Сноходец

Кап… Кап… Кап… Медленно подкапывал кран в ванной комнате. Капли тихонько стучали в стертую и некогда белую эмаль, убаюкивали, успокаивали. Кап… Кап… Кап… Веки смыкались, сон приходил, как я ни старалась его отсрочить. Снаружи шёл дождь, ветер не беспокоил кроны чёрных тополей. Кап… кап… Кап… Кап… Кап… Медленно подкапывал кран в ванной комнате. Капли тихонько стучали в стертую и некогда белую эмаль, убаюкивали, успокаивали. Кап… Кап… Кап… Веки смыкались, сон приходил, как я ни старалась его отсрочить. Снаружи шёл дождь, ветер не беспокоил кроны чёрных тополей. Кап… кап… кап… Неполная Луна смотрит в окно, то прячась за темными тучами, то снова показываясь. Я лишь прикрою глаза. Это ненадолго. Моего лица коснулся алый свет, знакомо скрипнули старые петли. Шкаф медленно открылся, разговаривая с тишиной на все лады скрипом старой древесины. Я и сама не заметила, как окунулась в вязкую, мягкую полутьму, удобную, как тёплое одеяло. Каждая клеточка тела расслабилась, и, отпустив сознание, я наконец по-настоящему уснула. Во сне был пасмурный, серый день. Я шла куда-то по заросшей дороге, сперва — без цели, осматриваясь и не видя в густом тумане никаких очертаний и не задаваясь вопросом, отчего. Во снах непроглядный туман был частью Красного мира, словно кто-то незримый, какой-то глобальный интеллект или жестокий бог здешнего места моделировал реальность, позволяя мне приглядеться и привыкнуть. Это как необходимая фора игрокам в прятки, когда тебе дают нужный счёт на двадцать, в ходе которого более могущественный, чем ты, вóда, позволяет спрятаться под кроватью. Наивный выбор. Дорога поднималась вверх и опускалась вниз, снова и снова, точно я шла с холма и поднималась в холм, пока из ничего не выплыли вересковые пустоши. Где-то вдали в тумане пролетел белый воздушный шарик — и исчез, подавшись вверх и, словно маленькая сияющая точка, осветив собой высокие жилые дома, похожие на скалистые стены каньона. Окна в них были темны и безжизненны, и сами они выглядели как театральные декорации. Толкни — и рухнут. Я опустила взгляд и впереди уловила движение. Враз весь туман раздвинулся, точно это сделали чьи-то гигантские руки, и передо мной открылся раскинувшийся Луна-парк. Мерцающие огни аттракционов и каруселей в тумане было совсем не видно, но сейчас, когда он отступил, они вертелись и сверкали, ярко и маняще, как новогодняя гирлянда. Колесо обозрения медленно вращалось, катая посетителей, желающих осмотреть окрестности с высоты. Летающие слоны — пластиковые и улыбчивые — то подымались, то опускались на рычагах, плавно, как по волнам. На большой и яркой платформе, украшенной крупными жемчужинами, силуэтами дельфинов, крабов и морских коньков, сталкивались большие перламутровые раковины, в которых весело визжали гости. Я задумчиво посмотрела на аттракционы. Хотела бы я посетить хоть один? Но пока эта мысль возникла у меня в голове, я уже оказалась вместо пустоши у ворот, где меня встречала дама с пуделем и в клоунском носе, а также маленький Пьеро. — Один билет до Луны без обратно, — проскрипела дама и выдала мне пустой листочек бумаги. Я повертела его в руке: он был абсолютно чистым, маленьким, наподобие визитки. На билете должно быть что-то написано, здесь же ничего нет. — А… — я попыталась спросить у дамы, но она лишь быстренько отвернулась и принялась в пустоту предлагать новый билет. Чик! И билетик взяли из её рук, а дальше он словно сам по себе поплыл в сторону аттракционов. Ну что ж, тогда и мне пора туда. Повинуясь странному желанию прогуляться по парку, я, как и всегда, в любом сне, чувствовала, что действую по заранее предписанному сценарию. Словно за меня всё уже предрешили, и раз уж я здесь, то не стоит терять такой возможности, чтобы… — Прокатитесь на аттракционе «Царство Посейдона»? — спросил у меня высокий человек, прячущий лицо под шляпой. Я поморщилась. — Я не очень хочу, спасибо… — Чтобы кататься, нужна пара, — продолжил он. В его голосе чувствовалась улыбка. — У вас есть пара? — Нет, я одна, — я хотела уйти, но странным делом позади меня возник и захлопнулся турникет. Я растеряно заозиралась, и невесть откуда взявшаяся позади очередь — очень длинная очередь, вставшая колонной — вдруг начала недовольно ворчать и роптать. Странные безликие люди, показавшиеся мне слишком одинаковыми на вид. — Пройдите и сядьте, ракушка номер четыре, — настоятельно посоветовал «шляпа». Я придержалась рукой за металлический блестящий поручень и шагнула наверх, на подбитую железом платформу. Это только с земли она казалась невысокой, по сравнению с парящим Дамбо или колесом обозрения. На деле же, отсюда был виден практически весь Луна-парк. Раковина номер четыре стояла ко мне развёрнутой задней частью, и пришлось обойти её и втиснуться между неожиданно тесно прилегающей ручкой и сиденьем из потрепанного яркого пластика, закрашенного перламутром. Мне пришлось вдохнуть поглубже и втянуть живот, чтобы упасть в кабинку, больно ударившись о жёстко сиденье. Потерев поясницу, я проворчала: — Кто только придумал такие узкие констру… а-а-а! Чёрный силуэт рядом со мной — откуда он взялся, кабинка была пуста?! — молча отшатнулся и вжался спиной в другую часть сиденья. Готова поклясться, его здесь секундой назад не было! Но спустя ещё мгновение я облегченно выдохнула, и испуг перестал сдавливать горло. — Шорох! — простонала я, держась за грудь. — Мерзкий ты засранец… ты как здесь очутился? Обязательно было так меня пугать? Шорох развел руками. Его физиономия приобрела крайне удрученное выражение. Вечный оскал клыкастой пасти, словно парящей в черноте капюшона на месте губ, кажется, и тот поугас. А красные глаза, что светились не хуже лампочек над головами прохожих, трагически сощурились. Шорох всем своим видом показывал, как он сожалеет. Вот ни грамма ему не верю. Он любит эффектные появления. — Я решила прокатиться, а ты чего забыл? Он бодро похлопал по поручню и продемонстрировал, усевшись поудобнее и вальяжно раздвинув ноги, ремень безопасности, уже застёгнутый на талии, а затем по-свойски закинул одну руку мне на плечо. — А, да, — вспомнила я слова работника Луна-парка, — для катания нужна пара. Довольный Шорох кивнул, подтвердив мои догадки. Тем временем, из громкоговорителей заиграла бодрая старомодная музыка, и карусель под нами дрогнула. Шорох спохватился, торопливо застегнул на мне не внушающий доверия, ветхий и местами перетёртый ремень безопасности и озадаченно округлил глаза, когда поручни с лязгом больно упали всей своей тяжестью нам на колени, автоматически лишая возможности встать и уйти. Или сбежать. Мы с Шорохом молча переглянулись. А затем он принялся с удвоенной силой дёргать вверх противную ручку. — Дамы и господа! Товарищи! Леди и не-леди! — бодро вещал громкоговоритель, и я замерла, перестав терзать поручень. — Добро пожаловать на аттракцион «Царство Посейдона!». Вижу, что, к сожалению, у всех вас есть пары. А впрочем… нет-нет, у ракушки номер два пара так и не нашлась. Я ведь предупреждал, что для катания нужна пара. С оглушительным грохотом, от которого я вскрикнула, створы гигантской жемчужной ракушки сомкнулись, проглотив растерянную женщину в кудрях, придавленную к месту поручнем, как и все остальные. В ужасе, мы с Шорохом крепко вцепились друг другу в руки, не отрывая глаз от чудовищной раковины, снова медленно разомкнувшейся, как ни в чём не бывало. Вместо человека, на пластиковом «язычке» лежал шматок мяса, крови и волос. — Все остальные? — бодро спросил громкоговоритель. — Готовы прокатиться? Наши возражения бы явно не приняли. Шорох молча обнял меня за талию и другой рукой впился в поручень. Я поступила так же, стиснув его до боли в пальцах. — Тогда не говорите потом, что вам до смерти не понравилось!

***

За Шекспиром вслед люди часто повторяют, что наша жизнь — театр. В театре не дают представлений без трёх звонков. Красный мир похож на театр в этом смысле. Первый звонок — двери открылись. Второй звонок — займите ваши места. Третий — последний — кто не успел, тот не войдёт и не выйдет. Шоу начинается. Когда случился первый звонок? Дать точный ответ чертовски трудно, как и трудно сказать, в какой день тот мир однажды спутался и смешался с этим. Может, теперь я назвала бы ночь, когда привиделся тот кошмар с Рукой. Рука являлась мне не раз и была моим врагом, и было бы разумно подумать именно так. Мы всегда привязываем одни важные события к другим. Но я, иногда думая об этом, прежде сказала бы иначе. Это случилось третьего ноября две тысячи одиннадцатого. Тогда я училась на третьем курсе филологии. Хотела попасть на журналистику, но хотеть и сделать — совсем не одно и то же. Помню как сейчас то утро — мутное, тошное. Я вскочила, вся в поту, и откинула тяжёлое ватное одеяло. Села на кровати и поняла, какой мокрой была под ним. Кожу сразу обожгло холодом: из деревянного старого окна сквозило, за ночь комната остыла, а отопление пока не дали. Я уткнулась лбом в ладонь, желая то ли упасть на подушки и нормально выспаться, то ли согреться под душем и смыть с себя очередной кошмар, который стёрся из памяти почти сразу, с пробуждением. Это были такие дни, когда кошмары начали сниться мне каждую ночь. Голова тяжёлая, на ней тоже бардак. Мне было так плохо, что хотелось куда-нибудь деться, испариться, как щелчок пальцами в воздухе. Чёртовы сны и чёртовы ночи. — Соня! — вдруг позвали меня из кухни. А казалось — откуда-то из другого мира. Я не ответила и с ненавистью посмотрела на грёбаный старый шифоньер. Он был здесь, сколько себя помнила, и каждую ночь отворял мне двери в Красный мир, в страшный мир. В чёрной глубине среди вешалок с моими свитерами, толстовками, платьями и куртками, между полок со свёрнутым в рулет одеялом, коробками из-под компьютера и кучей, целой кучей всего другого, маловажного и почти ненужного, между большим ящиком с отцовскими инструментами и корзинкой, полной разноцветных клубков для вязания, что-то ворочалось и незримо растворялось. А потом, из ниоткуда, появлялся густым пурпурным мазком свет, далёкий и манкий. Всё вокруг погружалось в густую тишину. Хочешь ты или нет, ноги обычно сами ведут туда. — Ты встала?! Будильник сработал уже в пятый раз! — крикнула сестра. — Да, — простонала я в ответ. Пока ей не ответишь, не отстанет. Любите ли вы педантичных людей? Возможно, потому, что не отношу себя к ним, не могу их понять. Это для меня существа с другой планеты, непонятные совершенно. Вот Ева с её привычками. Мало ей контролировать по пунктам собственную жизнь, она бралась ещё за меня. И ладно бы обязательная — это ещё пол-беды. Параноидальная — это уже беда. Она была из категории тех людей, что по десятку раз проверят, выключены ли из розетки утюг и тостер. Каждый день у входной двери она бормотала «Хлеб с маслом!» себе под нос, вычитав в книжке, что это помогает от забывчивости. Что говорить, у неё на рабочем столе даже маркеры были разложены по цветам. Теперь-то ты можешь поверить, что она не совсем человек, верно? — Что — «да»? — прокричала она. — Это я на учёбу опаздываю или всё же ты? Жить с обязательными людьми сложно и почти невозможно, но я справлялась уже который год. — Пускай я, но, заметь, — не опаздываю, а всего лишь задерживаюсь. Я встала и неохотно подошла к окну. Погода не предвещала ничего хорошего. Небо набухло дождём. В маленькой форточке, в которую с начала осени всегда сифонило, оно было совсем лиловым. Где-то вдали ворочались тяжёлые от сырости тучи. Ноябрь во всём своём великолепии — с червлёно-золотыми деревьями, с низким небом, с густым запахом земли и сырости в воздухе; сегодня, как и каждую осень, в подъезде будет сильнее прочего тянуть подвалом. Я поплелась на кухню прямо в старой широкой футболке с беленьким котёнком, наклеенным на груди и уже потрескавшимся от времени и частых стирок, и захватила с полки книжку, чтобы почитать за кофе. Квартира у нас была маленькая. Ну впрочем, ты и сам всё хорошо помнишь. Несмотря на габариты, мы жили в ней вчетвером и не жаловались. Это сейчас людям зачем-то нужно собственное пространство и много места — может, чтобы быть подальше друг от друга? Это многое объясняет. — Все уже ушли на работу, — охотно сообщила Ева и отпила свой кофе. Она была уже собрана и просматривала рабочие документы, разложенные веером напротив. Я бросила книжку на стол рядом с ними. Да, мы с ней не два сапога пара, даже внешне — и то непохожи, что говорить про характеры. Родители шутили, что кого-то из нас явно подменили в роддоме. Что иронично, намекали совсем не на меня, я была копия отец — темноволосый, загорелый, веснушчатый. Не чета тонкой белокурой Еве. В квартире было тихо. Где-то за окном проезжали редкие машины. Кухня хранила следы утренних сборов. Мамина немытая кружка из-под молока так и осталась стоять на столе. Отцовская, напротив, была в шкафу, как и положено. Я взяла свою кружку («Спасите дельфинов Черноморского побережья!» — жизнерадостно гласила надпись на ней и демонстрировала улыбчивую дельфинью морду среди бирюзовых волн). Заложила пальцем «Бессонницу» Кинга и загнув уголок странички, снова положила книгу на стол. Если б только Ева знала, что у неё на первой странице — библиотечный формуляр… — А ты куда такая нарядная? — я насыпала кофейные гранулы, целую ложку, и наблюдала, как под струёй кипятка из чайника они растворяются в коричневую пыль. У чайника был начищенный серебристый бок. В нём — я видела — сестра оторвалась от бумаг и фыркнула: — Ты точно опоздаешь. — Перестань. Почитать утром — святое дело, а уж если первая пара сама собой прогуляется… — я ехидно улыбнулась, посмотрев на неё через плечо. Она недовольно нахмурилась и заметила, поправив в правом ухе красивую серёжку с крупным молочно-жёлтым янтарём: — Странное у тебя отношение к учёбе. — Это у меня странное? А ты вырядилась, будто на свидание собралась. Ты точно на работу поедешь? Она опустила взгляд обратно, делая вид, что углубилась в документы. Ну как же. Я села напротив, осторожно поставила кружку на стол, чтоб не расплескать, и с удовольствием ощутила на лице обволакивающие клубы горячего пара. — И платье-то надела, и украшения… а это разве не мамин браслет? Ева быстро накрыла рукой большой медово-матовый янтарь на запястье, обрамлённый в серебро, и огрызнулась: — Читай свои ужастики и не мешай. — Так что, правда на свидание? Она со вздохом захлопнула крышку ноутбука и чуть подалась грудью на стол. Пристально посмотрела мне прямо в глаза. Всегда так делала, с самого детства — и сейчас наивно полагала, что я оробею. Но после ночных гляделок с Шорохом меня вряд ли сможет смутить хоть чей-то взгляд. — Не твоё дело, мартышка. Это потому, что я родилась в год Обезьяны. Раньше злило, потом начала игнорировать, вот и сейчас пожала плечами: — Как знаешь. Она повнимательнее присмотрелась ко мне и пошла в атаку. Не зря говорят, лучшая защита — это нападение: — Ты чего, ночью не спала? — Ты такая ехидная, потому что сидишь на диете без сахара, — буркнула я. — Ты такая бледная, потому что надо ложиться спать не в три часа ночи. Строго говоря, она права… но мои привычки касаются только меня. Я же посещаю универ, сдаю сессии на отлично и хорошо, делаю, что надо, по дому. — Я ложусь в три, потому что тоже имею право на свободное время. — Ну конечно… — закатила глаза Ева. — И право на мешки под глазами имеешь тоже. Ты уже и так стала похожа на енота-полоскуна. Ладно. Пойду, чтоб не опоздать. На торгах лучше быть за час или полтора… — И помочь Сергею Викторовичу с оформлением брошюры… — ехидно продолжила я, пока она не села на своего конька и не стала рассказывать о правилах ведения торгов. — Соня! — процедила Ева, одёрнув несуществующие складки на юбке из костюмной ткани. — Лучше помолчи, пока не получила! Подраться из-за ничего — это братья с сёстрами всегда за милую душу. Ты, наверное, не знаешь. Ты-то в семье был один. Любимый сынок. Серебряная ложка во рту. Все дела. Но вообще мы с ней всё делали без злости, если ты хочешь знать. Это обычное дело — пригрозить друг друга поколотить и даже не тронуть пальцем. Вот и Ева тогда быстро ополоснула чашку и ложку, бросила на меня взгляд с прищуром напоследок и сказала, очень укоризненно: — Расчешись. Сидишь, лохматая, всё утро… — Угу. И вот я осталась одна. Покончив с нехитрым завтраком и прочитав с двадцатой страницы до сороковой, я убрала грязную посуду в мойку и взяла губку. Глядя, как поток воды в раковине медленно обтекал ладони и пальцы, я попыталась вспомнить, чем закончился сегодняшний сон, но ничего так сразу не вышло. В коридоре скрипнула половица, я посмотрела в темноту. — Ева? Она не ответила. Наверное, уже ушла. Я сложила посуду в пластиковую сушилку на раковине и стряхнула пальцы от воды. Одной в квартире мне было не по себе. Всегда родные стены хранили шумы и шорохи, скрипы и вздохи сквозняка, и я заторопилась. Быстро умылась, стараясь не смотреться в зеркало, надела водолазку, жилетку и джинсы. Обула мартинсы и нацепила куртку, стараясь побыстрее убраться из дома. Когда вечером он будет полон голосов моих близких, станет куда легче снова считать его родным. А пока он словно безмолвно наблюдал за мной. Закрывая дверь ключом, я по инерции обернулась и посмотрела в коридор и в приоткрытую дверь своей комнаты. Там снова тихо скрипнуло, будто кто-то переступил с ноги на ногу. Поджав губы, я быстро вышла в подъезд и заперла дом. И некоторые свои страхи в нём. Ноябрьское утро смотрело в подъездные окна, мир снаружи был льдистым, сухим и серым. Я спешно спустилась вниз по лестнице, стараясь игнорировать аккуратную коричневую дверь на втором этаже старой сталинки. Когда миновала её, вылетела пулей в тамбур с залитым бетоном подвалом, и уже оттуда — бегом на улицу. Казалось, за мной кто-то шёл. Сердце колотилось как сумасшедшее. Я развернулась на пятках и посмотрела в подъездные окна, скользнула со второго этажа до пятого взглядом и выдохнула, понимая, что там никого нет. А кого я ожидала увидеть? Вся моя жизнь, если ты этого не знал, как бы делится на отдельные фрагменты, которые я дроблю по категориям «неприятно-страшно-жутко-кошмар». Коричневая соседская дверь на втором этаже относилась к категории «жутко». С виду простенькая, вполне среднестатистическая, с хорошими замками, глядящая глазком прямо на лестницу, спускающуюся к почтовым ящикам. Вспомнилось — отдалённо — неприятное, душное, отдающее в ноздри старушечьим запашком, и тут же развеялось, когда я отвернулась от дома. Я двинулась за угол бодрым шагом, прошла вдоль гимназии, мимо полуразрушенного каменного забора с кованым чугунным частоколом между колонн и, про себя подпевая музыке из наушников, вышла на малооживлённую улицу, двигаясь к автобусной остановке. Мой путь пролегал через большую постройку советского типа. Это был низко стелющийся в один этаж Дворец спорта с мозаичной фреской на стене, которая изображала метателя дискобола и атлетку. На серое здание я привычно посмотрела лишь мельком… но тут же взгляд зацепился за другое, буквально споткнувшись, и я встала как вкопанная, не дойдя до светофора метров пять. На большой площади перед Дворцом стояло множество трейлеров с фургонами, из которых рабочие выгружали для монтажа яркие, красочные поддоны, основы для каруселей и пластиковых персонажей мультфильмов. Установленные высокие ворота, не прикреплённые к хоть какому забору, были украшены большими желтыми буквами: ЛУНА-ПАРК Нахлынули детские воспоминания. — Соня, смотри, Луна-парк приехал! — Ого! — Смотри, какие карусели! — Пап, а может, сходим? Пап. Давай сходим! — Только если ненадолго… и маме не говори. Эхо собственного детского счастливого смеха отзвучало в моих ушах, пронеслось через годы, привезённое вместе с этими фургонами и каруселями. Я внимательно всмотрелась в аттракционы, спрятанные под грубые старые брезентовые чехлы. На большие трейлеры, переделанные под «Дом ужасов» и «Комнату смеха» с кривыми зеркалами. На улыбчивую морду слона Дамбо, которого превратили в несколько одинаковых кабин и установили одного за другим на рычагах ржавой карусели. Парк аттракционов должен дарить радость и улыбки. Здесь должно пахнуть сахарной ватой, сладким карамельным попкорном. Обычно слышен детский смех и восклицания взрослых, пулевые выстрелы в тирах и возгласы разочарования, когда становится ясно — большую игрушку уже не выиграть. Здесь гремит музыка, здесь жгут по вечерам бенгальские огни. Это место, где из темноты на тебя смотрят созданные дарить радость и улыбки стальные чудовища, поскрипывающие старыми креплениями, соединённые винтами и гайками, ненадёжные, яркие и опасные, с намалёванными приторными улыбками. Ты покупаешься на всё это хотя тебе с детства внушали: самые опасные люди — те, что улыбаются и предлагают конфеты или посмотреть на миленького котёнка, он вон там, в машине, не бойся, мы быстро и садишься в пластиковое красное кресло, пытаясь крепче затянуть тоненькие ремни безопасности куда менее безопасные, чем в старой отцовской машине. Потом проходят дни, недели, и ты видишь статьи и заголовке в сети или газетах: «В Ижевске на аттракционе «Луна» в летнем саду им. Горького ижевчанка 19 лет получила травмы, вследствие чего на её теле остались кровоподтёки. По её словам, при раскачивании фиксатор плохо держался на плечах, хотя должен плотно прилегать к телу и прижимать к сиденью во избежание любых травм и опасных ситуаций…» Или: «Сначала всё было в порядке: я много раз каталась на «Спелой вишне». Оператор опустил фиксатор и закрутил карабин, после чего запустил аттракцион. Я заметила: аттракцион начал раскачиваться, и сразу подумала — что-то идёт не так…» Ещё пишут другое: «Посетительница получила тяжёлые травмы головы и конечностей, не совместимые с жизнью…» «В эти выходные трагически закончилось посещение нового Луна-парка в Казани. Подросток 14 лет получил смертельные ранения в 22:30 при посещении аттракциона «Солнышко». По непонятным причинам, он выпал из сиденья и упал с большой высоты. Врачи местной больницы отчаянно боролись за жизнь, но спасти так и не…» «… врезалась в столб и нанесла увечья матери (47 лет) и сыну (17 лет). Инцидент расследуется, пока не удалось выяснить, каким образом вагонетка соскочила с рельс…» У железа нет плоти и крови, но я читала однажды, что учёные обнаружили остаточную энергию в разных предметах. Готова спорить, у каждого из нас есть своя «счастливая вещь» или талисман. Любимая футболка, в которой сдаёшь как заклятый каждый экзамен, даже если не учил. Или особые числа, которые приносят удачу. Машина-утопленница бегает из рук вон плохо не только потому, что была неправильно починена: новые владельцы говорят, в салоне такого авто неприятно находиться. Кто-то слышит там запах смерти. А вещи, снятые с покойников? Любопытно, ту вагонетку, где уже была однажды пролита человеческая кровь, выправили молотком? По ней постучали со всех боков, куда пришёлся удар и остались вмятины, как на пнутой консервной банке, подкрасили красками поярче и поставили снова на рельсы аттракциона-убийцы? Или то сиденье, с которого соскользнула в последний полёт девочка, так и катает других детей? Красный свет светофорных глаз бликовал в лужах и на сером асфальте алым маревом. Я посмотрела в безразличные лица грузчиков, отбросила все мысли прочь и пошла дальше, чтобы показаться такой же безразличной, как они. Потому что вспомнила свой сон.