будь аккуратнее

Конечно, он будет вынужден рассказать. Рано или поздно. Спускаться в подземку снова — словно наступать в стремительно втягивающую в себя воронку, даже в полупустом вагоне тошно. Он сминает футболку на ребрах, как будто это поможет сохранить кислород внутри. Полчаса назад он делал то же самое, беззвучно шевеля губами, проговаривая свой текст, пока Артём тяжело дышал на читке, этот последний трек на репетиции совсем их вымотал. Но даже там, в подвале, где еле-еле работает вентиляция, сопя, как будто простужена, ему комфортнее, чем в метро. Артём шумно дышит в микрофон, он нащупывает воздух где-то у себя в животе и думает — отдал бы Артёму все хиты и поинты, в любой игре. Накрутил бы себе изначально не выносливости, но слабоумия. Покачивающееся отражение совсем искривилось, накинуло ему лет пять мрачными тенями под глазами и несвежим цветом лица. Сега в вагоне почти один, почти, потому что не считается компания где-то в углу, у них свой мир, и поезд тоже свой, это он затесался случайно. Он закрывается от них чёрным обрамлением капюшона, отражение становится ещё более отвратительно. Вагон сильно трясёт, он бежит по кругу, ровно следуя ветке, нарисованной на баннере у дверей. Тоннель — не просто так, физики, например, их любят, даже маленькие частицы, которые сами выдумали, чтобы было, чем себя развлечь в извечной скуке, заставляют там бегать по кругу, его самого тоже придумали, и метро, и разноцветные червяки веток и путей. Тишина за пределами вагона тоже хитровыдуманная иллюзия, на самом деле там цивилизация, корнями уходящее вглубь земли копошащееся подземное царство. Со своими физиками и подземными Сегами, он думает, что из него выйдет отличный гном. Тишина снаружи вполне реальна и достаточно тяжела и ощутима, когда вагон не останавливается слишком долго и кажется, только сильнее разгоняется, следуя вперёд, мигая от напряжения лампочками внутри. Сега смотрит на компанию в углу, по-прежнему стоящую полукругом, висящую на поручнях, совершенно не обращая на него внимания. Ему мерещатся колонны станций, когда они пролетают на невероятной скорости, словно по-настоящему разгоняясь в коллайдере. Дождь разливается над миром неожиданно — льётся из лопнувшей фиолетовой тучи. Он сперва накрывает центр, расходясь потом пятном до самых окраин, подлавливает его на выходе из метро крошкой-каплей по носу, звонко и немного досадно — у него нет зонта. Пахнет пылью и мокрым асфальтом, поднимающимся от него маревом. вышел и дождь, как ты? Артём укатил на велике, наверняка не успел до дома, и дождь на них обрушился одновременно, хоть Сега и затерялся где-то в подземных закоулках, то ли это другая реальность, то ли его собственную скрючило, протянуло, передёрнуло, раскрыло, так ведь поётся. О чём-то ведь оно поётся. Артём отправляет фото — улыбающееся лицо, такие же капли дождя на ресницах, щеках и носу, зелёные ветки короной над головой, не доехал, спрятался где-то под деревом от этого неожиданного ливня. Где-то внутри разливается и плещется нежность розовыми пузырями, когда он смотрит на сообщение. Сега стоит у метро под каким-то хлипким прозрачным магазинным козырьком с трещиной посередине и с разломом внутри себя, прижать бы пластырем, пока совсем не разошлось, разорвав его на две глупые и слабые половинки. Когда он рассказывает об этом после — про метро, про призрачные станции, про эту старую байку в сети о том, как нужно выполнить целый квест, чтобы попасть в подземке, куда не следует, Артём отвечает только: — Ну пошли, что ли, монстров твоих пиздить? И Артём, такой какой есть, у которого никогда не получится вырасти из сказок, Артём победит любого орка. Всё очень просто — он его заболтает. А на метро он сам не особо катается, говорит — посижу в автобусе, посмотрю в окошечко, — когда зима, а летом берёт велик. И кажется, словно много лет-зим в этом городе прошло. Они в вагоне, в дурацком городском фэнтези, какие Артём любит, а Сега не очень, ему и не надо, достаточно просто Артёма, у которого точно есть меч и какая-то чудная сила, которую он называет добротой — так по-доброму, так клишированно правильно и хорошо. Внутри — толпа, станции снова сливаются в гранитную спираль, колонны рушатся, они касаются друг друга улыбками, передавая их нежно в раскачивающемся вагоне. Кто-то торопится выходить, огибая их, будто незаметных, Сергей благодарен, честно, за то, что не придётся двигаться и толкаться, на миг упуская из виду Артёма, стоящего напротив, позволяющего рассмотреть себя вблизи. Даже механический голос, объявляющий станции, какой-то усталый, то ли от жары, то ли от бесконечной людской массы, наверное, он никогда не бывает доволен, когда круг замыкается, они выходят на конечной, поднимаясь из метро, замирая, когда поверх ступеней целиком ложится небо и не видно больше ничего. В подземке нет чудовищ, перед Артёмом они все попрятались прочь. Наблюдая за городом в самый летний пик, когда ночь никак не хочет наступать, когда кажется, что она совсем сдалась и оставила на лето вечное солнце, жарким вечером ему ужасно хочется домой. Подальше от зеркальных фасадов и плоских безликих крыш со спутанными коробками проводов. На ум приходят бабушкины домики в деревне, которых никогда не было, гуси-ебуси, всякие. Сега говорит Артёму, также смиренно смотрящему на высотки, залитые малиновым и закатным. Артём тоже хочет, он даже пробует искать билеты, но куда им, тут — жизнь. Репетиции и всё такое, они скоро станут рокстар, совершенно точно, обязательно. Всё не напрасно, и один на двоих вдох на сложном моменте в треке, и расходиться ближе к ночи, не совсем понимая, что с тобой остаётся и что остаётся от тебя самого. Он прижимается плечом, толкается, чтобы уткнуться носом в ворот простой серой футболки, ласкается щекой и попадает неловко, словно впервые и совсем не умеет — в губы. Артём обнимает его всего и сразу, смеётся ему в макушку — твой смех пугает жителей дальних планет — они целуются под самую романтичную песню у него в башке, какая только приходит Сергею на ум. У Артёма над губой колется, он придерживает его за подбородок, уложив ладонь между лопаток, стережёт наверное, чтобы у Сеги там сердце не выпрыгнуло, так бьющееся внутри. — Стоим тут в подворотне, — Артём говорит как-то низко, хрипловато, по-прежнему не отпуская его лицо. — Присосались, — он улыбается и тянется губами мазнуть по шее и чуть выше по скуле. — Крепко и по-мужски. Артём сжимает его плечи и смеётся куда-то в разлившееся киселём небо, запрокинув голову, чуть покачиваясь и обнимая его как ребёнка. На репточке зеркальный зал, на себя можно смотреть постоянно, во всех сторонах натыкаться на собственное отражение, пока никого нет, они сидят на полу, в углу, только туда попадает ветер из открытой створки форточки. У него на колене рука Артёма, она жжёт голую кожу, сегодня он в шортах. Артём водит пальцами, постукивает по коленке со знающим видом, просит его дотронуться с закрытыми глазами до носа, он дотрагивается — не до своего. Снова притягивая его к себе, как будто никто не зайдёт в этот самый миг, Артём прижимается спиной к зеркалу, вокруг их двоих слишком много, их двоих настоящих так важно сохранить. — Я думаю, нам нужен мерч. Артём улыбается, он видит в отражении. — Мы ещё не записали альбом. — Какой-нибудь кепон. Розовый. — Тебе не пойдёт. — Тебе пойдёт, — он обнимает его поперёк груди, прижавшись боком, положив голову ему на плечо, чувствует, как Артём дышит. Каждый момент настоящий и стоящий, даже замершее в зеркальной студии время это признаёт, не позволяя кому-то вломиться внутрь раньше положенного, запирая их в бесконечно отражающем самого себя кубе. — Не обязательно ехать одному, — говорит Артём, когда они собираются домой. На улице становится прохладнее, он даже зябко водит плечами, мурашки спускаются до кончиков пальцев, стряхивает их на землю. Артём сегодня без велика, в джинсовке, которую он протягивает, чтобы не мёрз, которую не просит назад до самого метро, глупости, он бы никогда не попросил вернуть. Игру нужно пройти до конца, они снова здесь. Места в конце вагона — для одиночек, для ребят с книжками в бумаге и книжками в телефонах, чтобы прислониться затылком к дребезжащему стеклу, закрыв глаза в надежде уснуть на одной из станций и проснуться где-то в другой жизни. Эти места сегодня пустуют, они разваливаются на них, друг напротив друга, толкаясь ногами и подозрительно весело смеясь. Когда поезд разгоняется, дует из открытого окошка, пахнет подземкой, как будто подсвечиваются алые буквы на дверях и трепещут объявления на стенах, Артём падает на сиденье рядом с ним, запрокидывая на спинку руку, взъерошивая ему волосы. — Начинается? — Ага. Он медленно опускает свою ладонь ему на затылок — крепость. В окне напротив вязкое и мутное пространство, подземные жители с белёсыми глазами, от рождения слепые, такие нереальные, в существование которых сложно поверить, вот-вот выглянут из-за угла. И вечерний поезд раз за разом проходит лабиринт, в котором оказывается, не ясно, по случайности ли или же специально заезжает, мерно постукивая колёсами. Серёжа правда не знает, выйдут ли они отсюда когда-нибудь, остановится ли бег вагона, скрутит ли их в жгут пространств и миров, оставив в метро присоединившихся к белоглазому племени. Но точно уверен, всё настоящее вокруг, у него холодные пальцы, гладящие его плечо, щёку, пробегающие по шее. Артём улыбается ему в реальности, если повернуть голову — он совсем рядом.