Чудачество любви не помеха

Чудак, Чудак, Чудак. Наигранная улыбка — главный козырь, красивое лицо — привычная обманка. Стоят людям лицезреть беспощадных наемников, из всех семерых гномов, не скрывающих истинные намерения, открытых и простых, именно Чудак будет казаться самым безобидным и добросовестным. Окружающие не заглядывают в душу, ее сокровенное и ужасное. Чтобы бдительность ослабла, хватало одного лицезрения внешней оболочки, улыбающейся гримасы — «ну же, подойди, не желаю тебе зла», когда искусанные губы уже истекают кровью, жаждут истерзать жертву перед собой, высосать все живое. — Чудак, — девчушка перед ним кажется неосведомленной, невнимательной, доверчивой. Юноша глядит на нее свысока, но рука почему-то не дергается. — Пришла моя очередь? — он срывается: она не добьется его расположения. Чудак наигранно улыбается, ловит ее растерянный взгляд и, кажется, пропадает. Ловит маленькое тельце в свои руки, пристально смотрит, а губы все шепчут неразборчиво: — Весельчак, Сноб, Ворчун… Кого еще ты не соблазнила? — звучит истерически, с нотками недовольства, и улыбка постепенно ослабевает. — Такая жадная и ненасытная. Хочешь и меня прибрать в свои неугомонные лапы? Глаза жадно следят за ее движениями, передвигающимися губами — она ему что-то говорит, верно? Он не слушает, впивается взглядом в белоснежные волосы, красные рубины, такие пустые и желающие тепла. Они холодны, как корка льда, и Чудак предательски замирает. «Ты сдохнешь, сдохнешь, как только я захочу». Он не дергается, не может. Не… хочет? «Почему ты так смотришь?» — хочется прокричать: во все горло, до срывающегося голоса, до помутнения рассудка. Рубины перед ним не искрятся — они пусты, пропитаны желанием. Тепла, любви, поддержки? Чего же она хочет? — То, что называют влюбленностью… лишь постыдное чувство, — Чудак усмехается, внимательно наблюдая за бегущими по саду Весельчаком и девчонкой. Такие счастливые и радостные. Отвратительные. Он отворачивается, насмешливо глядя на Сноба, яростно сжимающего кулаки. — Ведь «любовь» — «истинное зло», а вы — всего лишь дураки, актеры дешевого театра. Белоснежка, — вертится на языке. Чудак никогда не произнесет его со смыслом. Ее имя для него — воздух, пустота, чистота. Он зарывается пальцами в собственные волосы, желая вырвать с мясом. Почему он думает? Почему, почему, почему… Они наблюдают за ночным небом. Так просто и ненавязчиво. Словно каждый находится в своем мире, полном одиночества и пучиной страданий. — Знаешь, я очень надеюсь, что моя мама сейчас ждет моего возвращения, — она поднимает голову выше, и голос ее — мягкий и нежный, срывается. Чудак слышит метания девчонки, как собственные, но не перебивает. Ему плевать. — Она послала меня в лес гномов на поиски золотого яблока. Сказала, что тогда наши отношения станут прежними. Как во время… когда папа был еще жив. Я… я хочу сказать, что вскоре покину это место, — кулаки ее нервно сжимаются, Чудак молчит. Молчит по-прежнему, потому что… «Никто тебя не ждет», — хочется бросить ему безжалостно. Ее мать, отправившая родную кровь в кишащий опасностями лес, известный, как владения тайной организации, ее не ждет. Если бы девчонку повстречал кто-нибудь из оставшихся гномов… Если бы это не был Весельчак, а, например, Чудак… Она бы вряд ли выжила. Он не жалеет сейчас эту девчонку, но грудь предательски пронзает болью. Почему же? Она околдовала его, как и остальных? Он должен ненавидеть ее. Должен убить, прикончить, истерзать, как и прежних игрушек. Чудак скатывается по стене, сжимая в руке отголосок памяти — сахарный горох, почти до боли. В прошлом она отдала его ему в руки, такая же жаждущая тепла, разговоров, любви. Белоснежка, — вертится на языке. Он произносит его снова и снова: жалко, хрипло, отчаянно. — Я снова попался в эту ловушку. Как так? Чудак не понимает, почему ему не везет в жизни. Какого черта она снова появилась в ней, круша все существенное, которое он так долго строил? Его невозмутимость, гордость, сердце… Эта маленькая девочка, потерявшаяся в лесу, снова появилась в его жизни вихрем, ураганом. Весельчак, нашедший ее, влюбляется в ее доброжелательность. Сноб — в целеустремленность. Ворчун — чистую душу. Завистник, Простак, Умник… А теперь настает его очередь. Он смеется, вроде привычно, наигранно, но после что-то случается. Надрывно, болезненно, а из глаз сыпятся слезы… Она ведь… его. Он первый нашел ее. Его принцесса, его Белоснежка. Чудак видит ее улыбку и начинает задыхаться. Она красивая, желанная, хрупкая настолько, что хочется защищать ее ото всех, прикрыть своим телом и оберегать как зеницу ока. Позорно, падко, ибо, кажется, он стал ее цепным псом. Чудак стискивает зубы, утопая в разрушительной ревности, понимает, что не имеет права. Пока. Весельчак заставляет ее смеяться, Ворчун касается белоснежных волос якобы случайно, а из его горла рвется неконтролируемый рык. Весьма иронично и смехотворно — мафиозная группировка, держащая всех жителей в страхе и ужасе, теперь преклоняется перед какой-то девчонкой. Они просто влюблены. Просто… влюблены. Чудак прижимает ее к себе крепко, до боли, шепчет и шепчет: — Не уходи, останься, останься… Белоснежка молчит, он не позволяет ей говорить — касается губами ее губ неосторожно, рвано, и ему хочется умереть. Хочется остаться самому, в этом самом моменте, заснуть и больше никогда не просыпаться. Чудак целует ее жадно, отчаянно. В глазах начинает собираться влага. Слезы? Он… плачет? Истерический смех утопает в девичьих вздохах, а после его спину, такую напряженную и дрожащую, нерешительно обнимают. — Останься со мной… — шепчет беззвучно, отрываясь от истерзанных губ, и она улыбается. Нерешительно, робко, но, кажется, счастливо. — Белоснежка… Ее рубины, смотрящие на него, ярко светятся.