Я люблю тебя, тупица

      У Наруто много качеств. Она вспыльчивая, наглая, упрямая и преданная. Но, если и было что-то, чего она не знала, так это глупость.       Она знала, что, когда она проходила мимо, эти взгляды отвращения ненавидели то, что было в ней, а не ее саму. Ну, так она говорила себе, хотя на самом деле знала, что люди испытывают отвращение к тому факту, что она жива. Что Йондайме мертв, а она — нет. Что ей вообще позволили быть ниндзя.       Но из десятков причин, по которым они смотрели на нее так, самой главной оставались их отношения с наследником Нара.       Первый год она не обращала внимания на их перешептывания и злобные взгляды. Она даже проигнорировала тот факт, что они нашли способ проникнуть в ее квартиру, уничтожив ее и оставив неприятные надписи. «Демоническая сука», «Шлюха-Кицунэ» и даже «Сука, умри!» оказалось написано на стенах по всей квартире.       Она просто закрыла дверь и выбросила щепки, которые когда-то были ее деревянными столом и стульями. При дальнейшем осмотре она обнаружила, что они разрезали диванные подушки, разорвали матрас и даже порвали одежду. Она также нашла слова, написанные аэрозолем на ее кремовых обоях.       Она знала, что они сделали это из-за их с Шикамару отношений, но она никогда не обижалась на него за это. Он не виноват, что ее квартира была разрушена.       Когда она наконец закончила приводить дом в порядок, у нее болели спина и шея. Вымотавшись, она заснула к четырем часам дня и проснулась около половины одиннадцатого утра.       Несколько дней спустя, Шикамару, придя к ней домой, удивленно поднял бровь, увидев новую мебель и учуяв все еще сохранившийся запах отбеливателя. Тогда она просто сказала ему, что чувствует потребность в переменах, и, хотя подозрение не покинуло его, он знал, что лучше не настаивать на правде. Понял это по ее тону, который ясно дал понять, что разговор окончен. Таким тоном мать часто говорила с отцом.       Какое-то время она была в порядке, но через полтора года она по недоразумению позволила деревенским снова добраться до себя и в итоге стала более замкнутой и молчаливой. Наруто начала отдаляться от каштановой головы Нара, что определенно не осталось незамеченным для него.       Через месяц Шикамару уже не мог этого выносить. Он достиг предела своих возможностей. Однажды, когда они шли по непривычно пустынной городской площади, Шикамару сорвался с места и потащил девушку в узкий переулок. Удивление сверкнуло в ее взгляде, стоило ей посмотреть на него широко раскрытыми глазами.       — Прекрати, Наруто! Просто остановись! — закричал он, покраснев от раздражения.       — Прекратить что? — спросила она тихо, так не похоже на его Наруто.       — Чем бы ты там ни занималась весь последний месяц… ты не была самой собой! И. Это. Неправильно! — он вспылил, повысив голос, непроизвольно разбив мысль. Наруто отвернулась от него и промолчала. — Наруто, — выдохнул он, коснувшись лбом стены, к которой прижимал ее, — пожалуйста. Мне просто… больно видеть тебя такой. Пожалуйста, скажи мне, что случилось.       — Я… Я думаю, нам лучше расстаться, — сказала она дрожащим голосом.       — Нет. Она в замешательстве повернулась к нему.       — Что?       — Я сказал нет. Ты же не хочешь расставаться, — его глаза прищурились, он все видел и понимал. — Наруто, почему ты так себя ведешь?       — Я… я не хочу, чтобы они тоже ненавидели тебя, — слезы заблестели в ее голубых глазах. — Ты не должен встречаться с кем-то вроде меня, ведь тогда тебя тоже будут презирать!       Шикамару заметил, что ему трудно сдерживать свой гнев.       — Наруто, мне все равно, что они думают: они все идиоты. Игнорируй их. Для меня они не имеют значения, но для тебя…       — Н-но они причинят тебе боль, они…       — О, Ками-сама! — он прижался своими губами к ее, останавливая мелкую дрожь в теле девушки. Наконец он отстранился. — Мне все равно, что они думают, потому что я люблю тебя, тупица!       Ее глаза недоуменно расширились, и по лицу потекли слезы. А потом, смахнув их с ресниц, она улыбнулась. И это была ее первая настоящая улыбка, которую Шикамару видел за последнее время.