If I ever were to lose you Если бы я когда-нибудь тебя потерял, I'd surely lose myself То точно потерял бы и себя. (Pearl Jam — Future Days)*
Сраный Сиэтл. Весь вымокший в крови и ливне, в своем серо-зеленом обветшалом виде. Напрочь изувеченный, немой, абсолютно разломанный на прогнившие куски, умерший под бесцветным, пасмурным небом. Сраный, сука, Сиэтл. Ливень не прекращается, пока Элли выбивает себе кости на разбитых бетонных зданиях. Она скрывается в разросшихся зеленых островках, припадая к земле, сдирая руки и живот о торчащий металл, но будто не замечает, как сангиновые полосы стекают по локтям. Она рвется вперед, чувствуя, как воспаленно бьются мысли только об одном. Как разрываются внутренности при каждом задушенном вздохе и щиплющей соли в порезах на щеках. — Проклятые бляди, — шипит она в пустую зияющую рану разрушенного дома, вновь натыкаясь на иссохшие трупы ВОФовцев и "Шрамов". Тряпичные, сырые лямки рюкзака вгрызаются от тяжелой ноши в плечи, и даже дышать становится тяжелее. От постоянного бега и полуприседа ноги пружинят, и мышцы дергаются, окисляясь под кожей. От сырости, которая уже стала синонимом Сиэтлу, у Элли в горле першит, а в голове непомерно грузно оседают мысли и расползается дурная боль. Мне нужен отдых, отдается глухим звоном в ее голове и разбивается. Она с упрямством (фанатично) выслеживает своих жертв, полощет им рот их собственной кровью, выдалбливает на их головах дыры, — сквозь них можно видеть, как вытекает жизнь, — и это не приносит ей облегчения. Ей просто хочется выместить злость. Выбить всю боль из себя. Вырезать скорбь из тлеющей от страдания груди. Выбелить из своей головы тот день. Ей ТАК этого хочется. И Элли ничего не может.***
(запись в дневнике:я не чувствую рук. буквы корявые, пальцы трясутся, это от холода, а может от сожаления. оно гложет меня от самого Джексона. я так сожалею, Джоэл. я сожалею, что не сказала много вещей, которые теперь медленно меня отравляют).***
Пропитавшийся водой ковролин мягко чавкает под ногами, она, с почти свыкшейся головной болью, идет по слабо освещенному коридору. Сырая одежда липнет к горячему телу, в некоторых местах до зудящей боли натирая кожу. Простыла или подхватила столбняк, пока ныряла в залитые ямы с водой. Весь Сиэтл напоминает яму с болотной жижей, пахнущий плесенью и застарелой речной водой. Она, покачиваясь от охватившего её жара, бредет по вымокшему от грозы зданию. Между бетонными разломами шумит ливень, по заросшим зеленью стенам ползет грязными струйками влага, из трещин в потолке сочится дождь. Элли уходит глубже, где сухо и почти не слышно шума разбитого неба. Она упирается в покосившуюся, разбухшую от сырости дверь, дергает на себя, от себя, и дерево с приглушенным треском поддается. Элли поднимает воспаленные от грязной воды и болезни глаза на окно во всю комнату, с удивлением осознает, что она на пятом этаже в каком-то пентхаусе. Медленно водит взглядом вокруг и за окном, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь пелену мутной, стекающей по стеклу воды. Комната выглядит обжитой, словно тут кто-то недавно жил. Заклеенные скотчем трещины в стекле, в углу комнаты пустые/полупустые бутылки с зацветшей водой, сваленные в кучу одеяла и подушки на диване, жестяные банки и расплавленные парафиновые свечи на полу у кофейного столика. Здесь определенно жил кто-то, возможно с пару месяцев назад, устраивал уют и тепло, огораживаясь от омертвлённого пейзажа за окном. Элли кивает сама себе, напоминая, что остановилась ненадолго — только пополнить запас сил и обработать ссадины. Впинывает размокшее дерево в дверной проем и идет к дивану. Она с протяжным стоном тяжело оседает на диване и скидывает на пол промокший рюкзак. Элли горит от жара и её морозит от сырой, пропитанной потом и кровью одежды. Хочется содрать всё с себя и упасть в пахнущий пылью и старостью свалявшийся ворох одеял и подушек. Но она просто забирается на диван, стянув с гудящих ступней кеды, и оборачивает ноги толстым покрывалом. В здании тихо, ни одной твари — ни зараженной, ни живой. Элли расслабляется, взглядом замыкается на дальней стене и хрипло, лихорадочно дышит. Ей чудится знакомый голос, который тянет к ней свою загрубевшую, теплую ладонь и дотрагивается до вспотевшего лба. — Детка, да у тебя жар. Ложись под одеяло, я принесу тебе лекарство и чай, — говорит он, почесывая свою посеревшую от старости бороду. Она дёргано вздрагивает, распахнув воспаленные глаза, и вглядывается до слез в пространство перед собой. Пусто. Никого нет. Моргает точно сотню раз, но слезы никак не прекращаются. Даже мысленные уговоры не рыдать не срабатывают. Элли ломается пополам, задыхаясь в очередном бреду, и громко, отчаянно плачет. Руки крупно трясутся, а сердце болезненно долбит костяные засовы, пока Джоэл приседает на одно колено рядом с диваном. — Малышка, тебе нужно выспаться. Засыпай, а я побуду рядом, — его голос отдается скорбной дробью по ее позвонкам и ребрам. Она бьется в истерическом плаче, граничащем с непрекращающимся бессознательным скулежом. Джоэла больше нет. Лицо и горло сводит тягостной судорогой. Все тело отдается на волю тупой и немощной боли, которая цветет где-то под мякотью сердца. Прямо там, в глубине кровяной плоти. Она всё ещё помнит (и вряд ли забудет хоть когда-то) его окровавленное, разбитое лицо, и звук, с каким ломалась его жизнь. Прямо на её глазах. Он умер прямо на её глазах. — Хм, давно не было такой грозы. Что думаешь, Элли, до завтра утихнет? Элли видит его перед собой, ощущает его мозолистую руку на её запястье, как она царапает ей кожу и не верит, что это не может быть правдой. Она стирает с лица соль, не замечая, как размазывает вместе с ней чужую кровь, и смотрит на него. Сквозь судорогу боли и дрожь ломающегося голоса она еле слышно произносит: — Тебя здесь нет. Он, слегка улыбаясь, подает ей цветную, картонную карточку. — Нашел под тем столом. В твою коллекцию. Элли опускает голову на подушку, вдохнув пыль, и поднимает влажные глаза к мутному от воды окну. Джоэл молча сидит рядом, тоже смотрит в окно, и вертит между пальцами карточку с очередным Героем. Она видит его краем глаза, почти реального и живого, и вспоминает, как они попали в первую весеннюю грозу в лесу. — Ты помнишь, как мы попали под ливень весной? Мы тогда пошли на охоту в лес. Только развели костер, как хлынул дождь. Добежали до заброшенного сарая, сидели под прохудившейся крышей и пили молоко с картофельным пирогом, — почти шепотом говорит Элли, замечая, как Джоэл поворачивает голову к ней. — Это тогда, когда ты порвала пятую пару своих любимых кед? И оборвала тетиву у лука? — в его голосе слышна улыбка, и Элли снова корчится от подступающих слез. — Да, тогда, — ломано говорит она, чувствуя, как безуспешно дрожит подбородок, а горло саднит от подкатывающего кашля. Её ломает изнутри. Выворачивает наружу кожу и все внутренности. Она чувствует под своими трясущимися руками бушующее под ребрами сердце, оно заходится в беспокойном стуке, больно ударяясь о грудную клетку. Скорбь буквально вырывается из нее, задушенными истерическими рыданиями и горьким воем, обжигающим все нутро. Элли разрывает от боли. От самой сути, что ей так его не хватает. — Вернись ко мне, пожалуйста, Джоэл. Он, опустив голову, сидит рядом. Не отвечает. Элли поднимается на одном локте, вслушиваясь в грохот водяного потока за стеклом и тянет горячие пальцы, которые дотрагиваются до вязкой пустоты. Осознание вновь ударяет по ней тупой болью в самое сердце — пальцы проходят сквозь плечо Джоэла. — Тебе нужно поспать. Я послежу, чтобы тебя никто не побеспокоил. Отдыхай, малышка, — говорит Джоэл, поднимаясь на ноги. Элли падает на подушку, прикрыв глаза. Тяжесть утраты рвется в ней острым, холодным лезвием, проникая всё глубже в её преющую душу. Смириться с тем, что его больше нет — выше всех её возможностей. Джоэл не называл ее своей дочерью, не говорил ей, насколько её любит. Элли была для Джоэла той недостающей частью, которую он потерял двадцать лет назад, вместе с последним вздохом Сары. Элли была его исцелением спустя столько лет опустошения. Она вновь позволила ему любить, заботиться, вновь оживила в нем чувства, ныне изломанные, изуродованные. Его сердце, ожесточенное, полое, вдруг стало мягким, наполненным привязанностью и нежностью. Там, где Элли чувствовала глубокую преданность, страх потерять и чувство всепрощающей любви, теперь цветет боль. В самом сердце, изнывающем от потери и пустоты. Словно его вспороли ржавой трубой. — Мне так тебя не хватает, Джоэл, — сквозь пелену душного бреда произносит Элли, видя перед собой лицо Джоэла. Он наклоняется к ней, целует в макушку и тихо говорит: — И мне тебя, Элли. Она проваливается в гнетущую дрёму, сквозь вспышки горяченного бреда, выслушивая тихое ворчание Джоэла, его приглушенные шаги по комнате и чувствуя его шершавые, крепкие ладони на её лице, будто он рядом, охраняет её сон.***
Он будто охраняет её сон, сидит рядом с койкой, вглядываясь в бледное, почти до серости, лицо. Бледно-розовый ушиб опух и теперь кожа на скуле словно вздулась. Элли сдавленно стонет, открывая раскрасневшиеся от высокой температуры глаза, взглядом цепляется за недовольную физиономию Джоэла, который молчаливо моргает в полумраке комнаты. — Какого хрена случилось? — хрипло спрашивает она, прикрыв от досады и боли глаза — голова буквально разрывается от ноющей, отдающей по всему телу ломотой, боли. — Ты разве не помнишь? — в голосе Джоэла притворное удивление, а глаза сверкают недовольством. Элли шумно вздыхает и отводит руку от лица. — Нет. Боже, Джоэл, да скажи ты уже! Он хмыкает, — Элли не может разобрать с какой интонацией, — и встает со стула, тут же возвышаясь над ней, как башня. — Река, льдина, спор, тебе что-нибудь говорят? — он угрюмо сводит брови, качнув головой. Элли водит взглядом по комнате и с раздражением и стыдом вспоминая, отчего Джоэл так злится и почему так болит все тело. — Ох, блин. Я что, упала в реку? — Соскользнула со льдины, ударилась головой и чуть не захлебнулась, если бы Джесси тебя вовремя не вытащил. Чем ты только думала? — Джоэл не кричит, но от его голоса у Элли сжимается горло. В нем слышится горечь и смятение, словно Джоэл, даже несмотря на то, что зол, переживал, и очень сильно. Элли стыдно и убеждать себя в обратном нет сил и желания. Она совершила глупость. — Прости, я не думала, что так выйдет. Мы поспорили, что я смогу перепрыгнуть на дрейфующих льдинах с одного берега на другой. Кажется… Джоэл перебил: — Ты поспорила. Джесси сказал мне, кто это придумал. Я не удивлен, но больше обеспокоен тем, насколько глупые идеи лезут тебе в голову. Это надо же додуматься, я поражен твоей изощренной сообразительности! — О, да ладно! Я же жива, к чему столько ворчливых тирад? — огрызнулась Элли, кинув на Джоэла раздраженный взгляд, но тут же болезненно сморщилась. — Ты понимаешь, что могла погибнуть? Это совсем не шутки, Элли. Я… — Джоэл затих, тяжело вздохнув и опустив руки. Элли взглянула на него, чувствуя, как заколотилось сердце. Она приподнялась на локте, облизнув сухие губы. — Ты очень испугался за меня? — догадалась она, пытаясь поймать его взгляд. Он помедлил, а затем сел на стул, сцепив руки в замок. — Да, я очень испугался за тебя. Джесси принес тебя насквозь мокрую, бездыханную, перемазанную кровью. Что я должен был думать? — Джоэл словно спрашивал сам у себя, слегка качая головой и шумно выдыхая. — Прости меня, Джоэл. Такого больше не повторится, — еле слышно пообещала Элли, сглатывая вязкие слова прощения. Это было несложно, но так тяжко произносить их именно сейчас, будто сознаваясь в том, что Джоэл значит для нее куда больше. Неловкость чувствовалась с обеих сторон, они будто бы незаметно принимали и понимали то, что уже стали семьей. Странной, неполной, но семьей — Элли и Джоэл, два равноправных члена семьи, которая образовалась в это нелегкое время. Джоэл положил свою горячую ладонь на перебинтованную голову Элли и слабо улыбнулся. — Отдыхай, малышка. Через час придет Мэдди, проверит тебя. Если будет болеть, — он легонько похлопал пальцами по лбу, заглянув Элли в глаза. — Попроси у неё обезболивающее. — Ладно, — шепотом ответила она, тут же почувствовав, как с головы спал груз — Джоэл убрал ладонь. Дверь за ним скрипнула, скрывая за собой широкую и крепкую спину, и Элли с запоздалым изумлением поняла, что ощущает облегчение и сокрушающую теплоту в груди. С этим чувством она прикрыла глаза, понимая, что что-то поменялось.***
Что-то меняется в ней самой, пока она разлепляет опухшие, покрасневшие веки, чувствуя, как слабым лязгом бьется в голове боль. Элли оглядывается, не отнимая головы от подушки. Комнату заливает предрассветным серым, безжизненным светом, который брызжет сквозь вымокшее и переклеенное скотчем стекло. Под потолком на стенах сыреют подтеки прошедшего ливня и наползающей на углу от сырости плесени. В комнате стынет прохлада и бледность. Вся мирская безысходность и скорбь сходится на тенях на выщербленных стенах и в судорожных, глубоких вздохах. Сухие губы выхватывают застылый утренний воздух, а пальцы с хрустом сжимают спинку кожаного дивана. Она с медленным, болезненным осознанием вспоминает вчерашний воспаленный бред и тут же дергается с дивана — тело незамедлительно стреляет острой болью, отзываясь щемящими судорогами в мышцах. Элли вглядывается в плохо освещенное пространство, выхватывая взглядом провалы теней по углам комнаты. Ей становится страшно и тоскливо от понимания, что никого тут не было кроме неё вчера. Она одна лежала здесь, ломаясь от рыданий и скорби, разговаривая с бредовой галлюцинацией и выпрашивая у него остаться с ней. — Джоэл? — хрипло зовет она, зная, что ей никто не ответит, но все же делает это. Она несколько секунд выжидает, чувствуя, как тревожно бьётся в ушах собственный стук сердца. К горлу подкатывает колючий ком отчаяния, и Элли прикрывает глаза. — Ну хватит, Элли, пора вставать. Подушки и одеяла впитали всю влагу с одежды, зато кеды мокрые и в них хлюпает вода, она потуже шнурует их и поднимается на ноги. Элли собирается молча, степенно рассматривая комнату в поисках полезных вещей и припасов. Её преследуют навязчивые мысли о Джексоне и Джоэле. Сможет ли она вернуться туда, зная, что он её не ждет? Что она здесь только ради него, ради того, чтобы отомстить за его смерть. Что бы сказал на это Джоэл? Он бы стал гнаться за этими сутулыми псами для свершения мести? Элли знает, что да. Джоэл бы пошел на всё, и Элли пойдет на многое ради Джоэла, пусть он больше ничего об этом не подумает. Мертвым всё равно, а Элли нет. Она найдет и вырежет как свинью эту Эбби, пусть для этого придется переплыть весь сраный-сука-Сиэтл. Она водит взглядом по освещенному бесцветным солнцем помещению, без особого интереса рассматривая шкафчики, бутылки, засохшие в горшках цветы, и вдруг ее словно жалит в солнечное сплетение. Медленно, на нетвердых ногах, Элли подходит к деревянному, высокому столу, опускается на колени, чувствуя, как сбивается дыхание. На полу под столом, в тени, лежит цветная карточка, с загнутым краем и расплывшимися от влаги буквами. Элли подцепляет ее пальцем и с гулким, судорожным стуком сердца подносит к лицу, вспоминая, что видела ее в руках Джоэла вчера. В руках фантомного, созданного воспаленным бредом, Джоэла. Элли прикрывает глаза, пытаясь унять подступившие слезы. Нет, нет, Элли, вставай. Поднимайся, мать твою, мысленно подбивает она себя, и кладет карточку между страницами своего дневника. Джоэла больше нет. Она безмолвно идет прочь из комнаты, из здания, вновь ступая сквозь разваленный, размытый мир с кровоподтеками рассвета по горизонту. Боль расцветает, пуская корни, карминовым цветком. Он мертв, а боль никак не утихает. Элли сжимает кулаки, кожа на костяшках лопается, и она бежит, чувствуя, как расползаются кровяные корни.***
(запись в дневнике: Неуязвимый Настоящее имя: Джоэл Миллер Ум: 80 Сила: 100 Сторона: Джексон-сити Нейтральный герой Статус: мёртв).