My misery

— Оксфордский выпускник, всем до... Облупившаяся штукатурка пятидесятилетней давности слетала вниз под методичными движениями. Мирон упорно отковыривал большой кусок — тот упрямо не хотел отваливаться. Величественные старые дома, побывав в рабстве у времени и у человеческой жадности, изрядно потрепались. Советская власть в своё время неутомимо замазывала «буржуйских» ангелочков на потолках и стенах парадных, и лепнина приобретала коммунистический облик сталинского ампира. Сейчас же вид домов жалок — ангелков никто не замазывает, они усталые, затертые и жалкие, как и их вместилище. Большой неожиданностью был концерт Маршалла в России. Билеты раскупались как горячие пирожки, и через два дня их уже было не достать. Мирон искренне восхищался Эминемом. Но не был дешёвой копиркой, как Тимоти, который вечно глядел на Канни Уэста. Мирон любовался удивлённо-восхищённым взглядом американского артиста, и сердце ухало вниз, когда зал вопил, перекрикивая Маршалла. Хорошие знакомые провели Фёдорова за сцену (он успел купить билеты, дрожащими руками набирая в поисковик). Американец был наслышан о русском MC. Мирон не струсил, унял волнение и поговорил с кумиром полчаса после концерта. Еврей любезно предложил ему пройтись к набережной. Менеджер Маршалла, пожав плечами, разрешил, предупредив, что будет обзванивать. Нить разговора потерялась в сизом прохладном воздухе июня. Мирон остановился покурить. Достав пачку, предложил Маршаллу — тот охотно взял палочку. Красивая зажигалка щёлкнула. Эм закрыл огонёк рукой, поднося лицо поближе к фитилю. Холодные пальцы обхватили руку с зажигалкой. «Замёрз», — подумал Мирон. Днём шёл дождь, а ночью решило подморозить. Странный в Питере июнь. Через десять минут мужчины сидели на балконе у Фёдорова. Тот уговорил застенчивого американца погреться до утра. Жёлтый унылый фонарь освещал красивый еврейский профиль. Его обладатель сидел в одной футболке на балконе. Плед он отдал Маршаллу — тот завернулся и, облокотившись о балкон, наблюдал за городом. Мирон встал рядом, едва касаясь плеча, завернутого в плед. — Your lips are blue, — Фёдоров обернулся, — and you're cold. You have such a beautiful voice and you didn’t wear anything warm. У Фёдорова был ещё один плед, одеяло и куча шмоток. Но Маршалл снял с себя свой и накинул на плечи еврея. Он был тёплый и приятный после Брюса. «Бляха муха, как ты мог провалить тест на пидОра?». Вместо «спасибо» он прикрыл дрожащими ресницами глаза. Вместо «пожалуйста» Маршалл коснулся уже тёплой ладонью щеки Мирона и ласково дотронулся губами до его скулы. Фёдоров не знал, что такое инсульт, но теперь явно испробовал его на себе. Наклонившись, американец прошелестел: «I can sleep on a chair», — и, проведя рукой по плечу обомлевшего еврея, ушёл в комнату. Тот предпочёл посидеть на опустевшем балконе, закрывая лицо руками и повторяя: «Тест на пидОра провален».