Ore no Taiyou

      Если чего-то очень хочешь — об этом надо попросить.       Кирюин просил популярности у богов — тогда, во время Такигё (1), стоя по пояс в мерзлой воде под ледяными струями водопада. Жестокий ритуал, но очень способствующий просветлению — от такого чудовищного холода исчезают все ненужные мысли, остаётся только желание сдохнуть (как у бедняги-Кяна), ну и ещё истинное желание души, то самое, заветное, которое важнее смерти. Желание Кирюина — стать популярным. Именно это он отчаянно кричал, дрожа от холода и отплевываясь от ледяной воды: «Хочу быть популярным!». Только об этом он всегда мечтал. Ну и о кое-чем (вернее, о кое-ком) ещё.       Боги были милостивы. Желание Киришо в скором времени исполнилось. И то, о котором он так громко орал (сорвал голос, и следующие два дня не мог разговаривать). И то тайное, невысказанное вслух, но куда более важное желание сердца, осуществление которого было целью и смыслом его жизни.       Популярность свалилась на Golden Bomber стремительно. Кирюин и сам не успел заметить, как от выступлений в маленьких залах они доросли до концертов в Ниппон Будокане и Йокогама Арене. Их все чаще стали звать на телевидение, приглашали участвовать в музыкальных фестивалях — с каждым годом всё более престижных и со всё более звездным составом. Наконец, в 2012 году Golden Bomber предложили выступить в юбилейном концерте All Night Nippon, который должен был состояться в декабре на сцене Йойоги. И в котором должен был участвовать Гакт…       Кажется, Кирюин и впрямь смог докричаться до богов.       Двенадцать лет назад Кирюин впервые пришел на сольный концерт Гакто-сана именно в зал Йойоги. Из темноты, затерянный в толпе других зрителей на своем таком далеком от сцены месте, смотрел он, никому не известный школьник, на выступление того, кем восхищался. Гакто-сан был прекрасен. Кирюин любил его голос — восхитительно-низкий, глубокий, волнующий. Может, во время лайва Гакто-сан и сфальшивил пару раз (а может, и не пару) — Кирюин этого не слышал. Голос Гакта он считал идеальным. Внешность Гакта он считал идеальной тоже: высокий (каким Кирюин никогда не будет), с красивым лицом, высветленные волосы блестят под лучами софитов, будто золотой ореол над головой божества. Гакто-сан сиял ярче солнца. От его красоты у Кирюина перехватывало дыхание, щемило в груди и почему-то слезились глаза.       В тот вечер он решил, что сделает все возможное, чтобы однажды приблизиться к этому невероятному человеку.       Стать ближе к Гакту — вот главная мечта всей жизни Кирюина Шо. Его страстное желание. Его икигай. Год за годом, шаг за шагом он неустанно двигался вперед, к ее осуществлению. Было страшно, было сложно, но он не позволял себе сдаваться.       Сперва он добился того, что Гакт его заметил. Кирюин до сих пор очень гордится собой, что смог в тот непростой период (2) рассмешить Гакта своим нелепым письмом на радио. Тогда Гакт впервые назвал его потрясающим. Прямо во время эфира, на всю страну. Обливаясь слезами счастья в своей комнате, Кирюин решил, что обязательно должен услышать эти слова из его уст снова — когда-нибудь, еще хотя бы один единственный раз.       Он стал заниматься музыкой ради Гакта. Он создал группу ради Гакта. Каждая написанная и спетая песня создавалась с мыслью: «А понравится ли она Гакто-сану, если он ее услышит?».       А были еще песни неспетые…       «Ты высокий, у тебя красивое тело и красивое лицо. У тебя самый прекрасный голос. Ты невероятно талантлив. Ты подобен богам. Я бы очень хотел быть похожим на тебя. Ты мой свет и смысл моей жизни. Каждый день я живу только ради того, чтобы когда-нибудь встретиться с тобой…»       Кирюин исписал немало листов этими нелепыми сентиментальными признаниями. Любовными письмами, которые никогда не дойдут до адресата.       Однажды его записи попались на глаза Кяну.       — Это что за дурацкие стихи? Только не говори, что это текст новой песни…       — Отдай, — попытался Кирюин забрать у него листы, дрожа от страха, что сейчас Ютака всё прочтет, всё поймет и будет над ним смеяться. А потом расскажет остальным, и они все вместе будут издеваться над тем, какой Киришо жалкий.       — Высокий рост и красивое тело… Это ты про Кендзи что ли пишешь? — продолжал прикалываться Кян, вчитываясь в текст.       — Не читай! — взмолился Кирюин.       — Хотя нет, не про Кендзи. Прекрасный голос… О ком это, Шо? — На лице друга читалось искреннее любопытство.       — Это не твое дело! — пожалуй, излишне резко ответил Кирюин, вырвав наконец свои записи из рук Кяна. Ютака лишь удивленно присвистнул и усмехнулся.       — Личное, да? — спросил он мягко. Только в хитрых темных глазах все равно была насмешка. Кирюин не сказал ничего.       — Я понял, — кивнул Ютака. И имел в виду, разумеется, что понял, кому Кирюин писал эти искренние признания. Но совесть у Кяна все-таки была, поэтому к разговору на эту тему они больше не возвращались.       Кирюин несколько раз отправлял Гакту CD с записями своих наиболее удачных, как ему казалось, песен — но Гакт их вряд ли слушал. Кирюин даже не уверен, что Гакт их вообще получал, хотя стафф фан-клуба клятвенно уверял его, что Гакто-сан всегда очень внимательно относится к письмам и подаркам фанатов.       А потом Кирюину наконец удалось написать песню, которая стала популярной по всей стране и которую Гакт все-таки услышал. И не просто услышал, а даже захотел познакомиться с автором.       Когда они встретились, Гакт, конечно, не узнал его. Он очень удивился, когда Кирюин сам напомнил ему про «инопланетянина по имени Шо».       — Так это был ты? Потрясающе! — искренне восхитился Гакт. А Киришо изо всех сил старался не расплакаться, потому что — снова! — Гакто-сан назвал его потрясающим.        Те несколько минут, что они общались друг с другом — говорили о какой-то ерунде, на самом деле — стали самыми счастливыми мгновениями в жизни Кирюина. Потому что Гакто-сан обращался к нему, смотрел только на него и даже дружески похлопал по плечу, пожелав удачи в творчестве. Кирюин считал это огромным достижением и очень надеялся, что теперь они с Гактом будут видеться чаще.       Но на самом деле после этой встречи в их отношениях мало что изменилось. Гакт по-прежнему был недостижимым кумиром, Киришо — его преданным фанатом. И виделись они чаще только на концертах Гакта, на которые Кирюин продолжал исправно ходить. Правда, теперь его пропускали за кулисы, и он мог увидеть Гакта вне сцены, сказать ему пару слов и отдать диск со своими новыми песнями ему лично в руки, в надежде, что Гакто-сан их все-таки послушает. Гакт не слушал, а даже если и слушал, то ни разу не сказал Кирюину об этом.       Тогда Киришо решил обратить на себя его внимание другим способом. Он хотел сыграть на самолюбии Гакто-сана, используя его собственные песни. Кирюин подходил к Гакту после концерта и спрашивал, можно ли ему«украсть» ту или иную песню для своего выступления. Это было невероятной дерзостью, и всякий раз после подобного вопроса Кирюин был готов к тому, что его очень грубо отругают или даже ударят. Но Гакт всякий раз отвечал ему великодушное (хотя, скорее, равнодушное) «Делай, что хочешь». Слышать это было обидно.       А потом Кирюин стал выступать в тех же залах. Но Гакт ни разу не пришел ни на один его концерт…       Зато пару раз приходил на радиопередачу, которую он вел. И Кирюин терял голову от его присутствия в студии, от звучания его голоса и запаха его парфюма. Кирюин захлебывался словами и восторгом, забывая не только текст интервью, но и вообще японский язык, становясь неловким и косноязычным, в общем, вел себя до ужаса глупо, о чем сильно потом жалел. Но во время эфира, когда Гакт был рядом, просто ничего не мог поделать со своими хлещущими через край эмоциями.       «Кирюин-сан неплохой ди-джей, даже хороший, главное, не приглашать в студию Гакта», — беззлобно шутили над ним коллеги на радио. Кирюин лишь смущенно улыбался в ответ на это, потому что возразить ничего не мог. Это была истинная правда.       Гакт значил слишком много в его жизни. Именно ради Гакта он жил и продолжал творить.       Поэтому вполне понятно, что концерт в Йойоги стал для Кирюина высшей ступенью на его пути к Гакту. Выступать на сцене того же концертного зала, перед теми же зрителями, в одном концерте… Это было невероятной удачей! Но этого Кирюину уже было недостаточно. Он хотел не просто стоять на той же сцене, что и Гакт, не просто выйти к тем же зрителям после него или перед ним, нет. Кирюин хотел стоять на этой сцене рядом с Гактом и петь вместе с ним.       А если чего-то очень хочешь — об этом надо попросить…       Случай для того, чтобы озвучить Гакту свою просьбу, Киришо в скором времени представился. Участники юбилейного концерта All Night Nippon давали интервью на радио. Гакт в очередной раз должен был стать гостем на программе Киришо, и это был отличный шанс поговорить с ним после эфира. Правда, был и существенный минус — в тот же день, сразу после интервью с Гактом, Кирюину предстояло провести интервью с собственными одногруппниками. И уж они-то, в отличие от его коллег по радио, беззлобными шутками не ограничатся, а проедутся по фанатской любви Кирюина к Гакту асфальтоукладочным катком сарказма, в этом можно было не сомневаться. Ну и пусть! Упустить свой шанс он все равно не мог.       Этот эфир для него проходит как в тумане. Он очень волнуется, и поэтому еще более рассеян и не собран. Фактически, Гакт ведет эфир сам, а Кирюин лишь время от времени поддакивает его репликам или что-нибудь переспрашивает.       — Странно, обычно ты разговорчивее, — говорит Гакт, когда эфир закончен.       — Я… не хотел вас прерывать, Гакто-сан, — оправдывается Кирюин. И это чистая правда, потому что ему действительно нравится просто слушать Гакта. У Гакта невероятно красивый голос не только когда он поет, но и когда просто разговаривает.       Гакт смотрит ему в глаза долгим внимательным взглядом, от которого у Кирюина все сладко трепещет внутри и почему-то немного кружится голова.       «Тук-тук-тук».       Кирюин не сразу понимает, что это не его сумасшедшее сердце пытается выскочить из груди, а просто стучат в дверь студии. Он поворачивается и видит, что за стеклянной перегородкой уже толпятся Кян, Джун и Кендзи.       — Ладно, не буду вас задерживать, — Гакт встает и идет к выходу, кивнув Кирюину на прощанье. Участники Golden Bomber почтительно кланяются ему, когда он проходит мимо них, а потом друг за другом заходят в студию, с коварными ухмылками направляясь к застывшему в своем кресле Киришо.       Ухмыляющиеся лица одногруппников кажутся ему сейчас очень похожими на хання. Стафф показывает, что до конца перерыва 5 минут. Времени катастрофически не хватает. За Гактом закрывается дверь…       — Начинайте без меня! — не выдержав, говорит Кирюин и под удивленные возгласы стаффа и мемберов выбегает из студии.       Он догоняет Гакта в коридоре у лифта.       — Простите! Подождите, пожалуйста, Гакто-сан! — кричит Киришо.       Гакт оборачивается. Открывшиеся двери лифта закрываются снова. В коридоре очень тихо, и сбившееся от бега, учащенное дыхание Киришо кажется ему самому оглушительно громким.       — Что случилось? — спрашивает Гакт. Без надменности и превосходства старшего над младшим, которые он всегда демонстрирует во время эфира. Вне камер и микрофонов он относится к Киришо снисходительно и даже с какой-то заботой. Как к домашнему питомцу.       — У меня есть просьба, Гакто-сан, — запинаясь, начинает Кирюин. — Мы ведь будем участвовать вместе в концерте All Night Nippon. И я хотел бы… очень хотел бы… если это возможно… спеть вместе с вами, Гакто-сан! — выдыхает он окончание фразы и непроизвольно зажмуривается, боясь услышать резкий ответ.       Его просьба самонадеянная и чересчур наглая, он понимает это. И если сейчас Гакт разозлится на него и их отношения испортятся, если теперь и вне эфира Кирюин не услышит от него ничего другого, кроме презрительного «omae»(«эй ты») — он, конечно, смирится с этим. Хотя будет очень больно.       К счастью, боги сегодня на его стороне.       Рискнув открыть глаза и посмотреть на Гакта, Кирюин видит, что кумир задумчив, но совсем не рассержен. А главное — ничуть не удивлён.       — Я ожидал, что ты попросишь о чём-то подобном, — кивает Гакт, и сердце Кирюина сжимается в предвкушении. — Наверное, это можно было бы устроить. Хотя у меня нет песен для исполнения дуэтом…       — Есть! — перебивает его Кирюин, не в силах больше сдерживаться от радостного волнения. — Есть, Гакто-сан. Одна есть. Оранжевое солнце.       Гакт выглядит растерянным. В тёмных глазах на долю секунды мелькает непонятное тревожное выражение. Он едва заметно прищуривается. Потом на миг прикрывает глаза, слегка нахмурив тонкие брови. Кирюин ждет, затаив дыхание. И очень боится, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, решившись спросить у Гакта об этом. Он уже готов начать извиняться, но…       — Ты действительно хочешь её со мной спеть? — спрашивает Гакт ровным голосом, открыв глаза и глядя Кирюину в лицо — очень внимательно, пристально, будто заглядывая в самую душу.       — Да, — выдыхает Кирюин. — Да, очень хочу. Пожалуйста, Гакто-сан.       Он готов умолять об этом. Он может привести массу аргументов, почему для него так важно спеть именно эту песню. А если слова не сработают, Кирюин встанет в догэдза (3). Он готов на все, только бы услышать…       — Хорошо, — неожиданно легко соглашается Гакт. Совсем как тогда, тринадцать лет назад, на радио. И Кирюин настолько шокирован этим простым ответом, что совершенно теряет дар речи. Теряет связь с реальностью. Может только беззвучно хватать ртом воздух, не решаясь поверить в свое счастье.       — Правда можно? — неуверенно спрашивает он, будто заново учась говорить.       Гакт смеется, сверкнув своими невероятно белыми зубами. Невероятно красивый в этот момент. Он коротко кивает. А Кирюину хочется кричать на всё здание радиостанции, нет, на весь Токио о том, как он счастлив.       — Спасибо! Спасибо, Гакто-сан! Я так рад, что смогу спеть с вами!       — Я не разделяю твоего восторга, — Гакт вдруг снова переходит на холодный тон семпая. — Честно говоря, я очень сомневаюсь в том, что ты справишься…       — Я постараюсь!       — Этого недостаточно, — резко прерывает его Гакт. Сейчас он абсолютно серьезен, и это даже немного пугает.       — Я справлюсь, обязательно! Пожалуйста, не сомневайтесь, Гакто-сан! Я буду усердно репетировать! — решительно заявляет Кирюин.       Точнее, продолжать усердно репетировать, потому что на самом деле он репетирует уже много лет, сам собой, под самостоятельно сделанную аранжировку этой песни, без вокала Хайдо-сана, но с прекрасным вокалом Гакта. Но об этом он, конечно, не говорит.       Несколько мучительно долгих секунд Гакт просто молча смотрит на него, потом, вздохнув, уступает:       — Хорошо, давай попробуем.       — Я не подведу вас, Гакто-сан!       Гакт оценивающе оглядывает его с головы до ног, затем снова поворачивается к лифту, но Кирюин успевает заметить легкую улыбку на его губах.       — Рассчитываю на тебя, — нарочито небрежно бросает Гакт, заходя в лифт.       Кирюин низко кланяется ему вслед и стоит так даже после того, как закроются двери лифта. А потом на ватных ногах доходит до ближайшей скамьи, обессилено падает на нее и сидит в полной прострации и оцепенении, ничего не замечая вокруг.       Вернуться в реальность ему помогает упаковка бумажных платочков, метко брошенная прямо в лоб.       Кирюин вздрагивает и поднимает голову — перед ним стоит Кян.       — Ты плачешь, Шо, — спокойно говорит Ютака.       Кирюин растерянно подносит руку к лицу и касается своих неожиданно мокрых щек, поспешно начинает стирать непрошенные слезы. В этот момент ему ужасно стыдно.       — Вот значит что. — Кян садится рядом с ним на скамью, вытягивая вперед свои длинные ноги. — Те сопливые стихи были все-таки о нем…       Это не вопрос, а утверждение, поэтому Кирюин ничего не отвечает.       «Ну почему у тебя такая хорошая память, Кян, и почему ты такой чертовски умный…»       — Дурак ты, Шо, — вздыхает Ютака. — И подводка у тебя растеклась.       Он забирает у Киришо упаковку платочков и, достав один, начинает аккуратно водить им по щеке Кирюина, стирая черные разводы.       А Киришо просто удивленно смотрит на него, будто видит впервые, и думает о том, что, кажется, все это время его недооценивал. Он считал Кяна язвительным и стервозным, а тот на самом деле очень добрый человек. Кян знает про глупую влюбленность Киришо, но не смеется над этим и не осуждает.       — Спасибо, — тихо говорит Кирюин самое уместное сейчас слово.       — Не за что, — улыбается Кян. — Высморкайся, давай, и пойдем обратно в студию. Мы уже сказали слушателям, что ты пошел признаваться Гакту в любви, и теперь вся страна хочет знать, что он тебе ответил.       Кажется, с выводами насчет кяновой доброты Кирюин все-таки поторопился…       ***       Всю ночь накануне концерта All Night Nippon Кирюин не может сомкнуть глаз. Он ужасно нервничает и волнуется, потому что это выступление — самое важное во всей его жизни. Он даже перенес тур собственной группы ради этого выступления, за что получил кучу возмущенных писем от фанатов и сильно поругался с менеджером. Но это не имеет значения.       К залу Йойоги Кирюин приезжает очень рано, часов в восемь утра, удивив своим появлением стафф и крутящихся возле служебного выхода фанаток, еще пока немногочисленных — в такую рань не собираются даже они.       Кроме него никого из артистов еще нет, но внутри концертного зала все равно очень оживленно — рабочие собирают сцену, осветители и звукорежиссеры тестируют свое оборудование. Гримеры тоже уже на месте, и Кирюин направляется к ним с просьбой накрасить его сейчас. К моменту приезда Гакта он хочет выглядеть хорошо…       Через пару часов в Йойоги приезжает Гакт со своими музыкантами — тоже сильно заранее перед концертом, — и Кирюин идет его встречать. Потому что он по-прежнему такой же фанат, как толпящиеся за забором визжащие девчонки, и за эти тринадцать лет изменилось лишь то, что теперь он может встречать Гакта не снаружи концертного зала, а внутри, на служебной парковке, в окружении стаффа.       — Доброе утро, Гакто-сан! — громко выкрикивает Кирюин, когда Гакт выходит из машины.       На что Гакт лишь слегка кивает, даже не повернув головы в его сторону, и сразу проходит мимо. Становится немного обидно.       Кирюин на автомате продолжает раскланиваться с музыкантами Гакта, которые невнятно «осс»-ают ему в ответ. (прим. в неформальной речи японцы вместо "Охаё: годзаимас" говорят краткое "Осс"). И только Чачамару-сан действительно обращает на него внимание и даже замечает, что он расстроен.       — Доброе утро, Шо-чан. Извини, что Гаку-чан был с тобой невежлив. Он сегодня спал всего пару часов, поэтому с утра не в духе. Но на репетиции все будет хорошо.       Чачамару хлопает его по плечу, а Кирюину почему-то становится еще обиднее. От этого так привычного сказанного «Гаку-чан» (Кирюин никогда не сможет называть Гакта так неформально-ласково), и от того, что Чача-сан так много знает о распорядке Гакто-сана.       Выступление Гакта завершающее в сегодняшнем концерте, но репетировать он начинает первым. Кирюин очень хочет посмотреть его репетицию. Он много раз был на концертах Гакта и видел прекрасное шоу. Но на репетиции не был ни разу. Сегодня ему выпал шанс увидеть сокровенный процесс создания прекрасного — и это так волнительно!       Он не хочет смотреть из-за кулис, это будет неправильно. Поэтому он спускается в зрительный зал. 15 ряд блока В5, место 178. Двенадцать лет назад он стоял именно здесь.       На сцене музыканты настраивают инструменты и бегло проигрывают первые аккорды своих партий. С такого расстояния они кажутся игрушечными фигурками.       — Собираешься петь отсюда? — вдруг спрашивает самый любимый голос.       Кирюин поворачивает голову. Гакт садится на крайнее место в том же ряду. Кирюин, конечно, не удивлен, потому что знает о привычке Гакта обходить концертный зал перед выступлением.       — Я был здесь, — говорит Кирюин. Гакт в солнечных очках, и понять его эмоции сложно, но приподнятую вверх бровь можно расценить как недоумение, поэтому Кирюин поясняет: — Двенадцать лет назад, Гакто-сан, на вашем концерте я стоял именно здесь.       — А, тогда, — рассеяно отзывается Гакт. Всякий раз, когда Кирюин проявляет в разговоре с ним свое фанатство, Гакт становится немного растерянным, не зная, как правильно на это реагировать. Кирюину самому неловко от того, что он смущает кумира своей манерой общения, но по-другому у него не получается. Он был, есть и будет безнадежным фанатом.       — Я расстроился, когда увидел номер места, — продолжает откровенничать Кирюин. — Так далеко, думал, ничего не увижу. Но на концерте я про это забыл. Когда вы вышли на сцену и начали петь, я был счастлив просто от того, что нахожусь в этом зале. С вами. Могу видеть и слышать вас. Это был прекрасный концерт, Гакто-сан.       — Вот как, — говорит Гакт и, кажется, даже слегка улыбается. — Рад это слышать. Я считаю, что не бывает плохих мест и плохих концертных залов, бывают плохие исполнители. Это твоя задача как исполнителя — увлечь своим выступлением всех. И тех, кто в первом ряду, и тех, кто в последнем ряду второго балкона. Они пришли, чтобы увидеть тебя. Они любят тебя. А ты должен любить их, всех. Да, ты не можешь их всех видеть, но ты должен дать им почувствовать, что видишь. Уметь чувствовать их радость и грусть, и их благодарность. Ты должен петь так, чтобы дотянуться до сердца каждого зрителя. И каждому зрителю быть благодарным. Это мое кредо артиста.       — Поэтому ваши концерты всегда такие запоминающиеся, — совершенно искренне говорит Кирюин.       — Да. И я хочу, чтобы сегодня ты выступал с теми же чувствами.       О том, как Гакт требователен к тем, с кем вместе работает, Кирюин тоже прекрасно знает. И очень рад, что сегодня он сам в числе тех, к кому эти требования предъявляют. Это большая ответственность, но это и огромное счастье для него.       — Да, Гакто-сан!       Гакт улыбается. Кажется, его утренняя хандра полностью прошла.       — Ну что, порепетируем? — предлагает он.       — Да!       — Отлично. Тогда успокойся и пойдем на сцену.       Успокоиться? Неужели… Кирюин подносит руку к лицу. Мокро. Он снова не заметил, как начал плакать. Вот дурак.       Кирюин запрокидывает назад голову, чтобы глупые слезы не текли по щекам. Он не стирает их, потому что боится стереть заодно и весь мейк и предстать перед Гактом в совсем неприглядном виде.       Гакт уверенно направляется к сцене, властным взмахом руки приказав Кирюину следовать за ним. И Кирюин послушно идет, стараясь подстроиться под его размашистый шаг. Происходящее кажется немного нереальным. Все эти годы он шел вслед за Гактом — образно. И вот сейчас идёт буквально…       Они вместе поднимаются на сцену. Они становятся рядом. Гакт протягивает ему микрофон, и Кирюин берет его дрожащими от волнения руками.       — Успокойся, — повторяет Гакт. Тон непривычно мягкий и почти заботливый. — И покажи, что ты умеешь, Шо-кун.       — Просто Шо… Пожалуйста, — просит Кирюин. Сам он никогда не сможет называть Гакта неформально, но пусть хотя бы в обращении Гакта к нему не будет этой иерархичной отстраненности.       Если Гакт и удивляется, то никак это не показывает.       — Начинай, Шо.       Удивительно, но Кирюин всё-таки находит в себе силы петь хорошо. Гакт слушает его, скрестив руки на груди и слегка наклонив голову, затем осторожно вступает сам, умело вплетая свой мощный голос в вокал Кирюина, сначала дополняя его, а потом подчиняя и перекрывая, так, что теперь голос Кирюина становится дополнением голоса Гакта.       Они поют не всю песню, только второй, более сложный, куплет и припев — Гакт считает, что этого будет достаточно. Он не делает Киришо ни одного замечания, лишь дает пару рекомендацией, где нужно взять на полтона ниже, а где — протянуть звук чуть дольше.       — Но в целом, неплохо, — выносит он окончательный вердикт. — Долго репетировал?       Девять лет, думает Киришо.       — Ну я ведь обещал вам, что буду усерден, — отвечает он что-то неопределенное.       — Молодец. Надеюсь, перед зрителями тоже справишься. Главное, не волнуйся. Я буду рядом с тобой.       «Именно поэтому я и волнуюсь!» — хочет признаться Кирюин, но вслух бормочет только «Большое спасибо, Гакто-сан» и немного нервно улыбается.       До самого главного выступления в его жизни остаются считанные часы…       Во время репетиции Golden Bomber Кирюин рассеян и даже не обращает внимание на то, что мемберы путают и пропускают свои реплики. Кян делает ему замечание, но Кирюин лишь отмахивается от него. Ему удивительно все равно, как пройдет выступление его группы сегодня, потому что оно неважное. Нынешняя репетиция и сегодняшнее выступление Golden Bomber, вообще все их выступления, все выпущенные песни и все альбомы — для него все это было лишь одной очень длинной репетицией его сегодняшнего совместного выступления с Гактом.       Впрочем, на концерте Кирюин все-таки выступает хорошо. Хотя сегодня он как никогда остро ощущает, насколько их «группа» отличается от остальных. И он совсем не уверен, что в лучшую сторону.       «Как же идиотизм мы творим», — невольно думает Киришо. Но потом вспоминает разговор с Гактом перед концертом. А что бы сказал Гакто-сан? «Даже если ты занимаешься идиотизмом на сцене, делай это с полной самоотдачей, чтобы очаровать зрителей». Наверное, что-то подобное.       Эта мысль, а еще надежда, что Гакт, возможно, тоже все-таки смотрит сейчас их выступление из-за кулис, мотивирует его быть более старательным. Публике нравится его искренность, поэтому их перфоманс имеет оглушительный успех, и со сцены их провожают бурными и долго не стихающими овациями.       До самого главного выступления в жизни Кирюина остаются считанные минуты.       Одногруппники уходят в гримёрку. Кирюин остается за сценой, где стафф и визажисты помогают ему привести себя в порядок. Он переодевается в заранее подготовленный костюм Генезиса (4), купленный для него Джуном в косплей-магазине. Пока женщина-костюмер поправляет ему застежки на невероятно неудобных кожаных штанах, Кирюин зачарованно смотрит, как Гакт и его музыканты готовятся к выходу.       — What's time? — спрашивает Гакт.       — It's show time! — хором отвечают ему музыканты слова их фирменного девиза.       — It's show time, — тихо повторяет за ними Киришо.       Музыканты Гакта один за другим идут на сцену. Высокие и статные, они похожи на прекрасных мужественных самураев. Никто из них не удостаивает Кирюина даже взглядом. Никто, кроме одного.       Светловолосый самурай останавливается прямо перед ним и с улыбкой протягивает ему свернутый плащ из красной кожи. Кирюин не верит своим глазам.       — Это же… тот самый…       — Да, — кивает Чачамару. — Надень, чтобы дополнить образ.       Кирюин принимает неожиданно тяжелый плащ из его рук почти с благоговением.       — Гаку-чан не в курсе, — предупреждает Чачамару, подмигнув. — Так что ему пока не показывай. — И взяв поданную ему стаффом гитару, Чача-сан тоже выбегает на сцену.       Все самураи уже отправились на поле боя. Остался только их предводитель…       Перед тем как выйти на сцену, Гакт на несколько секунд останавливается перед Кирюином и внимательно смотрит ему в глаза. «Не подведи меня», — без слов понимает Кирюин его требовательный взгляд и кивает, пряча за спиной кажущийся в этот момент еще более тяжелым плащ Чачамару…       Пара секунд — и Гакт уже на сцене. Звучит вступление Redemption.       Костюмерша помогает Кирюину надеть плащ. Немного узковат в плечах, но, вроде, сидит неплохо.       — Ну вылитый Генезис! — восхищается неизвестно когда вернувшийся из гримёрки Джун, и собравшиеся вокруг ребята из стаффа согласно кивают головами. Кирюин бы предпочел услышать «вылитый Гакт», но этого ему, конечно, никто никогда не скажет, потому что это было бы враньем.       Кирюин поворачивается к выходу на сцену. Итак, вот оно. Самое важное выступление в его жизни вот-вот начнется. Он не подведёт Гакта. Он должен выступить хорошо. Обязательно!       — Эм, Шо-сан, — осторожно окликает его Джун.       — Что еще? — недовольно отзывается Кирюин.       — У нас для тебя сюрприз! — Джун чуть ли не светится от радости, и Кирюину становится не по себе. Он хочет сказать, что у него сейчас совершенно нет времени на их глупости, что он должен настроиться и собраться, что ему нужно быть серьезным… Но ничего сказать не успевает, потому что улыбающиеся во всю ширину рта Кян и Кендзи под едва сдерживаемый хохот стаффа волокут к нему ЭТО.       — Та-дам! — хором орут одногруппники, и все вокруг будто по команде начинают громко ржать.       Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт! Чёрт бы их всех побрал!       Кирюин же обещал Гакту… Он же искренне хотел быть серьезным, хоть один единственный раз в своей жизни…       — 40 секунд до выхода, Кирюин-сан, — невозмутимым тоном объявляет режиссер, который единственный, не считая Киришо, не смеется. А значит, он все знал заранее и картонное страшилище — неотъемлемая часть программы.       — 30 секунд!       — Только не расплачься снова, — говорит Кян, пригладив Кирюину челку       — Только не кончи от восторга, — ржут извращенцы Джун и Кендзи, вручая ему кяново творенье (точнее, сотворенную Кяном тварь).       — Пора! — стафф поднимает кулисы, приглашая Кирюина на выход.       Он делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду с пятиметровой вышки, потом зажмурившись, выбегает на сцену как раз после второго куплета Redemption.       Самое важное выступление в его жизни началось. И с самого начала пошло не по плану.       Потому что Гакто-сан тоже ничего не знал про картонного монстра. А Кирюин оказался совсем не готов увидеть реакцию своего кумира.       — А ну спускайся! — кричит Гакт отрепетированную несколько часов назад фразу, «замечая» Киришо на сцене.       Кирюин хватает свою креативную микрофонную стойку и поспешно сбегает по ступенькам к Гакту.       — Ну и что ты делаешь? Сейчас же только первая песня! — Гакт пытается выглядеть рассерженным, и сперва у него это даже получается. Эту часть они отрепетировали хорошо.       — Я не мог дождаться! — по сценарию оправдывается Кирюин. Затем продолжает вместо Гакта петь припев Redemption, но… когда Гакто-сан смеётся — совершенно естественно, без актерства и наигранности, — теряет голову и сбивается. Чача-сан показывает ему в знак одобрения поднятый вверх большой палец, но Кирюин этого не видит. Он смотрит только на Гакта.       Прекрасного, совершенного, уверенного в себе… Он уже восстановил контроль над своими эмоциями. Рука обхватывает микрофон, он продолжает петь, мощный голос звучит так громко, что Кирюин слышит его даже сквозь наушники, всем телом ощущает вибрацию — и отчаянно пытается ей вторить, в унисон повторяя за Гактом строки припева. А по лицу вопреки всем сценариям расползается совершенно идиотская улыбка. (Одногруппники ещё долго будут припоминать ему это, Киришо уверен, но поделать с собой ничего не может).       Redemption пролетает как одно мгновение. Киришо выдыхает. Первая сложная часть позади. Впереди — та, что ещё сложнее.       — Мы ведь заранее все обговорили. Перед тем, как выходить на сцену, ты должен был сказать что-то вроде «Споем дуэтом». Разве нет? — с показным раздражением отчитывает его Гакт.       «Ты такой красивый, когда злишься. Хорошо, что не по-настоящему. Я бы не хотел, чтобы ты злился на меня по-настоящему…»       — Duetto shiyo? (Споем дуэтом?) — спрашивает Киришо. Неформально — плевать на формальность, на сцене можно, — просто эхом повторяя слова Гакта.       Гакт смеётся — и снова это не отрепетированная актерская улыбка, а совершенно искренний смех.       «А когда улыбаешься, ты еще красивее…»       Зал воет от восторга. У Кирюина перехватывает дыхание (ну и что, что эту сцену они репетировали!), когда Гакт соглашается на дуэт, спрашивая:       — Что именно ты хочешь спеть?       Крики зала, как шум волн. Собраться, выдохнуть.       — Часть Хайда-сана, Оранжевое солнце.       Гакт продолжает улыбаться, но теперь его улыбка неестественная, напряженная, застывшая, как у маски. И снова на долю секунды появляется это непонятное, тревожное выражение в его глазах, когда он слышит название этой песни. О чем он думает, что вспоминает? Киришо не знает. Но так хотел бы узнать...       Эта песня никогда не исполнялась на концертах.       — Я не пел её с Хайдом, а сейчас должен петь с тобой? — пренебрежение в голосе Гакта звучит настолько естественно, что слышать это почти больно.       Но, конечно, он соглашается — и это минута настоящего триумфа. Это то, о чем Киришо мечтал все эти годы — Гакт признаёт его как артиста.       Когда начинает играть Оранжевое солнце, Кирюин перестаёт замечать зрителей, музыкантов, для него не остаётся ничего, кроме этой песни, и никого, кроме Гакта. В этот момент они одни во всем мире, рядом, почти вместе.       Кирюин начинает петь первым. Он старается изо всех сил. Никогда раньше и никогда позже он не будет петь так же чисто, как в этот момент.       «Ты должен петь так, чтобы дотянуться до сердца каждого зрителя», — сказал ему Гакт перед концертом. Но Кирюин все равно поет не для зрителей.       «Единственное сердце, до которого я действительно хочу дотянуться — это твое…»       Закончив припев, он не может удержаться от улыбки — совершенно глупой, но такой счастливой. Взгляд Гакта кажется ему полным нежности — и от этого становится так тепло.       Когда вступает Гакт, Кирюин совершенно теряется. Он не знает, куда себя деть, не знает, как двигаться — ровно до той секунды, когда Гакт становится рядом с ним и внезапно обнимает его за плечи. Этого не было на репетиции.       Приятная тяжесть и тепло его руки, властно сжимающей плечо Кирюина, кончики пальцев на миг касаются чувствительной кожи шеи, и волны мурашек расползаются по всему телу…       И вопреки напутствию Кяна, Кирюин все-таки плачет. Незаметно для зрителей, пряча глаза за челкой, часто моргая, не дав слезам скатиться по щекам. Но одна все равно срывается с ресниц. Хорошо, что на плотном слое тонального крема ее почти не видно.       Кирюин счастлив как никогда и как никогда влюблен. От счастья трудно дышать, тепло сменяется жаром. Ему жарко и тесно в узком кожаном плаще и еще более узких, непроницаемых кожаных штанах. Он слишком взволнован и возбужден. В том самом смысле. Кажется, напутствие Кендзи и Джуна у него тоже выполнить не получится…       Гакт, конечно, без труда замечает это — долгий, внимательный взгляд вниз, полунасмешливый, но все равно понимающий. Кирюину стыдно за себя. Он краснеет — хорошо, что макияж все скрывает.       Кирюин сейчас полностью во власти Гакта. И ему это очень нравится. Нравится, когда Гакт снова обнимает его за плечи уверенным, совершенно собственническим жестом, заставляя идти вперед по ханамити (5). Она похожа на пирс, вдающийся в море. Гакт и Кирюин стоят вдвоем на этом пирсе, а вокруг них — темное море зрителей, над ними — оранжевое солнце прожекторов…       Они никогда не будут равными — ну и пусть. Кирюину этого не нужно. Достаточно и того, что Гакт смотрит на него и улыбается ему так ослепительно.       Его единственный кумир, его мечта, его собственное солнце.       Перед тем, как уйти со сцены, Кирюин кланяется — не залу, зала для него все еще не существует, а Гакту. А Гакт, будто желая окончательно его уничтожить, вдруг жмет ему руку — похолодевшие от волнения, подрагивающие пальцы сжимает сильная, тёплая ладонь. Это мучительно. Это прекрасно.       Горячая волна внутри, вызванная этим прикосновением, растекается по всему телу — учащая (ещё больше) сердцебиение, затуманивая мысли, скапливаясь жаркой тяжестью в паху.       Кирюин еще раз низко кланяется и сбегает прочь, чтобы не разрыдаться прямо на сцене.       Он рыдает за кулисами — уткнувшись лицом в поданное ему стаффом сухое, пахнущее химчисткой полотенце и с облегчением замечая, что поблизости нет любимых одногруппников, которые бы сразу же высмеяли его.       Какая-то девушка неуверенно протягивает ему бутылку воды — и у Киришо даже получается поблагодарить ее кивком головы. После нескольких глотков воды он немного успокаивается, поэтому может подойти к самому краю кулис, чтобы видеть сцену. Гакт поет с закрытыми глазами. Кирюин тоже закрывает глаза и наслаждается звучанием его голоса. Стафф делает вид, что их здесь нет.       Впрочем, для Кирюина их действительно почти нет. Ему совершенно плевать, что о нем подумают, но до конца выступления Гакта он точно останется здесь.       Звучат последние аккорды Juunigatsu no Love song, Гакт благодарит зал и желает зрителям Счастливого Рождества, под их бурные аплодисменты уходя со сцены.       Кирюин встречает его за кулисами.       — Великолепное выступление, Гакто-сан, — говорит он, с обожанием глядя на своего самого любимого человека в этом мире.       Гакт смотрит на него — сперва растерянно и удивленно, он не ожидал, что Кирюин будет ждать его, — потом со странной смесью благодарности и снисходительности. И снова для Кирюина весь остальной мир будто перестает существовать, и время будто замедляет свой ход. Он не замечает стафф, не замечает проходящих мимо музыкантов Гакта. В этом тесном пространстве закулисья, тускло освещенном лишь светом фонариков стаффа, для Кирюина нет никого, кроме Гакта.       Гакт стоит напротив него. Гакт смотрит на него. От волнения Кирюин с силой сжимает бутылку воды, которую держит в руках, и тонкий пластик начинает скрипеть. Гакт переводит взгляд своих гипнотических глаз на бутылку, забирает ее из рук Киришо, откручивает крышку и делает пару жадных глотков. Кирюин непроизвольно сглатывает одновременно с ним, пораженный внезапным пониманием — непрямой поцелуй! Гакт усмехается, бросив бутылку кому-то из стаффа.       — Подойди-ка, — протягивает руку. Киришо зачарованно делает один шаг вперед — и Гакт снова властно обнимает его за плечи, увлекая вместе с собой в коридор, ведущий к гримёркам. Кирюин успевает заметить улыбающееся лицо Чачамару, который следует за ними, размытое лицо идущего рядом парня из стаффа, освещающего дорогу фонариком. В этом длинном участке коридора, ведущем к сцене, всегда так темно… Потом Гакт, кивнув обогнавшему их Чачамару, толкает Киришо куда-то в сторону, к стене. Стафф проходит мимо вслед за Чачамару.       Гакт и Кирюин остаются вдвоем в темном коридоре. Кирюин оказывается прижат спиной к стене, а Гакт стоит прямо напротив, прикрыв его собой и лишая всяческих путей к отступлению. Так невероятно близко…       Из-за темноты Кирюин не может видеть лица Гакта, но зато обостряются остальные чувства. Сводящий с ума терпкий аромат парфюма, запах кожаной куртки, горячее, влажное дыхание, обжигающее ему лоб… Возбуждение, начавшее было сходить на нет, снова нарастает. И снова штаны становятся невероятно тесными. Кирюин пытается прижаться задницей к стене как можно плотнее, чтобы ни в коем случае не коснуться стоящего рядом Гакта пахом, но происходит совершенно противоположное — в коридоре слышатся чьи-то торопливые шаги, и Гакт придвигается к нему еще ближе, так что теперь эрекция Кирюина упирается ему в бедро. От этого прикосновения Кирюина будто прошибает током, и он едва может сдержать стон. Рассчитывать на то, что Гакт ничего не заметит, теперь точно бессмысленно.       Шаги удаляются, и снова тишину в коридоре нарушает лишь прерывистое дыхание Киришо.       — Я вижу, в моем присутствии у тебя поднимается настроение, — насмешливо говорит Гакт ему на ухо жарким шепотом.       Кирюин покрывается мурашками с головы до ног.       — Простите, пожалуйста, Гакто-сан, — бормочет он, сгорая от стыда. А Гакт снова его удивляет.       — Не извиняйся. Мне это льстит.       Глаза уже немного привыкли к темноте, поэтому Кирюин может видеть, как блеснули обнаженные в улыбке ровные белые зубы Гакта.       — Больше ничего не хочешь мне сказать? — спрашивает Гакт, даже не думая отстраняться.       И остатки здравого смысла Кирюина окончательно покидают. То, что происходит сейчас, невозможно и невероятно, и почти похоже на счастливый сон, а во сне разрешены любые глупости. К тому же, если чего-то очень хочешь — надо просто попросить. Поэтому…       — Kisu shiyo? (Поцелуй меня), — просит Кирюин.       Гакт стоит неподвижно. Кажется, он ждал чего-то совсем другого, и Киришо в очередной раз шокировал его своим ответом… Чёрт.       — Ты… ты… Нет, ты просто невозможен! — запинаясь, говорит Гакт и начинает смеяться, прислонившись лбом к стене рядом с головой Кирюина.       У него такой красивый смех… И он все еще так невероятно близко… Поэтому вместо правильного «извините», Кирюин говорит «пожалуйста».       Гакт перестает смеяться. Мгновения напряженного молчания кажутся вечностью. Кирюин закрывает глаза и ждет вполне уместного плевка в лицо или удара, но… его губ осторожно касаются теплые губы. Сначала мягко, невесомо, будто пробуя, но потом все более уверенно и настойчиво, подчиняя и сводя с ума. Кирюин не замечает, как начинает отвечать, а затем приоткрывает рот, умоляя углубить поцелуй, и Гакт охотно этим пользуется. Кажется, это называется «французский поцелуй», вспоминает Кирюин, и кажется, до сегодняшнего дня он не целовался вообще, потому что то, что у него было, не идет ни в какое сравнение с тем, что он испытывает сейчас…       Совсем невозможным это становится, когда Гакт начинает его раздевать, снимая с Кирюина кожаный плащ. Горячие руки проводят по обнаженным плечам, спуская вниз рукава, и от этих прикосновений Кирюин будто плавится и отчаянно жаждет продолжения, но...       Как только плащ оказывается у Гакта, поцелуй внезапно прекращается. Гакт резко отстраняется от разомлевшего от ласк и задыхающегося от возбуждения Кирюина.       — «Спасибо за дуэт, Гакто-сан», вот что ты должен был мне сказать, — издевательски ровным голосом произносит Гакт. Он совершенно спокоен. — Плащ я сам верну Чачамару, не беспокойся.       И он невозмутимо разворачивается и собирается уходить. Самовлюбленный эгоист! Но все равно — самый любимый.       — Спасибо, Гакто-сан, — находит в себе силы сказать Кирюин. — За… за все. Я так счастлив… очень счастлив…       Гакт ничего не отвечает, закинув плащ на плечо. Но все равно медлит, прежде чем уйти, будто чего-то ждет. И Кирюин, понимая, что другого шанса не будет, набравшись смелости, все-таки осторожно спрашивает:       — Может, повторим? Когда-нибудь?       Пару секунд Гакт молчит. Кирюин очень боится услышать жесткое «нет», но…       — Когда-нибудь, — эхом повторяет его слова Гакт. — Это точно была не последняя наша встреча, инопланетянин Шо, — негромкий смешок, после чего Гакт все-таки уходит, уже не оборачиваясь.       Кирюин стоит, привалившись спиной к стене. Во всем теле сильная слабость, и ноги почти не держат его. Сдерживать слезы он уже даже не пытается.       Воздух вокруг ещё пропитан сладким ароматом парфюма Гакта. Кирюин закрывает глаза и делает глубокий вдох, он хочет вобрать в себя этот восхитительный запах, весь, до последней молекулы. Наполниться, пропитаться им…       Минуту, две, три. Он хочет хоть немного продлить эти мгновения абсолютного счастья, когда недостижимая, казалось, мечта внезапно стала реальностью.       А потом резко открывает глаза, вытирает слезы и почти твердой походкой направляется в гримёрку. Молча переодевается, стараясь не замечать развеселившихся при его появлении мемберов («Глазам не верю, и правда стояк!», «И морда заплаканная…», «Джун-кун, ты мне проспорил!», «Надеюсь, это не попало в запись?», «Кошмар, полный кошмар!»). У Кирюина совершенно нет сил на то, чтобы попросить их заткнуться. К тому же, они имеют полное право над ним смеяться, сегодня он действительно облажался. Так что пусть продолжают ржать и переглядываться, как сейчас, а он просто будет их игнорировать.       Странно, но даже переодевшись в свою одежду, Кирюин по прежнему чувствует на себе аромат Гакта. Кажется, он и впрямь пропитался им. Аромат преследует его на протяжении всего пути к парковке и даже как будто усиливается в машине. Этот невыносимо терпкий, пьянящий аромат, с которым теперь так много связано. Воспоминания и ощущения. Стоит закрыть глаза, и Кирюин снова будто наяву чувствует прикосновение теплых, нежных губ к своим губам, сильные руки на своих плечах. И вокруг него этот запах… Его запах. Настолько сильный в тот момент их невозможной близости, но ещё более сильный сейчас, когда Кирюин вспоминает об этом.       — Чёрт, всё, я больше не могу! — вдруг восклицает Джун. — У меня уже голова раскалывается от этой вони! — Он вскакивает со своего места и открывает люк, прижавшись носом к открывшейся щели.       — Спасены! — хором выдыхают Кендзи и Кян, придвигаясь к источнику свежего воздуха.       — Наконец-то! — орут с передних сидений водитель и менеджер, тоже на всю открывая окна.       Прохладный воздух наполняет салон минивэна. Одногруппники жадно дышат, будто вынырнув на поверхность после глубокого погружения. Кирюин смотрит на них с недоумением и совершенно не понимает, что, чёрт возьми, тут происходит.       Надышавшись вдоволь, мемберы снова рассаживаются по местам. Смотрят на растерянного Кирюина, переглядываются, начинают ржать.       — Да что случилось? — с раздражением спрашивает Кирюин.       — А ты до сих пор не понял? — хитро улыбается Кян. — Неужели ничего не чувствуешь?       — Видать, от слез нос заложило, — высказал предположение Джун.       — Понюхай свою футболку, — вносит ясность Кендзи.       Кирюин, с недоверием глядя на одногруппников, осторожно приподнимает край футболки и принюхивается. Невероятно сильный аромат духов Гакта… Это не он пропитался этим запахом, а его футболка. Но… как?       — Пока ты там ревел, как влюбленная школьница, мы зашли в его гримёрку и немного сбрызнули твою футболку его духами, — снисходит до объяснений Ютака.       — Немного?! — возмущается Джун. — Да ты полфлакона вылил, не меньше!       — Больше, больше! — подхватывает Кендзи.       Идиоты проклятые!       Кирюин не знает, чего сейчас хочет больше — передушить их всех или расплакаться от жалости к себе. Ему невероятно стыдно — нет, не перед этими веселящимися придурками, а перед Гактом. Что он теперь подумает?..       В кармане вибрирует телефон. Кирюин достает мобильник — новое входящее сообщение. Номер неизвестен. Текст краток: «Egoist Platinum, если ты вдруг не знаешь. Можешь подарить мне на Рождество». И адрес.       И все остальное уже не имеет значения. На душе становится сразу так тепло, и спокойно, и радостно. Наверное, это просветление.       — Гляди, он опять ревёт!       — Плакса-вокалист — горе в группе!       — Memeshikute! Memeshikute! Memeshikute!       — И я тоже вас люблю! — совершенно искренне говорит Кирюин, бросаясь обнимать этих придурков, которые, сами того не подозревая, устроили ему настоящее рождественское чудо.