В один из августовских дней

В какой-то из августовских дней Валентину начинает казаться, что всё идёт как должно, что он уже может рассчитать ближайшие события по часам, если не по минутам. Полдень — спуститься в столовую, взять чай с бутербродом, поесть не торопясь. Пока всё тихо. Через четверть часа он вернётся в кабинет, засядет за документы, и часовая стрелка ещё не доползёт до половины первого, как начнёт подкатывать гул. Сначала медленно. Толпа вообще, что бы о ней ни думали, медлительна. У случайных прохожих ещё есть время расползтись подальше, в боковые улочки, нырнуть в метро. Валентину, естественно, нырять некуда, он просто придвигает к себе очередной рапорт, пробегает взглядом по строчкам. Гул нарастает. Грохочут шаги. Крики перекрывают друг друга. Слов, понятно, не разобрать. С рапортами нужно закончить поскорее, потому что в эту какофонию вот-вот врежется надрывный, бьющий по ушам вопль сирены, и ближайшие десять минут работать никто в здании не сможет. И потом ещё пару часов будет ломить в висках. Ага. Вот оно. Лебедев кладёт ручку поверх листков, откидывается на спинку кресла, переплетает пальцы. Отстукивает носком ботинка: пять, четыре, три — стёкла начинают дрожать примерно на этом моменте — два, один — — из-за поворота вываливается, запружает улицу тёмно-пёстрая волна. Плакаты — от ярких букв в глазах рябит. Макушки — тёмные, светлые, гладко выбритые. Изредка кто-то запрокинет голову, мелькнёт лицо — искажённое, ошарашенное. У других вместо лиц — сплошь геометрия: шары шлемов, прямоугольники щитов. А ковырни этот пластик и железо — такие же нескладные мальчишеские фигуры, такие же растерянные глаза. «Граждане, — мегафон срывается в хрип, — немедленно разойдитесь! Немедленно разойдитесь! Митинг не санкционирован!» Лебедев потирает виски плавными круговыми движениями. Через несколько минут под окнами уже никого не будет. Но шум не затихнет ещё часа полтора — пока рокочущую волну не возьмут наконец в кольцо, не разобьют на брызги. По два, по три человека, по пять — уже можно хватать за руки и ноги, затаскивать в машины. Кто вывернется, юркнет во двор, в проулок, в магазин, смешается с боязливо оглядывающимися прохожими — тому повезло. До завтра. Потому что завтра опять начнётся то же самое, хоть часы сверяй. Около трёх, когда почти всех развезут по изоляторам, пора звонить. В управлении к звонкам Валентина уже привыкли, Артёма Романовича Ткачёва, девяносто шестого года рождения, по отделам находят быстро. Объяснять ничего не приходится: бедовые дальние родственники — не такая уж редкая штука, особенно в нынешнее время. «Ты бы ему мозги, что ли, на место вправил, — хмыкает приятель с росгвардейскими погонами. — Я, конечно, всё понимаю. Но в следующий раз, может, его так легко уже не вытащишь, двести двенадцатая часть первая — штука серьёзная. Ты записи глянь: вон он, сучёныш, флагом машет». Артём, по-обезьяньи забравшийся на решётку забора, беззвучно открывает и закрывает рот, что-то выкрикивая, и те, что рядом, не отрывают от него глаз. Осекшись вдруг, Артём вытягивает шею, заглядывая в камеру, ухмыляется от уха до уха, тычет средний палец. Валентин проглатывает матерную брань. Когда он уже по темноте припаркует машину у подъезда, на кухне будет гореть свет. В прихожей Валентин невольно глубже втянет ноздрями запах жареного мяса, а может, запечённой рыбы или грибного супа. Артём выйдет, прихрамывая, или потирая перебинтованной ладонью вспухший синяк на скуле, или, улыбнувшись, сверкнёт сколом зуба. Потом, на кухне, Валентин непременно спросит: ты восемь лет хочешь сидеть? За организацию массовых беспорядков меньше не дают, даже и не мечтай. Зачем ты туда ходишь? Зачем ты репостишь бесконечные ролики с ютьюба? Ты хочешь себе отбитые почки и туберкулёз? Он сейчас плохо лечится антибиотиками, учти. Или ты меня подставить хочешь, а, Тём? Артём, разумеется, будет молчать, рассматривая маки на скатерти, а потом резко поднимет голову, вытолкнет сквозь зубы: а когда вам, Валентин Юрич, товарищ полковник, скажут, мол, полиция и Росгвардия не справляются, дело за вами — вы отдадите приказ? Стрелять. По людям. По нам. Будете? И поедать что-то вкусное, что Тёма готовил весь вечер, они будут, не говоря ни слова. И разойдутся потом по комнатам, сидеть перед компьютером, клацать в телефоне — а лягут всё равно вместе. И Валентин будет вжимать Тёму в кровать, вбиваться в него, слушать загнанное дыхание, и сладкие беспомощные стоны, и лихорадочно рвущееся «Валя, да, Валя, ещё вот так, сильнее, да, Валя, пожалуйста, держи меня, только держи, да…» И медленно, едва дотрагиваясь, обводить кончиками пальцев припухший синяк. И Тёма поймает его пальцы своей рукой, быстро, коротко поднесёт к губам. Завтра утром Валентину опять на службу — наскоро завтракать, одеваться и старательно не замечать, как Тёма строчит бесконечные смс-ки, каждый раз с новой сим-карты. Откуда он их, господи, берёт.