Pedelavium

— Ну не-е-ет. Если он это сделает, я ноги ему целовать буду. От восхищения. — Кому? — Джон очнулся из задумчивого состояния и посмотрел в сторону компании, которая кажется играла в правду или действие, и кажется, даже с ним в том числе, и кажется это его дом, да? — Тебе, — ответил Джинджер. И немедленно уточнил: — Я. Джон тряхнул головой и спросил, что, собственно, ему сделать-то надо. Какая-то девушка со смехом сказала ему, что раздеться, причём полностью, и прыгнуть так в бассейн, не включая освещение. — Так ничего же не видно будет, — задумчиво выдал Джон, гадая, когда он успел выбрать действие, и не проще ли было рассказать какую-нибудь гадость о себе, чем сейчас пытаться вникнуть в суть идиотского задания. — Вот именно! Тебе ничего не будет видно и ты промахнёшься мимо бассейна. Я поспорить готова. Джон завис секунд на пять, а потом спросил, можно ли всё-таки включить освещение, но завязать ему при этом глаза. Чтобы всем всё было видно, кроме него. Девушка была явно не очень хорошо с ним знакома. Она удивилась, и сказала, что он сам себе усложняет задание, и это странно, но хорошо, она согласна. Джинджер осторожно и обеспокоенно уточнил, осознаёт ли Джон, что собирается раздеться перед некоторым, довольно внушительным, количеством людей, и сам настаивает на том, чтобы эти люди увидели как можно больше. — А… Угу. Думаешь, здесь есть кто-то, кто никогда не видел голую жопу? Кто то в углу шёпотом сказал что Джон ведь даже не пил. Джона просто заинтересовала идея целования ног. От восхищения. А все остальные пили, и Джинджер, вроде бы, тоже, но немного, он не пьет много, так что Джинджер всё запомнит, а у остальных его голая жопа выветрится из памяти к завтрашнему утру. Наверное. Его всегда удивляло, как они вообще хоть что-то соображают. Не то, чтобы он хотел, чтобы среди воспоминаний Джинджера обреталась его жопа, но вроде он ее и так видел, скорее всего, они столько лет вместе в туры ездят, что наверное видели уже всё. Вообще всё. И почти всё это время они дружат, так что хрен с ней, с жопой. Потом ему с полчаса выбирали повязку, через которую точно ничего не видно, потом он прыгнул в чёртов бассейн, естественно даже не подумав промахнуться, потом ему помогли выбраться — и это был Джинджер, разумеется, — и ещё вытерли полотенцем, и это тоже был Джинджер, потому что он единственный, кто заботится и задумывается о подобных вещах. Что было потом он не особенно запомнил, снова потерялся в бесконечном космосе, и мышление его перешло в привычное состояние потока образов и звуков, из которых можно что-то создать, и этим он в конце концов и занялся. Вроде бы, его выступление произвело сильное впечатление. И хорошо. Идиотская история с продолжением. Продолжение последовало, когда они увиделись наедине. Рита, кажется, улетела в Милан, и на этом он перестал слушать, так что цель её путешествия осталась ему неизвестна, и настроение у него в тот день было так себе, так что он позвонил Джинджеру, и спросил не занят ли тот, и не составит ли он ему компанию. И едва положив трубку вспомнил историю с бассейном, так что настроение его начало стремительно улучшаться. Нет, он не сразу напомнил. Он напомнил после того, как они ритуально обнялись на входе, и поднялись к нему в спальню, и он полтора часа играл какие-то наброски, прерываясь только чтобы спросить, нравится ли Джинджеру, и начиная играть снова не дожидаясь ответа. Соблюдение приличий тут совершенно ни при чём, просто Джон регулярно улетает в космос, вот и всё, особенно в расслабленном состоянии, особенно тогда и там, где ему комфортно. Потом он вспомнил, и рассмеялся, и оборвал мелодию так резко, что Джинджер вздрогнул. — Слушай, ты помнишь, когда мы… Ну, когда я прыгал в бассейн, ты сказал, что если я это сделаю, ты будешь целовать мне ноги? От восхищения. — Ага, — Джинджер улыбнулся. — Помню. — Если ты надеешься, что это фигура речи, то ты ошибаешься, — Джон оскалился, предвкушая ебанутое развлечение. — Я, если хочешь знать, только ради этого и согласился. Джинджер хихикнул и махнул рукой. — Не надеюсь. Тебя всегда цепляет всё самое идиотское. — Это почему ты считаешь, что целовать мне ноги от восхищения — самое идиотское? — наигранно обиделся Джон. — Мне кажется, так вообще все и должны делать. Без всяких условий вроде бассейнов, причём. Но почему-то никто не делает, и даже не предлагает. — О, ладно, — Джинджер хихикает. — Я предлагаю. Но только ты осторожнее, мало ли, понравится ещё, придётся вступать в ряды извращенцев. Ага. Личные приколы. Это всё потому, что Джон при любом неудобном случае (и ни разу при удобном!) вспоминает что-то насчёт Джинджера и ящика с определённого рода девайсами, который он однажды обнаружил у этого самого Джинджера в спальне. Да он и не скрывает особо, ну, замка на ящике точно не висит, и если бы кто-то ещё, кроме Джона, открывал всякие ящики в чужих спальнях, это не было бы его личным открытием. — Не-е-е-т. Я нормальный. У меня нету ящиков со всякой там лошадиной сбруей и никогда не будет. Джинджер фыркает. — Мне прямо сейчас начинать? Целовать-то твои прекрасные ноги, в знак восхищения твоим безрассудством? — Ага. — Джон разваливается на кровати, и откладывает гитару. Не очень далеко. И вытягивает ноги, растопырив пальцы, и выпятив пятки. Джинджер хихикает, отвешивает ему шутовской поклон, и садится на пол рядом. — Не, не так. Расслабься. Джон ржёт, потому что звучит это почти по-медицински, словно он в кабинете у врача, но он знает Джинджера тысячу лет, и понимает, что должно это было звучать наигранно-эротично. — Ну, видишь ли, я не знаю, как это делают. Мне ноги никогда не целовали. Это ты у нас профессионал в такого рода… — Ага… Поэтому расслабься, а? Послушай… профессионала. Уже не по-медицински, и то хлеб. Просто спокойно. Джон расслабляет ступни и с интересом разглядывает абсолютно невозмутимую рожу Джинджера. Удивительное создание. Он стесняется, когда у него спрашивают, как его дела и вообще когда угодно. Только не сейчас, хотя ситуация неловкая настолько, что даже внутренний космос Джона нарушают некоторые магнитные бури. …про которые он забывает даже слишком быстро. У Джинджера мягкие губы. У Джинджера очень мягкие губы, тёплые и нежные, словно кошачья кожа, и — Джон не ожидал этого узнать — очень впечатляющий язык. Другого эпитета голова ему не подкидывает, голова Джона очень быстро теряет способность соображать вообще хоть как-нибудь, и занята она очень долго только одной мыслью — не спалиться. Джинджер ему либо отомстить решил за годы подколов по поводу ящика, либо ещё что-нибудь, потому что вообще-то он не мстительный, но чем-то же должно объясняться то, что он всерьёз целует и облизывает его ступни, обводя языком каждый палец, и осторожно сгибая суставы, чтобы дотянуться куда-нибудь ещё. Он это делает с обеими ступнями поочерёдно, держа их в ладонях, которые ни разу не мягкие, которые одна сплошная мозоль, но это тоже почему-то божественно, и Джону хочется застонать, хотя он вообще практически никогда не стонет — если не считать за стоны сдавленный всхлип во время оргазма, который длится не больше нескольких секунд. А ещё у него стоит. Разумеется, блядь, у него стоит, и почему никто не делал этого раньше, почему этого не сделала Рита, почему этого не сделала хоть одна из его бывших, почему это сделал именно, блядь, Джинджер, чтоб его, и Джон уверен, что это не его любимое занятие, и будет слишком неловко, если он поймёт, как это на Джона влияет, и почему это происходит почти что на спор, и как ему жить-то c этим теперь, и хорошо, что Джинджер не видит его лица, хотя он и по лицам не очень-то читает, но они знакомы тысячу лет, они слишком хорошо знакомы. У Джона так и не хватает духу его остановить. Джинджер останавливается сам, улыбается, и спрашивает: — Ну как, доволен? — К… Как слон, — выговаривает Джон и пытается улыбаться, выходит так себе, он уверен, тем более, что у него напротив кровати зеркало висит, но Джинджер ничего не замечает. Он спокойно поднимается с пола, и усаживается в кресло, на прежнее место, а Джон подбирает под себя ноги и хватает гитару снова, и еще полтора часа играет, причем первые минут пятнадцать какую-то полную чушь, потому что у него стоит и ему немного не до музыки, и он вообще не знал, что такие состояния существуют. Когда они расстаются, Джон растягивается на кровати, и смотрит на свои ноги так, как будто впервые их видит. Он думает о случившемся какое-то время, достаточное для того, чтобы у него снова встало, а поскольку вероятности спалиться больше не существует, он стаскивает трусы и дрочит, потирая ступни друг об друга, и представляя, что делает это прямо в том моменте, когда мягкие губы Джинджера прикасались к ним. Кончая, он сворачивается в клубок, прижимая колени к животу, и неожиданно вырубается после этого. Слишком много переживаний на единицу времени. *** Проходит три месяца, или около того, к моменту, когда Джону конкретно так надоедает постоянно представлять одно и то же. Возможно, эта причина является главной. А возможно, у него всё-таки есть совесть, и это нечестно, молчать о подобных вещах, учитывая, сколько лет они знакомы. Возможно также, что он надеется, что ему как-нибудь удастся уговорить Джинджера повторить, и вот это на роль главной причины подходит лучше всего, но Джон в этом ни за что даже сам себе не признается. Джинджеру он всё-таки признаётся. — Помнишь историю с ногами? — А? — Джинджер улыбается. — Помню. А что? — Помнишь, ты мне пророчествовал, что мне понравится и мне придётся вступать в ряды извращенцев? — Да ладно тебе, я пошутил. Ничего тебе не придётся. Ты, в отличие от меня, абсолютно нормальный. — Ну… Боже, только в обморок не падай, но нет. Ты, блядь, был прав. Мне охуеть как понравилось. — Угу. А я балерина, — Джинджер вздыхает и смотрит на Джона взглядом из серии «как же тебе не стыдно». — Чёрт, я… Я серьёзно. Ты можешь послушать? — Разумеется, — Джинджер перестаёт улыбаться и смотрит на него обеспокоенно. — Что-то случилось? — Ага. Когды ты… В общем, когда ты это делал, мне… Мне нравилось, и очень стонать хотелось, и я вообще не помню, чтобы что-то настолько крутое со мной делали, и я потом долго играл хуйню, чтобы ты не заметил, что у меня стоит. Стрелять уже можно, но это ещё не всё. — Не всё? — непонятным тоном спрашивает Джинджер, и лицо у него охуевшее, впрочем, оно у него всегда охуевшее, и сейчас не особенно больше, чем обычно, и это хотя бы не отвращение, что уже хорошо, хотя неизвестно, считает ли Джинджер себя вправе испытывать отвращение хоть к чему-нибудь вообще и в конце концов он тоже в этом виноват. — С тех пор я прокручивал ту сцену в голове тысячу раз, я ее в туалете храню, вместо порножурнала, ну, понимаешь, и я… Чёрт. Я просто решил, что ты должен знать. Теперь точно можешь стрелять. — Я могу повторить, — Джинджер пожимает плечами. — Вообще без проблем. Джон выпадает в космос целиком на целых десять минут. Потом они идут в спальню и повторяют, но с некоторыми изменениями. Во-первых, Джон не сдерживается, и издаёт все звуки, которые хочет издавать. Во-вторых, Джинджер — впечатлённый звуками, или сам по себе — предлагает Джону подрочить, если хочется, и естественно ему хочется — а потом ему хочется кое-что ещё, и… — Можно… Боже, прости, можно… Твоей рукой? — Джон слышит свой голос так, словно он звучит из очень далёкой галактики, и прикусывает губу, осознав услышанное, но Джинджер протягивает руку, и кладёт пальцы на его член, и двигает ими, и это так же охуенно, как его прикосновения к ступням, или это в сочетании охуенно, Джон понятия не имеет, Джон кончает через несколько секунд, дёргаясь всем телом и поскуливая, и ему охуеть как стыдно, и невыносимо страшно смотреть на Джинджера, ему кажется, он попросил слишком много, и теперь непонятно, как… Вообще ничего непонятно. — Эй. Джон всё-таки открывает глаза. — Я не против, что ты этого хочешь. — Но ты же не хочешь… — рассеянно бормочет Джон, пытаясь сфокусироваться хоть на чём-нибудь. Лицо Джинджера, маячащее над ним, кажется ему источником божественной кары. — Не хотел бы — не сделал бы. Всё нормально, правда. — Мне кажется, я тебя насилую, или типа того, — сообщает Джон почти нормальным тоном. На самом деле, ему кажется, что ему и это тоже можно хотеть. И должно быть можно. Но всё-таки. — Не насилуешь. Вообще ничего такого, чего бы я не хотел, и… я не буду против, если ты мне тоже немного поможешь… Если это… Джинджер разводит руками, указывая взглядом на собственную промежность, и джинсы там ощутимо топорщатся. Джон хихикает. — Вообще без проблем.