Песнь сирены

<~ ꃅꀤꉓꉓꀎᖘ ~>

      Мгновение я думаю, что что-то не так. Взгляд Готти, возникающий тогда, когда я начинаю уводить Астрид, неимоверно странный. Потерянный, грустный… такой, будто бы она только что узнала, что кто-то сжёг всю деревню.       Но помедлить я не успеваю, мысль бежит позади действия, и я тяну Астрид за предплечье на себя. Она смотрит своими глазами-океанами прямо мне в душу, и я чуть ли не впервые подмечаю, что её эмоции неподдельны. Мольба… о помощи?       Ещё эта просьба Готти уйти… Что, Хель возьми, там у них произошло?       Вообразить возможные причины не представляется реальным, ведь мы оказываемся на улице; тяжелая дубовая дверь с грохотом запирается, будто бы желая уколоть мою совесть своим шумом. Но окончательно выводит из транса меня ни что иное, как голос Хедер.       — Ну наконец-то. Почему так долго?       Я отрываю глаза от сирены, которая, что странно, никак не реагирует на тон голоса Вереск. Брюнетка стоит, скрестив руки на груди и нахмурив брови, но наше молчание, кажется, вводит её в небольшой ступор, заставляя немного смягчиться.       — Вы что, яка проглотили?       — Готти просила собрать бурые ягоды, но я ответил, что сделать это получится лишь завтра, — я на мгновение оборачиваюсь на сирену, но она так и стоит, не поднимая головы. — Уже темнеет. Надо идти.       Взгляд Хедер кричит, что она ещё не всё сказала, но девушка подходит к Астрид и обхватывает её предплечье. Мы начинаем двигаться по знакомому пути.       Тишину нарушает разве что шум деревни, доносящейся откуда-то снизу. Всё время я мельком поглядываю на Астрид, пытаясь понять, что творится в её голове.       Вообще, я считаю нас достаточно знакомыми для того, чтобы спросить напрямую, однако есть один фактор, который меня останавливает. И, как бы ни было странно, это Хедер.       Учитывая всё её слепое пренебрежение и ненависть к блондинке, которые я уже кое-как перешагнул, я не считаю нужным и действенным пытаться выведать что-либо у сирены в присутствии Вереск. Вряд ли она скажет так же много, как могла бы сказать одному мне, и вряд ли не будет прервана на половине. Не то, чтобы я считаю себя избранным, которому сирена всё выложит. Просто это какое-то необъяснимое чувство, приводящее меня к мысли о том, что мы как-то связаны с недавних пор.       Словно тот поцелуй скрепил нас общей тайной, и теперь мы говорим друг другу больше, чем прежде и чем всем остальным.       Но это, как обычно, может оказаться лишь чем-то призрачным. И, может, так думаю только я.       В любом случае, в этот раз я хочу довериться внутреннему голосу и поговорить с Астрид наедине. Только вот непонятно, как это всё устроить…       Ведь Хедер, похоже, читает мои мысли.       — Дальше я точно могу сама. А ты, кажется, хотел к Эрету… — произносит она, когда мы оказываемся на развилке.       Дорога налево, вновь чуть в гору, с которой мы только спустились, ведёт к лазарету. А путь вниз — к деревне. Хедер с выжидающим выражением лица поворачивается на меня. Я уже хочу ей что-то ответить, когда вдруг краем глаза замечаю какое-то действо внизу.       Там, среди привычных крыш деревянных домов на небольшой площади пляшут огоньки. Только сейчас я понимаю, что людей там гораздо больше, чем в обычное время.       — Что происходит? — спрашиваю я, силясь разглядеть что-либо в подступивших сумерках, и Хедер обращает глаза туда же, куда устремлены и мои.       Даже Астрид, кажется, приподнимает голову.       На самом деле, то, что творится внизу, не походит на какое-то побоище, поэтому я немного успокаиваюсь. Однако снующие туда-сюда люди, их громкие голоса и непривычная освещенность ночного острова явно заслуживают внимания.       — Понятия не имею, — краем глаза я вижу, как Хедер пожимает плечами, — надо спуститься и всё разузнать.       — Этим мы и займёмся.       Прежде, чем она успевает возразить, я начинаю шагать вниз.       Узкая извилистая тропка, усеянная неровностями, камнями и примятой травой, вообще-то, часто возвращает меня к воспоминаниям, особенно когда я бреду один. В них мы с нынешними всадниками детьми играем в догонялки, или же спускаемся с отцом с Вороньего Мыса, откуда он показывал мне остров и бескрайнее море, простирающееся за ним. Помню его слова о том, что в нём живут неведомые существа. Они очень опасны.       Кажется, я тогда ответил ему, что истреблю их всех. Да… Отличный из меня вышел охотник.       А одно воспоминание есть даже о маме. Мы спускаемся по склону. Одной рукой она сжимает мою руку, а другой держит корзинку, кажется, с травами…       Удивительно. И как я могу думать обо всём этом сейчас?       Что-то тёплое вдруг ударяется о мою ладонь, и я резко вскидываю голову.       — Беззубик! — радость возникает сама-собой, и я едва не отпускаю сирену, дабы потрепать дракона, которого я, кстати, в последнее время весьма редко вижу, по шее. Вместо этого приходится обойтись лишь почёсыванием подбородка. — Что ты здесь делаешь, братец?       Сирена дёргается, когда он, прильнув ко мне, невольно подталкивает в сторону, прямо на неё. Я уже хочу с улыбкой успокоить её, когда вдруг вспоминаю, что вовсе не обязан этого делать.       Я и не замечаю, как мы оказываемся в деревне. Она так и сияет: вдоль улиц на столах развешаны фонарики, которые мы заприметили ещё сверху. Они заливают ночь своим тёплым светом, создавая некий уют прямо на улице. Свет этот непривычно мягок для Олуха: обычно в темное время суток мы обходимся грубыми факелами, а украшения достаем лишь по праздникам.       Людей тоже необычно много: одни расставляют что-то по столам, другие эти самые столы достают из домов и амбаров, третьи пытаются поймать шалунов-детей, гоняющихся за Жуткими Жутями. Словом, я совсем ничего не понимаю.       — Наконец-то! Я уж думал, вы куда-то пропали.       Как только знакомый голос раздаётся, мы тут же оборачиваемся в его сторону. Плевака стоит напротив нас с непринуждённой улыбкой на лице и кружкой не пойми чего в здоровой руке. Рядом с ним вдруг вырастает Сморкала.       — Вообще-то, у меня были версии, где вы двое могли проводить время, — поигрывая бровями, он многозначительно стреляет взглядом сперва в меня, потом в Хедер. Потом выражение его лица вдруг становится таким, будто бы его нос учуял аромат тухлой рыбы в прокисшем молоке. — Но вот что она там делала, я понятия не имею.       Гадать, о ком же это он, не приходится.       — Что это? — игнорируя его реплики и продолжающееся безучастие Астрид, спрашиваю я, обведя глазами округу. — Сноглтог вроде не сегодня. И остальные мне известные торжества тоже. Так что празднуем?       Они переглядываются, причём, не совсем уверенно.       — Ну же, — вступает Вереск, — говорите.       — Давай, — кузнец «слегка» подталкивает плечом всадника. Тот отлетает в сторону на пол метра. — Это была не моя идея.       — И не моя, — потирая плечо, прищурив глаз и зло косясь на викинга, отвечает Йогерсон.       — Мне плевать, чья, — выплёвывает Вереск, и я прямо чую, как они выводят её из себя, — что творится, Хель вас дери, скажете вы или нет?       Они опять переглядывается, но отвечать им не приходится. Сзади с самой спокойной и счастливой на свете улыбкой подплывает близнец Торстон. Думаю, он обнял бы их обоих, не будь заняты его руки. Прежде, чем что-то сказать, он жестом предлагает нам кружки. Я мотаю головой. Судя по молчанию, Хедер тоже. И тогда он начачинает говорить, ничуть не смущаясь общества сирены. Как будто она — одна из нас, и ей также интересно, что же устроили её соплеменники. И плевать, что морская дева связана и мы её удерживаем.       — Вы, ребята, чуть всё не пропустили. Я рад, что вы пришли, и да, Хедер, я отвечу тебе, что здесь творится. Не уверен, что вам обоим это понравится, но уверен в том, что это понравится остальным. Столько всего навалилось… И мы с ребятами подумали, что всем нужна разрядка. Когда мы в последний раз переставали думать о том, что происходит? Лично я не помню. И нет, Хедер, это не значит, что мы решили устроить пьянку и через час уже будем валяться на земле и горланить баллады о предках, тем самым унижая их своим поведением. В это раз всё по-другому. Я думал про нашего с Ханной малыша и понял… Надо сделать что-то для всех. Детей и женщин тоже. Смотрите, как им всем нравятся фонарики, — он сжимающим кружку кулаком проходится по деревне в воздухе. — Им весело.       Всю его речь я пытаюсь сообразить, с чего бы начать свою, и, когда уже открываю рот, чтобы что-то сморозить, он непринуждённо останавливает меня жестом.       — Как я сказал, мы ещё не пили, и много не собираемся. А караул, к твоему сведению, чист, как морская волна, пронизанная лучами солнца в летний день. И они все на постах. К тому же, мы кинули жребий. Забияка и Рыбик сегодня ни капли не возьмут. Так, чтобы если что других останавливать.       Моих аргументов становится немного меньше. Я перевариваю полученную информацию в голове, даже не пытаясь сделать выражение лица прежним, не искаженным судорожной мыслью.       — Допустим, сегодня обойдёмся без пьяных драк, — говорит Хедер, рассудительно жестикулируя, как бы раскладывая свои слова по полочкам, — почему ночь?       Задирака пожимает плечами.       — Она даёт всем ощущение свободы. Так все полностью насладятся временем. К тому же, днём у всех дела. Кто в горы, пасти овец, кто по драконам. А ночью мы лишимся только сна.       И опять этот многозначительный взгляд Сморкалы.       — Отлично, — фыркает Хедер, — то есть, если на остров нападут, все будут сонные и подвыпившие.       Она чуть не ударяет рукой лоб, вместо этого устало потирая переносицу. Для этого приходится опустить руку, и всадница вдруг резко оборачивается на Астрид.       — Хель, ты ещё здесь! — восклицает она. — Я совсем про тебя забыла…       — Такое возможно? — шёпотом вопрошает Плевака, с сомнением нас оглядев. Хедер будто и не слышит его слов.       На пару мгновений она замирает, как бы ожидая реакции от блондинки, но та не шевелится. Если честно, меня начинает это немного настораживать. Вереск тем временем отводит глаза и поднимает голову на викингов.       — Сперва я… — осёкшись, она бросает на меня взгляд, — сперва мы отведём её, а потом будем со всем этим разбираться.       — Кажется, я буду вынужден перестроить твои планы, — вздыхает близнец. — Вообще-то, мы много кого позвали сюда. И стражников из Академии тоже.       — Ну так скажи им вернуться к работе, — она поводит плечами, глядя на него с полным недоумением. Ведь это так очевидно.       — Так ли это необходимо? Им тоже надо отдыхать.       — Хочешь, чтобы сирена сновала среди людей на этом твоём праздничке?       — Технически, она уже среди них. Только это они вокруг неё снуют. И они так увлечены, что едва её замечают. К тому же, не думаю, что Иккинг позволит ей совершать резкие движения. Они неплохо ладят, как я заметил. Тем более, она сегодня какая-то… странная.       Он немного прищуривает глаз, с вопросом разглядывая недвижную сирену, а Хедер передёргивает.       — Скажи уже что-нибудь, Иккинг! — восклицает всадница с таким выражением, будто хочет добавить «и постарайся меня не разочаровать» в конце.       Но мне кажется, что я не смогу выполнить эту её просьбу.       — Отвести её обратно было бы правильным решением, — на выдохе заключаю я, и на лице Хедер начинает проявляться победоносное выражение. Однако оно резко пропадает, когда я заканчиваю реплику, — но оно стало бессмысленным тогда, когда оттуда убрали стражу. И я не думаю, что стража эта на радостях осталась трезвой.       Глаза девушки опасно сверкают.       — Можно послать туда Забияку и Рыбьенога! — она выглядит, как маленький ребёнок, спорящий со старейшиной.       — И оставить всех тут без их трезвых умов?       — Мы будем трезвыми умами!       — И сможем сдержать толпу в одиночку?!       — Перепонки в моих ушах сейчас лопнут.       Сирена подаёт голос так внезапно, что мы все разом на неё оборачиваемся. Лицо её спокойно; лишь только дымка раздражения окружает его черты. Я быстро прослеживаю за её взглядом, устремлённым на людей, и только сейчас осознаю, что слышу множество голосов.       Я слышу песню. До ужаса знакомую, ту, что сопровождала нас всех, всех викингов, пока мы росли. Свадьба, рождение ребёнка, победа или же самая примитивная пьянка — песня эта всегда звучала в моменты радости деревни. По отдельности не особо звучные, но вместе — на удивление слаженные и приятные тоном, голоса людей сливаются в знакомые слова. Даже Беззубик, которого сперва эти человеческие крики под музыку пугали, сейчас порывается к толпе с высунутым от удовольствия языком и горящими глазами, с нетерпением подглядывая на меня.       — О нет, — безнадёжно вздыхает Хедер, отворачиваясь от огней.       — О да! — восторженно восклицает Плевака. — «Песни богов»! Прости, Вереск, хоть я подобно тебе не особо доверяю всему этому действу, пропускать такое равносильно Одиновой каре.       На этих словах он быстро разворачивается и с невиданной для калеки ловкостью устремляется к братьям и сёстрам. Все оставшиеся, проводив его глазами, переглядываются.       — А где, кстати, отец? — интересуюсь я у Задираки.       — Не знаю, — пожимает плечами тот, — не видел его тут.       Интересная выходит история.       — Что ж, — я немного нерешительно оглядываюсь на Астрид и Хедер, — думаю, стоит тут осмотреться и, может, найти его.       — Ну да, — всадница «невзначай» ведёт плечами и вся начинает дёргаться, — мы опять сделаем всё так, как ты сказал, не удостоив мои слова хоть толикой внимания. Конечно! Идите!       Она резко отрывается от Астрид, отчего плечо сирены на мгновение опускается вниз, и срывается с места. Я пару раз выкрикиваю её имя в попытках остановить, но ничего дельного не выходит.       — Кажется, она расстроена, — вдруг подмечает сирена затуманенным голосом.       — Ага, — усмехается Задирака.       — Стоило ей уйти, ты начала разговаривать! — я вслёскиваю свободной рукой, едва не задев морду Беззубика.       — Не выношу общества истеричек, — равнодушно отрезает сирена.       — А я порой твоего!       Со стороны Задираки слышится смешок, и я начинаю закипать. Когда я вижу, как викинг предлагает кружку с какой-то бадьёй уже сирене, моя ладонь сама по себе тянется к посудине. Грубо оттолкнув её от Астрид, которая только-только опустила взгляд на предмет, я начинаю удалятся прочь, увлекая блондинку за собой. Успеваю только бросить недоумевающей Ночной Фурии что-то вроде «всё в порядке, брат» и «я скоро вернусь».       Вообще, я плохо понимаю, куда несут нас мои ноги, но сейчас мозг слишком затуманен приступом гнева для того, чтобы всё обработать и заставить меня повернуть назад.       — Почему ты всё это время молчала? — угрюмо выпаливаю я. — Что произошло у Готти?       — Ничего не произошло, — она опять слишком спокойна, и это тоже меня бесит. — Просто вспомнила, что та твоя чёрноволосая подружка существует.       Я непроизвольно замедляюсь, и шорох моих сапог и подола её сарафана о влажную ночную траву перестаёт быть таким частым. Я бросаю короткий взгляд на неё.       — Неужто ревнуешь?       Сам я в это мало верю, цель моего вопроса иная: немного ввести её в ступор и наконец расшевелить. Я готовлюсь праздновать победу, когда глаза в темноте ночи, спорящей с искусственным светом, выцепляют приподнятые светлые брови и немой вопрос на бледном лице. Но ликование моё длится не так долго, как я того хотел.       — Кого? Если и искать среди людей не урода, то таким тут с натяжкой можно назвать только того, кто ранил Коббер. Но что-то я давно его не видела. К тому же, это только лицо. Про ваши души я вообще молчу…       — Тебе приглянулся Эрет?       — Теперь ревнуешь ты.       Я позволяю себе краткую улыбку после секундного замешательства.       — Ты сказала «теперь».       Мне интересно, какое выражение появляется на её лице, но я не оборачиваюсь, продолжая стремительно мерить землю. На пути иногда попадаются люди, хоть я и выбрал дорогу, на которой сейчас никого не должно быть. Однако они либо уже слишком весёлые, либо выпившие, либо ещё что, словом, никто, кажется, не признаёт в моей спутнице сирену.       — Зачем всё это? — спрашивает она.       — Ты же слышала Задираку. Люди устали. Людям нужны радости.       — Людям радостно от криков, которых даже порожняки на пение нельзя назвать, дурно пахнущей мутной жидкости в кружках и света в ночи?       — Да.       — И ты против этого?       — Нет, — я устало выдыхаю, — но я не уверен, что стоило устраивать всё это так.       — Как?       — Резко и ночью. Хедер всё-таки права: Жуткая Жуть так и не вернулась. Мы не знаем, чего ждать, и не можем расслабляться.       — Жуткая что?       Вопросительный тон Астрид заставляет меня вспомнить о том, что из потока мыслей в моей голове, связанных с нападением и его последствиями, сирене будет очень мало что ясно.       — Забудь. Долго объяснять.       Она на миг замолкает. Кузнечики стрекочут в такт новой песне викингов, доносящейся со стороны, от домов, которых мы обходим стороной.       — Куда мы идём? — спрашивает блондинка.       Мне начинает казаться, что её прежнее состояние к ней возвращается. И я не знаю, радоваться или нет: с одной стороны, это много лучше, чем когда она загадочно молчит, но с другой, если она не молчит и мы находимся наедине, мне следует быть крайне осторожным…       — Ищем моего отца, — рассеянно бросаю я.       — Почему он так важен?       — Он вождь.       Она опять какое-то время переваривает полученную информацию, немного замедляя наш ход.       — А ты, значит, сын вождя, — заключает она.       — Какая же ты всё-таки догадливая.       — Идёшь ему жаловаться на того, кто устроил праздник?       — Иду выяснять важные вопросы и узнать, не осталось ли для тебя парочки стражников, которые смогут отправится обратно в Академию. Но вместо всего этого могу развернуться к морю и скормить тебя акулам.       — Да я разорву их на части, как только они приоткроют свой зубастый рот в мою сторону. Так что гиблый номер.       — Жестоко. Так ты своих морских друзей не любишь?       — Что-то я не замечала, чтобы на людских тарелках было что-то помимо их земных друзей.       Вообще, справедливо.       — Долго идти до твоего отца?       — Знать бы ещё, где он…       — То есть, тебе неизвестно, где он?       — Да.       Слышится раздражённый вздох. Но он нисколько меня не смущает. Сирена тем временем, похоже, решает выместить все свои чувства на мне, а потому я вновь слышу её голос.       — Ты врёшь, да? Мы не идём ни к какому отцу. Ты избавился от этой морской гадюки, мы остались одни, и ты ведешь меня Нептун знает куда…       — К чему ты клонишь?..       — А ты к чему, Иккинг? Ты сам-то знаешь, что делаешь?       — Хватит отвечать вопросом на вопрос!       — Ты сейчас мне руку оторвёшь!       Она резко вырывается из моей хватки и отшатывается на полметра, тяжело дыша. Мне почему-то вспоминается сцена у озера, когда она только-только сделалась человеком и собиралась убить меня, задушив водяной змеёй.       — Что будешь делать?       — Вновь возьму твою руку, и мы отправимся к отцу.       — Ты ведь не знаешь, где он.       — Знаю. Примерно.       — А если я сбегу?       — Кто сказал, что у тебя получится?       — А если я попробую сбежать?       — Пробуй.       Кажется, мы смотрим друг другу прямо в души. Свет огней не долетает до склона, на котором мы очутились, но Луна освещает её лицо куда привлекательнее, чем мог бы он. Её глаза блестят. Она почти не шевелится; потом вдруг делает мелкий шажок назад.       — Твои запястья связаны, — размеренно произношу я, — сейчас темно, да и ноги из нас двоих всё ещё лучше поддаются мне.       Она на секунду морщится в темноте, как бы споря тем самым с моими словами.       — Мало аргументов, викинг.       Викинг. Она зовёт меня так, когда кидает вызов.       — Твоя сестра далеко. Если бежать сейчас — то без неё. — Я делаю паузу, пытаюсь выцепить изменения на её лице после сказанного. — Теперь их достаточно?       — Ты выводишь меня из себя! — рявкает она.       Кажется, теперь мы примерно в одном состоянии.       — Ты первая начала.       Я отчего-то ухмыляюсь, и это окончательно разжигает в ней огонь. Сирена вдруг подаётся вперёд, как бы пытаясь ударить меня, но не совсем понятно, чем — головой или, может, солнечным сплетением. Или же просто хочет испугать.       Так или иначе, я инстинктивно пячусь назад. Мои брови сами-собой ползут на лоб.       — Ты чего это? — успеваю выпалить лишь это перед новым странным её порывом. — Что на тебя нашло?       — Мы же вроде как драться собрались, — бросает она, — или ты просто так меня отпустишь?       — По-моему, ты просто хочешь сцепиться со мной, — усмехаюсь я, в тоже время недоумевая от своего расслабленного состояния. Сирена, по сути, почти свободна, ей только от верёвки избавиться — и она готова будет пойти громить деревню. А я спокоен. Немного на взводе, немного удивлён, но в целом мне даже интересно, что она будет делать. Кажется, всё идёт к тому же, что и в тот раз у дерева. Я всё больше убеждаюсь в этом по мере того, как она приближается ко мне.       — Кажется, ты озвучиваешь собственные желания, — её глаза сверкают, а тон голоса сводит с ума.       Я и не заметил, насколько мы отдалились от деревни. Голоса, конечно, и не думали пропасть, но стали гораздо тише. Никто не знает, где мы. Если она сбросит меня с обрыва, моё тело разобьётся о саблезубые скалы внизу также, как разбиваются морские волны. Сейчас темно, всем весело. Никто ничего не услышит.       Однако почему-то я не думаю, что она пойдёт этим путём.       — Хорошо, что здесь стало тише. Мои уши уже почти не болят.       Она ещё и мысли теперь читает?       — А ещё здесь темно, — не понимая, чего ожидать, продолжаю за ней я. Наши глаза не отрываются друг от друга.       — Не стоит недооценивать лунный свет. Но, если честно, солнечный мне больше нравится. В нём твои веснушки смотрятся гораздо забавнее.       — Поговорим о моих веснушках?       — Если других тем для разговора у тебя не найдётся, человек, то знай: я разочарована.       Она опять оказывается слишком близко, а я опять поддаюсь её гипнозу. Мне кажется, что она хочет сказать что-то ещё, но вместо этого, впившись своим пронзительным взглядом в меня, она молниеносно отстраняется, поднимает связанные сзади руки. Видимо, пока я моргаю, она успевает каким-то образом переместить их вперёд, перед собой, и я удивляюсь тому, что не слышу звука выворачивающихся суставов.       — И ты всё это время так могла? — поражаюсь я.       — Ты меня недооцениваешь.       С самой уверенной в мире улыбкой на лице она вдруг едва заметно приседает, после чего я ощущаю холод её ладоней чуть выше правого колена. Не стоит и упоминать о тут же охвативших меня мурашках: итак всё понятно. Однако сирена опять не даёт мне и вздохнуть, я только опускаю вопросительно-затуманенный взгляд к ней.       Она проводит пальцами по коже доспеха, и я начинаю чувствовать внутри что-то, чего совсем не должен. Не знаю, колдует ли она, но моя голова начинает кружиться. А затем происходит то, отчего я вздрагиваю и почти сразу прихожу в себя.       Астрид резко вскидывает обе руки, и я от этого ощущаю мимолётную боль в том самом месте, где в небольших ножнах выше колена крепится мой кинжал. Теперь руки морской девы свободны: она умудрилась разрезать веревку о закреплённое на мне лезвие.       — Ловко, — я чуть наклоняю голову, поджимая губы и начиная хмурится, — и где ты этому научилась?..       — У своих сестёр, — светясь ехидной улыбкой, мурлыкает она, тихонько отступая назад, — от них я так много узнала…       Я резко бросаюсь вперёд, силясь ухватить её за руки. Она уворачивается и готовится удалить меня в живот, да только я ловлю её руку. Она подныривает подо мной, а затем поскальзывается на влажной ночной траве. Через мгновение мы уже стоим в неестественной позе: я удерживаю её за талию и правую руку, а она едва не касается носом земли. Я осторожно поднимаю её, и она выпрямляется, прижатая ко мне спиной. Полностью ощущать изгибы тела не даёт лишь тот факт, что мои ладони крепко сдерживают её сведенные за спиной запястья.       — Ловко, — выдыхает она.       — Это меня викинги научили.       Секунд десять проходит в тишине. Мы продолжаем недвижно стоять лицом к припорошенному ватными облаками ночному горизонту. Мой взгляд падает на её оголенную ключицу; я опускаю его к земле и тут же произношу с небольшой тяжестью:       — Нужно возвращаться.       Она вдруг выгибается и льнёт ко мне, запрокидывает голову; светлые волосы щекочат шею, а затылок трётся о щёку.       — Ты хочешь уйти?..       Нет.       — Да.       Сирена поводит плечами, приподнимает локти, приподнимает и опускает голову, словом, старается как можно больше заставить меня напрячься. И у неё, Один, это получается. Я пытаюсь выместить всё на выражении своего лица, отчего жмурюсь и поджимаю губы так, что становится больно.       — Ты весь каменный, Иккинг, — невинно шелестит она, словно ветер, который чуть шевелит её волосы, раскинувшиеся на моей груди, — тебе нужно успокоиться.       — Хватит!       Я с трудом нахожу в себе силы для того, чтобы оттолкнуть её от себя, при этом не расцепляя рук. Она поворачивает голову так, что я вижу её профиль, с другой стороны освещённый Луной. Вздёрнутый нос, приоткрытые губы, чистые глаза, спокойные брови… Я не успеваю гнаться за переменами её настроений, посредством которых она из ужасающего существа превращается в ангельскую деву, всеми силами пытающуюся свести меня с ума.       Я начинаю тянуть её назад, ближе к деревне, и если сперва она сопротивляется, даже пытаясь что-то пропеть себе под нос, то затем вдруг, отвернувшись к морю, резко застывает. Я не сразу замечаю это, а когда уже хочу рявкнуть что-то от ярости, она оказывается первой.       — Что это? — тихо говорит сирена.       — Всё, на меня больше не действуют твои штучки. Пошли отсюда!       — Посмотри на горизонт.       Я не хочу умолять её актерских способностей, не раз сыгравших со мной злую шутку, но с удивлением осознаю, что сейчас она будто бы действительно больше уже не в своём образе. Бросив на неё, насколько это возможно, хмурый взгляд, я с неким сомнением поднимаю глаза туда, где граничат воздух и вода. Ничего необычного, звёзды как звёзды, волны как волны, корабли как…       …Корабли?..       Пару мгновений я стою не шевелясь и пытаясь понять, что вижу. Глаза выцепляют из темноты чёрные силуэты на фоне тёмного синего неба, с распростёртыми парусами направленные носами к Олуху.       — О, Тор...       — Что?       — Корабли…       — Чьи корабли, Иккинг?       — Точно не наши. И гостей мы не ждали. К тому же, кто решится плыть ночью, какие безумцы? Кто это, Хель их дери?..