Ashes

Вина паршивое чувство. Паршивее узкой тюремной камеры, крыс, плотоядно поглядывающих из тени угла, глаз сокамерников, переполненных местью, не понимающих за что именно. Несколько золотых родят внутри нужные чувства, но не их осознание. Вина паршивее жалостливого взгляда друга, неловко хлопающего по плечу в попытке стать немного ближе к твоей беде. Лютик искренен и чист в своих помыслах и Геральт всегда будет ему благодарен. Но сейчас он просто хочет остаться один. Даже по прошествии стольких дней улицы до сих пор смердят кровью. Геральт видит её повсюду, на прилавке у булочника, железных дверях банка Чианфанелли, у которых стража организовала одно из своих самых удачных укрытий. Он видит на башнях россыпи алых капель, а проехавшая по грязи нога чавкает чьими-то внутренностями, обвивая носок сапога. Он не может остаться и не может уехать. Замкнутый круг, в котором Геральт огромная плотная дыра с ошибочным человеческим силуэтом. Корво Бьянко выглядит жалкой подачкой, но Геральт цепляется за единственное, что может назвать домом после огромной дырявой крепости. Он слышал истории о ведьмаках, что получали в награду настоящие сокровища, о тех, что заводили семью и сколачивали верные банды, размером с хорошую деревню. Но всё это лишь отражение звёзд, размывающиеся быстрее, чем болт успевает вонзится в шею, направляемый рукой многочисленно нажитых врагов. Геральт знает, что цепляется за этот воздух также, как делали они, слепо надеясь на лучшее, но прагматично зная исход. Ни один ведьмак не умер в своей постели, и это не просто страшная сказка. Но он всё равно хватается. Туссент, как отдельный мир, сказочный, ажурный, вечно сияющий в солнце и пестрящий сладким запахом вин. Он помнит его вечной сказкой, где забываешь грязь реального мира и просто живёшь, покачиваясь на волнах умиротворения и терпкого забытья. Туссент отражение Страны тысячи сказок Арториуса, где кровь высыхает к рассвету, а трава укрывает потрошённые трупы зелёным ковром. Ты ошибся, Детлафф. Этот город скорее утонет в вине. Его почти не удивило, когда взгляду предстал Тесхам Мутна. Этот мир не подходил для них, порождений Сопряжения Сфер, вывернутых и выброшенных в мир, где даже его истинных правителей сумели согнать в резервации. Пока утопцы прятались на болотах, волколаки покоряли леса, а драконы гнездились в новых пещерах, вампиры проникались красотой ажурной страны, сливаясь с толпой и выверяя границы новых угодий. Новая цивилизация, с достаточной степенью ограниченного властолюбия, предпочитавших влавствовать из-под полы. Разумно и так отлично от них, сильнее любых клыков и перепончатых крыльев. Разумно и безопасно для всех. — Детлафф, чёрт… Геральт шипит, наматывая на кулак чёрные с проседью пряди. Они достаточно удобно ложатся в руку, чтобы дёрнуть наверх, заставляя поднять голову до обнажившейся шеи с узором пульсирующих вен. Вампир смотрит дико, обнажая клыки, едва задевая острым кончиком свежий укус под левым соском. Он быстро наливается кровью, почти перекрывая собой мелкий шрам, оставленный зубами водной бабы. Геральт готов поставить бриллианты против орехов на то, что Детлафф специально примерялся именно к этому месту. Проклятый собственник. — Ты сегодня решил не трахнуть меня, а сожрать? Золотистая радужка отливает огненным солнцем, опасно пригревающим непокрытые головы в полдень. Да он будто был рождён для этого города. — И то и другое, ведьмак! Их первая встреча закончилась ничем. Парой взглядов издалека, внимательным Детлаффа и полупьяным Геральта, на утро благополучно списавшего всё на алкогольный бред. Регис молчал, а может просто не знал, лавируя меж аккуратных вопросов и посматривая в сторону тоскливым взглядом. Его тоже съедала вина. За город, за импульсивность собрата, и даже за Сианну, на что Геральт всё чаще ловил себя на мысли, о связи, объединяющих всех известных ему «проклятых черного солнца» — совершение одной и той же ошибки. Все они, пройдя сквозь тернистый путь боли и унижений, выбирали не ту тропу. Насилие порождает насилие, и тот, кто не испытывает сомнений и не знает раскаянья, никогда не вырвется из этого круга. Детлафф оставляет на нём следы, много следов. Укусы, полукружия ногтей, длинные полосы, идущие от груди и до верхушки пупка, и столь же открыто предлагает себя. Ему наплевать, что будет потом, следы на нём заживают быстро, да и в целом чужие взгляды не слишком трогают его самолюбие. Геральт ненавидит его за эту пренебрежительность, каждое последующее утро закутываясь в тяжелую броню, едва способную скрыть оставленное непотребство, и выходя на встречу палящему солнцу. Уже к середине дня хочется прыгнуть в Сансретур и остаться на её глубоком дне, пока ненасытное светило не скроется за горизонтом. Каждую их новую встречу Геральт обещает сам себе, что, вот, ещё хоть раз и он врежет по этим клыкам, да так, что звук их клацанья срезонирует до самых последних таверн Новиграда. И каждый раз одурманненым взглядом любуется на свежие метки, яркой россыпью покрывающие едва поджившие старые. Им это нужно? Геральт не находит ответа, обсасывая прокушенные пальцы, втирая в корень языка пряный вкус чужой крови. Он всегда действует одинаково, использует для смазки только то, чем их одарила природа. Никакого масла, воды или зелий, только кровь из едва освежеванных ран и слюна, обильно стекающая до последней фаланги. Вторая их встреча полнилась упрёками, звериными рыками и звоном серебра. Геральт не пытается бить, лишь обороняется, отталкивая когти, подозрительно попадающие только в закованные бронёй места. Их беседа выходит бессвязной и совершенно бесполезной, наполненной оправданиями и уникальной, собственной правдой. Геральта обвиняют во вмешательстве, сладкой лжи, чей поток оборвался одним движением заточенного клинка. А ведь его предупреждали, и по-хорошему просили не вмешиваться. Дел-то и оставалось всего на пару жертв. В свою очередь Геральт обвинил кровососа в своеволии и гордыни, что ставит подобных ему выше людей, просто потому что может, тем самым подчеркивая правдивость строк о выродках из бестиариев, заслуживающих единственно — смерти. Эта правда оказалась уродливой, как и всё, что имело отношение к однобоким суждениям. Он извинился, конечно, позже, привалившись к толстому стволу и жадно вдыхая сладкий ночной воздух. Они решили оставить все разбирательства в прошлом, прекрасно понимая, что единая истина не решит ничего, только разбередит едва поджившие раны. Что сделано, то сделано. Бессердечное оправдание жизни. Детлафф любит брать его, сажая на колени и обхватывая поперёк груди. Его рука прижимается к левой, ловя изменения пульса, а губы не переставая терзают шею, жестко втягивая кожу в рот, покусывая, но не позволяя крови окропить рот. Геральт видит в этом некую ритуальную интимность, особый подчерк, присущий вампиру, зарождающейся на почве первой близости. Он толком не знает, что чувствует Детлафф, рвано толкаясь внутрь и порыкивая на ухо. Они оба утоляют болезненную потребность забыться, разделяя общую вину и жгучие воспоминания. Геральт не думает ни о чём, кроме удовольствия, лишь иногда ловя свою руку на нежном движении по чужому загривку, отчего стоны Детлаффа становятся почти отчаянными. Он мягко прихватывает губы, слепо тычущиеся в щёку, безнадёжно уставшие от невозможности пробраться под кожу. Детлафф осаживает себя каждый раз, и Геральт снова не думает — почему? — лишь предлагает: — Укуси. Член замирает глубоко внутри, остро задев нужную точку, заставив Геральта до хруста выгнуть спину. Он не видит его глаз, но в направленном взгляде затылком различает притаившиеся нотки вопроса и намёка на безумие. — Давай. Я же знаю, ты этого хочешь. Белые пряди взметаются к чёрным, разбавляя лоснящуюся седину, сильнее открывая клыкам влажную полоску кожи. — Давай. Я позволяю тебе. Геральт хочет лишь дать… что-нибудь равнозначное. Равноценное причинённой боли, выжженной под сердцем и навсегда потускневшей в глубине золота глаз. Так себе обмен — кровь старого ведьмака за кровь истинных чувств. Но Детлафф берёт, то, что ему предлагают. Он щадит артерию и впивается ниже, пуская по коже вибрации тихого звука. Геральт слышит в нём стон раненого зверя, отчаянье и горечь. Последнее почти сразу ощущается на языке едким привкусом. Детлафф не пьёт даже, просто держит, прижимаясь губами, лишь раз дёргая кадыком для проформы. Держит и вбивается в него так жестко, как только возможно, удерживая на грани острой боли и удовольствия, притираясь головкой точно к той точке, от которой минутами ранее тело Геральта прошила сладкая судорога. Громкие шлепки тело о тело тревожат лес, прогоняя животных по норам и заставляя ночных птиц беспокойно вспархивать с веток дерева, под которым два тела сплелись в акте ненасытной похоти. Совсем недалеко граница с первой таверной, горящей огнями гулянья и распираемая разудалыми криками. Город празднует Ламмас, не щадя вина и мяса, забитого в последних лучах предзакатного солнца. Оно ещё пахнет кровью, шкварча на сковородке в открытом очаге и обливая слюнями десятки страждущих ртов. Детлафф ловит капельку, что стекает из уголка его губ и размазывает по нижней, втирая неповторимый вкус собственной кожи. Им наплевать на крики, стихающие и долетающие до них лишь своим полурастворённым призраком. Плевать на шорох, колыхающий кусты в отдалении и цокот копыт, поднимающих пыль на близлежащей дороге в Туссент. Геральт сжимается крепко внутри, подгоняя Детлаффа к оргазму, чувствуя всего несколько точных движений до собственного. Его маленькая прихоть. И рука, лениво скользящая по стволу, пережимает у основания, срывая с губ недовольный стон, ярко намекая на то, что она сама знает, как лучше. Геральт не задаёт себе бесполезных вопросов — почему всё вышло именно так? Почему вопреки обещанию и логичному скрежету металла о когти, или хотя бы стабильному нейтралитету, при каждой встрече они трахаются как в последний раз, забираясь под кожу и проникая глубоко в чувства друг друга. Пальцам так приятно гладить темные гладкие пряди, а бёдрам чувствовать, как меж них стекает чужое семя, что становится совсем не до праведности поступков, отдавая тело размеренной предоргазменной неге. — Укусишь меня ещё раз… Он не успевает закончить, топя последние слоги в мягких губах и скользнувшим глубоко языке. — Только так тебя можно заткнуть, ведьмак. Детлафф касается щеки, всегда, словно оставляя на коже след, жар от которого не сойдёт даже под лучами горячего туссентского солнца. — Эй, Детлафф. Слова врезаются в спину, безупречно затянутую в кожу черного сюртука. — Ммм? — Меня зовут Геральт.