le mot amour

На бумагу буквы ложатся неровно, складываются в слова неправильные и некрасивые, но переписывать нельзя. Второй лист у отца уже не отобрать. Эпонина затаивает дыхание и пытается хоть конец письма не испортить, но снова торопится, снова рука срывается от волнения. Снова в голове вертится всего одна фраза среди десятка нежностей, ей же написанных. «Я люблю вас». Эпонина писательницей никогда не была, но ради неё пробует писать. Ради неё красивые слова пытается подобрать, грозится попасть под горячую руку отца. Ради неё впервые говорит трепещущее на языке «люблю». А Козетта продолжает жить, потому что у неё весь мир не перевернулся и сердце никогда у неё куда-то под диафрагму не падало. Эпонина завидует — почти как в детстве. Всё у них ещё тогда стало перевёрнутым, покалеченным, и с завистью мешается страх. Козетта не простит ведь. Даже не подпустит к себе. Детские обиды отчего-то кажутся более важными, чем факт того, что они обе девушки. Эпонину ведь нельзя полюбить, такую шершавую и угловатую. Она одновременно не похожа совершенно на себя маленькую и является самым ярким напоминанием о тех днях. И всё равно она пишет это простодушное, глупое, бездарное письмо. Это просто способ боль с сердца снять — а оно болит, почти лопается от переполняющей непривычной нежности. Это почти исповедь, и выходит настолько искренне, что Эпонине страшно становится. И закрадывается непрошенная надежда: может, если она увидит такие слова, она поймёт. Может даже подарит одну из своих улыбок, нежно-влюблённых в этот мир. — Я люблю вас, — шепчет Эпонина и подбрасывает письмо Козетте в ноги. Мир вертится с бешеной скоростью, совсем как в тот миг, когда она узнала, в какое хрустальное сокровище вырос Жаворонок. Козетта подбирает сложенную второпях бумажку, читает её мучительно медленно и её губы внезапно вздрагивают, складываясь в улыбку. Конечно, такая нежная, мечтательная девушка как она тут же влюбилась в образ из письма. В образ мучительной любви. Не в Эпонину. Боль возвращается с новой силой. Она сползает на землю, позвонками ударяясь о прутья забора, и, кажется, плачет. Эпонину, такую нескладную и глупую, нельзя полюбить. Возвращаясь домой, она наугад режет ножницами по волосам. Пряди теперь едва её уши прикрывают, лицо и тело у неё всегда были недостаточно для общества женскими, и для завершения образа ей остаётся надеть поношенную мужскую одежду. Через неделю приходит к саду Козетты бедным студентом, новым лицом, живым отчаянием. Может глупого парня она выслушает охотнее. Может даже поцелует в щёку на прощание. Только вся храбрость куда-то в желудок проваливается, скручивается узлом, и Эпонине остаётся лбом к холодному железу прислониться. Ей так страшно ещё не было в жизни, не дрожали так руки и не тошнило от собственной слабости. Потому что не любила никогда до этого. Козетта входит в её жизнь образом ослепительной и возвышенной красоты, но остаётся птичьей трелью и нежной белой рукой. Грешные, низкие люди, как Эпонина, должны перед таким ангелом, искренне любящим, преклоняться, и она готова послушно встать на колени. Всё равно её никто и ничто не ждёт, а в любовании есть своё запретное притворно-сладкое счастье. Так и должно всё оставаться, по разные стороны решётки. — Я ждала тебя, — Козетта улыбается так же нежно, как после прочтения письма, так же влюблённо, и смотрит прямо на Эпонину. Значит, её силуэт всё же угадывался в темноте. — Я надеялась, что ты придёшь. Твоё письмо… Эпонина знает, что не заслуживает ни единого её слова, поэтому проскальзывает внутрь сада торопливо, надеясь, что сможет всё исправить и объяснить. Она любит, но не пресмыкается. Она жаждет, но не может принять. — Я, — её хриплый и без того голос ещё сильнее срывается, — не прошу ничего в ответ. Козетта внезапно меняется в лице, хмурится и становится практически вплотную: — Эпонина? Кажется, что на этот раз мир не переворачивается, а рушится вокруг неё с невообразимой скоростью. — Я видела тебя вечерами, — в голосе Козетты почему-то слышится восторг, и она всё ещё не отстраняется. — Ты сидела и слушала, как я пою. Думала, я тебя не замечу? — она тихо посмеивается, совсем ещё нежный ребёнок. — Я была рада тебя видеть. Но зачем же ты обрезала свои чудесные волосы? Эпонина тоже шаг назад сделать не решается и всё смотрит на её дрожащие светлые ресницы. — Я на что-то надеялась. Неважно, — ответа лучше она придумать не может и наконец виновато отводит взгляд. — Всё дело в письме? — Козетта чудесным образом всё понимает без слов, без взглядов и намёков, просто чувствует и так же просто, невинно касается рук Эпонины. Её пальцы совсем не сочетаются с огрубелой кожей, но она всё равно мягко ими поглаживает тыльную сторону ладони. — Честно говоря, я бы расстроилась, если бы оказалось, что его написал кто-то другой. — Ты забыла, что было в детстве? — Нет. Но я простила тебя. От этих слов сердце щемит сильнее, чем должно бы. — И я буду рада, если ты продолжишь приходить ко мне. Я буду ждать тебя. Эпонина снова не знает, что ответить, и впервые чувствует, как боль обращается в тепло.