живительного дождя. Твой образ, навеки запечатленный в моем ожесточенном войною сердце, не дает мне ночами уснуть. Я знаю, что когда-нибудь наступит тот самый рассвет, который мы встретим вместе. Ну а пока позволь рассказать тебе, как прекрасен был вчерашний закат…»***
Все хорошее имеет неприятное свойство заканчиваться. Так случилось с ящиком алкогольного конфиската – последнюю бутылку полковник Мур уже растягивала как могла. Так случилось и с перепиской между великим Цезарем и центурионом Аврелием, который раскрылся перед полковником с неожиданных, местами даже трогательных, сторон. – Видите ли, – мялся в дверях рыжий солдатик. Судя по виду, в любую секунду готовый удрать. – Цезарь на днях прибыл в Форт. Аврелий не стал дожидаться меня и отправил письмо с каким-то своим курсором. К сожалению, в этот раз у нас не вышло его перехватить. Если что, я не виноват. Полковник Мур смерила его убийственным взглядом. Подумала: «Черт». Процедила: – Ну что ж… Мы получили из его писем достаточно ценной для НКР информации. Думаю, этот источник официально себя исчерпал. И вот что, – понизила голос. – Это была, как ты знаешь, секретная операция. О ней никто ничего не должен знать. Любое разглашение карается расстрелом на месте. Тебе все понятно? Солдатик активно заверил, что все. Стоило двери за ним закрыться, плечи полковника Мур опустились и взгляд погрустнел. Она со вздохом отложила в сторону стопку чистых листов, заготовленных наперед. Задумчиво побарабанила пальцами по клавишам старой печатной машинки, извлекла пухлую папку с письмами из нижнего ящика стола, запираемого на ключ. Вылив в кружку остатки виски из последней бутылки, полковник Мур вытащила самое нижнее, самое первое, слегка надорванное, помявшееся письмо. «Дорогой и великий Цезарь!» – первые строки заставили ее ностальгически улыбнуться. Она пригубила виски и принялась читать.***
Дела Легиона на западном берегу Колорадо продвигались неважно – это было ясно даже глупцу. Великий Цезарь, вождь и главнокомандующий, объединивший восемьдесят шесть дикарских племен, находился в скверном расположении духа с самого утра. Прибыв в Форт вечером накануне, он плохо выспался, потому что стояла невыносимая сезонная духота. От реки тянуло какой-то кисло-химической дрянью, лаяли чертовы шавки на псарне, и ночью опять разболелась проклятая голова. Сидя на выстланном жаркими шкурами троне, Цезарь ощущал нестерпимое желание почесать одну из утопающих в жесткой шерсти ягодиц, но под взглядами верных преторианцев и главы фрументариев не мог себе это позволить. С кривым лицом читал отчеты своих центурионов и письма, которые ему передавали одно за другим. Его взгляд небрежно скользил по строкам, в глотке рождался, сводя челюсти, тяжелый, глубокий зевок. – А это письмо глубокоуважаемого Аврелия из Феникса, – очередной конверт оказался в его руках. Цезарь нахмурился: от Аврелия давно не было никаких вестей. Впрочем, ходили слухи, что он, заняв стратегически важный лагерь «Коттонвуд-Коув», прилагает максимум усилий для укрепления позиций Легиона на западном побережье. И, должно быть, к прибытию своего вождя и друга подготовил самый подробный отчет. «Дорогой мой великий Цезарь! – радостно начиналось послание. – Спешу довести до твоего сведения…» Взгляд великого Цезаря остекленел. Головная боль отступила под натиском недоумения, и даже ягодица перестала чесаться. Спина выпрямилась, брови опустились. Побелели пальцы, сжимающие исписанный лист. Чем дальше великий Цезарь читал, тем задумчивее становилось и тем больше вытягивалось его благородное, мужественное лицо. Закончив, он пробежал глазами письмо еще раз. Затем еще раз. И еще. И еще. – Мой господин, – забеспокоился Вульпес Инкульта, – у тебя все в порядке? Цезарь сложил лист вдвое, промокнул им выступивший на лбу пот. – Я жду отчета от твоих фрументариев, – напомнил. – Ситуация с Семьями на Стрипе и местоположение «Братства Стали» мне до сих пор неясны. Узнай, что там со снабжением лагерей. И какого дьявола молчит твой человек в «Маккарране»? И еще… Обмахнулся листом, поразмыслил с секунду. – Отправь курсора в «Коттонвуд-Коув», – в голосе зазвенела сталь. – Пусть на словах передаст, что я желаю видеть моего любезного друга Аврелия. Нам с ним надо серьезно поговорить.