Возвращение

Лобода не то, что хотела увидеть Тилля - она даже не ожидала его возвращения, спустя столько лет. Не ожидала его, такого повзрослевшего за прошедшую туманность дней, которые текли издевательски медленно, состаривая обоих, и оставляя привкус горькой радости от ностальгии. И лучше бы Света не вспоминала каждую ночь о прошедшем времени, не думала об этом шальном немце, не молилась в храме за его благополучие, какой-бы дрянью он не оказался. А дрянью он был той ещё, да. Больно и смешно вспоминать, как он сбежал перед самым началом их венчания, оставив смятый клочок бумаги, где выцарапал на ломаном украинском что-то о том, что не готов к семейной жизни, и делал ей предложение в пьяном угаре. Придурок-немец опозорил саму Свету, и ее семью, из-за чего их потом насмех подняли, завидев ее - тыкали пальцами. О, это были самые ужасные месяцы в жизни Лободы! Липкая ненависть к себе, как и к другим, заполняли ее, морально разрушая, и занижая самооценку. Самооценку, которая уже тогда была на дне, а потом опустилась ниже плинтуса, ниже холодного пола церкви, где должно было пройти венчание. Отец с тех пор во всю плюется в сторону немцев, считая, что все они такие-же, как и Линдеманн - ненадежные, самоуверенные и напыщенные трусы. А ведь были и те, кто не были такими. И Тилль по определению не должен был быть таким. Не должен... Он не должен стоять здесь, с едкой ухмылкой, которая пропитана желчью, ехидно спрашивая глазами, почему она пришла. Будто это не он сбежал тогда, оставив ее разбитой и униженной. - Я соскучился, - как-бы отвечая на не заданный вопрос Лободы, Линдеманн склонил голову набок, приветствуя. Света не слишком ласково хмыкнула, небрежно бросив сумку в прихожей, сложила руки на груди, испепеляя немца взглядом. - тебя здесь никто не ждал и не ждет - протянула девушка, сморщившись от того, как жалко она сейчас это произнесла. Мужской грубый бас звучит раскатисто - словно гром. - я знаю, да только не мог не поведаться с тобой... Тянет Тилль, позволяя себе сделать улыбку ещё шире, а блеск ставень - ещё самоуверенней. - Svetlana Lindemann... - несколько задумчиво произносит немец, тоже складывая руки на груди - смешно звучит. - это почему? - интересуется Лобода. - имя с фамилией не сочетается. Nein, смени ты имя, например, на "Аделина", то звучало бы красиво. И нет, ты не подумай, что мне твое имя не нравится. Не то, чтобы Лобода боялась, что Тиллю не нравится ее имя. Страшнее то, что он стоит здесь, перед ней, и улыбается так по свойски - насмешливо, с едкой ноткой призрение, и слабым извиняющимся оттенком. Будто ему за что-то стыдно, или он виноват. И эта улыбка у него была всегда - во всяком случае столько, сколько с ним знакома украинка. Странно, но только сейчас она поняла, как-же хочет набить ему его наглую морду. И только физические данные мешают ей это сделать. Со стороны это выглядело бы странно - тощая бабища, в которой был метр-семьдесят-два, пытается поколотить монстрообразную немецкую дылду, которая привосходит девушку в весе и ростом чуть меньше двух метров. Лобода невольно поймала на себе равнодушный взгляд Тилля - и по тускло-зеленому цвету его окуляров она поняла, что их мысли очень схожи. И от того Светлана ощущает себя очень не приятно - она даже мыслит одинаково с этим иродом! - очень хочешь меня побить? - будничным тоном интересуется немец. - ну да, а что? - отвечает Лобода - кулаки чешутся. - не, ну можешь, конечно, покалечить меня - с неким энтузиазмом тянет Линдеманн - я, собственно, и не против. Один мой (Тилль довольно жмуриться, налегая на это местоимение, словно сытый кот) хороший врач мне выявил щекотливый диагноз-приговор. - и какой же? - несколько нетерпеливо интересуется Света. "Неужто рак!?" - проносятся печальные, хотя они по определению не должны быть таковыми, мысли в буйной девичьей головке. - ма-зо-хиз-м, - по слогам, словно ребенку читает слово, отвечает Линдеманн. Да, он из тех людей, которым легко говорит о боли - как моральной, так и физической, - он из тех, кто привык старадать и отдавать, и не получать ничего в замен. Может, когда Лобода согласилась на его предложение - он испугался ответа на свои чувства - которые, не факт, что были настоящими - и позорно сбежал? Да, возможно. Тилль просто испугался ответственности. - если тебе полегчает... - снова подает голос Линдеманн, складывая пальцы домиком - можешь избить меня. Ich mag es trotzdem (Мне, в любом случае, это понравится). Губы у Светы заметно заметно задрожали - не может она ударить человека, кем бы он не был. И не понятно, знает об этом немец, или нет. - я не могу так, - отрезает Светлана, подавляя тяжкий и горький вздох. Взглянув на него, Лобода начинает подозревать, что он наслаждается ее бессилием, да и всей ситуацией в целом. "Зря-зря" - хихикает бош, делая голос МАКСИМАЛЬНО мерзким - это у него тоже более чем ПРЕКРАСНО получается. Теперь, украинка не сомневается, что этого ублюдка вся эта ситуация веселит в целом - но не мог же он вернуться только для того, чтобы по-насмехаться? Или... Мог?.. "Господи, ну почему именно мы!?" - не раз хотела спросить девушка, приправив эту заезжую в голове фразу громкой и шумной истерикой, с битьём посуды, и ударением в самобичевание - классика. Почему у Тилля все в жизни было плохо, раз он стал со временем конченным мудаком? Почему Света делает вид, что ненавидет Линдеманна, хотя, возможно, уже простила? - Dummes, dummes Baby (глупый, глупый ребенок) - корит ее немец, покачивая головой так, будто она (голова) держится на сломанном шарнире, и вот-вот обвиснет на изломанной шее, чтобы приобрести покой на широкой груди. Возможно, это было самый страшный упрек в жизни Светы. Нет, она и вправду дурочка, раз надеялась на что-то серьезное. Тиллл Линдеманн - не такой. Он ценит свободу и свою жизнь, какой бы дерьмовой она не оказалась в определенный отрезок времени, и это значит, что германец будет до последнего бороться да свободу. Даже если для этого придется перегрызть стальные прутья. На следующее утро, когда Лобода просыпается в кровати одна, в комнате ещё витает сладковато-пахучий запах секса, а она - одна. Собственно, она и не надеялась, что Линдеманн хотя бы дождется ее пробуждения. - ну может, оно и к лучшему? - сама у себя спрашивает Света, удивляясь, как-же жалко и приглушённо звучит ее голос после глубокого орала. (Чуть позже, на столе обнаружиться смятый клочок бумаги, где почти-иссохшими чернилами было написано нелепое "прости")