Смех

      Бартоломью смеется, прикрывая рот рукой — манерно, напыщенно — маленькая игра для пойманного в ловушку капитана.       Способ показать своё превосходство — невозмутимость.       Во время на удивление тихих для пиратов пиров он не смеялся над редкими шутками, только бросал упрекающий взгляд.       Все знали Робертс не терпит похабных россказней — грубых насмешек. Он не запрещал их — порицал.       За все время службы на «Принцессе Лондона» Джеки слышал, как Бартоломью фыркает над удачным каламбуром всего лишь пять раз — он считал.       Первое время — Джеки боялся подвести «хозяина», потерять его расположение, после привыкнув к чуждой свободе продолжил из-за скучающего любопытства.       Робертс отличался от своей шумной команды — он напоминал вошедшего на борт по ошибке офицера, если не адмирала.       Слишком чистый. Слишком грациозный. Слишком мягкий.       Несмотря на их отношения Джеки никогда не просил его смеяться.       Он не обижался, если капитан в ответ на остроту, только качал головой или просто улыбался краями губ. Даже, когда они оставались одни.       Тихого почти стыдливого фырканья было достаточно.       Это было высшей похвалой.       В один из спокойных вечеров он что-то рассказывал своему капитану, пытаясь скрасить его работу с картами.       Это была нелепая история про торговца: она заканчивалась громким высказыванием на родном наречии Джеки.       Сначала Джеки подумал, что ему это снится.       Бартоломью издал странный звук — это не было похоже на фырканье или фальшивый смех.       Что-то другое.       Джеки заинтересовано склонил голову набок.       — Нет, — обернувшись прошипел Робертс.       Пойманный в объятия Бартоломью (ещё одна непростительная вольность) по-кошачьи упирался, отворачивался, скрывая лицо.       Джеки повторил реплику; один раз — два, почти в самое ухо.       Звук, который можно было принять за кашель был тихим хрюканьем. У «аристократа» морей оказался смех отребья.