***
Путь показался ему мучительно долгим. Его не слушали почему-то обе ноги: одна нелепо волочилась, а другая спотыкалась о протянутые лапы корней. Он не успевал отмахиваться от веток, так что они хлестали по его и без того раскрасневшемуся лицу, дразнили и спрашивали, издеваясь, почему он такой неуклюжий. Он хотел было обиженно надуть губы, но сил хватило лишь на то, чтоб опустить их уголки. — У тебя впервые травма подобного рода? — Какого рода? — не понял Юлиан. — Ну, ты знаешь, что такое вывих? Бывало раньше? — Знаю, но я никогда ничего не ломал. — Это не перелом… — Я понял, — жёстко перебил он. Николина замолчала. В тишине Юлиан только острее почувствовал, как он тяжёл для неё. Она дышала так же прерывисто, как и он, может, ещё тяжелее, сводила брови, сжимала зубы, но шла. Ему на секунду показалось, что он взвалил себя на неё и вынуждает тащить. Никогда прежде он не чувствовал себя таким дурацким, таким виноватым. — Прости меня, Николина. Девушка остановилась, пострадавший — с ней. — Что ты? — она заглянула в его глаза. — За что? — Не так, наверно, знакомятся люди… — он попытался отвести взгляд. — Как-то это нелепо, глупо… Какая-то нога, вывих, какой-то дурацкий бард… — В смысле «бард»? — она насмешливо приподняла бровь. — Ну, — растерялся Юлиан. — Э-э, бор. Дурацкий… нет, конечно, нет… красивый бор.***
Он был странно и даже нелепо одет, как парнишка с этнической ярмарки: в косоворотку и мешковатые штаны. В её — пусть и деревенском — доме даже это выглядело чересчур, так что пришлось переодевать. Почему она не сразу сообразила, что с ним что-то не так? — Ты сказал, что ты откуда? — Издалека, — прочавкал Юлиан. Чорба капустными струйками стекала по его подбородку. Девушка протянула ему большую узорчатую салфетку, они случайно коснулись друг друга. — Из другого века? — засмеялась она, краснея. — Вроде того, — подмигнул парень. Нога, лишь чуть подправленная опытным лекарем, — Николина не осмелилась поставить молоденькую косточку на место — ныла, но в целом путник чувствовал себя намного лучше. Он улыбался, много шутил, напевал что-то народное или балладное. — Кофе? Вино? Ракия? — предложила хозяйка. — Кофе.***
Прошло много дней, пока Юлиан лежал в больнице имени Святой Николины — так он в шутку прозвал её дом. Простой диван, гостиная, Колькины — как Юлиан в шутку прозвал Николину — рукоделия, что лежали то там, то тут, стали самыми родными. Он чувствовал себя раненым солдатом, которому повезло и с госпиталем, и с медсестрой. Девушка что-то наплела про него добрым уже-почти-старичкам-родителями, постоянно варила горячие лечебные супы, меняла повязки, припарки, наносила мази. Прежде он не знал такой заботы.***
— Так почему твои родители до сих пор не прогнали меня? Что ты им сказала? — спросил Юлиан. Они впервые вышли на прогулку вместе, если не считать их встречи. Точнее, Юлиан впервые выполз на оздоровительную полянку недалеко от их домашнего холма. — Сказала, что ты мой однокурсник и что ты из Хорватии. — И что мешает мне в любой момент пересечь границу? — с насмешкой спросил он. — То, что у тебя до сих пор ужасно болит нога, — она кивнула на его бинты. — Да и... вообще-то ты не из Хорватии. — Они же видят, что я нормально хожу… — Считай, что мы пригласили тебя в гости, — девушка поправила свою внушительную косу. — Как Рон приглашал Гарри на лето. — Кто? Кого? – уставился он на неё. — Не важно, забудь… — Лютик! — пригрозила пастушка оторвавшемуся от стада козлёнку. — Кому сказала?! — А? Что? — Юлиан повернулся на звук, к пасущимся козочкам и грузной тётьке. Николина расхохоталась. — Разве ты Лютик? — Ну... я... эээ… я Юлик.***
Очередной жаркий полдень. Не сосчитать, какой именно. Чаща, омывающая путников зелёной прохладой, большой раскидистый дуб внутри неё. Двое под ним. — Я знаю мифы о людях, которые ценой собственной жизни обогатили планету всеми теми растениями, что есть сейчас, о людях, что наполнили ложбины и русла водой, вдохнули в горы пламя, переваливающее через кратеры… — Ты точно о людях, а не о богах? Что за мифы про людей? — Люди очень похожи на богов, — вдохновенно заметил Юлиан. — Они создали птиц, насекомых, млекопитающих, каждый камешек и листочек… — А что тогда сделал Бог? – начала закипать девушка. — Какой бог? — удивился он. — В с-смысле? — ужаснулась она. Юлиан заёрзал на месте под её пристальным взглядом. — Какой из них? — выкрутился он. Николина повременила, надменно зыркнула на него и заключила: — Твои мифы абсолютно идиотские. Не понимаю… — Они очень поэтичные! — … где ты их откопал! — Как где? Они земные, обычные. Она фыркнула. — Есть кое-что получше. Слышал когда-нибудь древнегреческие мифы? По лицу Юлиана в тот момент нельзя было прочитать ровным счётом ничего. — Ну, тогда — миф об Артемиде и несчастном парне. Николина села удобнее и начала: — Артемида была статной женщиной… э-э, богиней… богичной женщиной, да, с длинными платиновыми волосами, которые она собирала в конский хвост. Доспехи сияли на ней так, как сияет рельефная грудь олимпийского борца, натёртая маслом. В ней вообще было многое от мужчины: страсть к верховой езде, охоте, стрельбе из лука. Она изумительная богиня. Таким же изумительным был Аполлон. Стройный, сильный, кудрявый, с кубиками, другими словами, повелитель женских сердец. Артемида не могла не сравнивать других мужчин с эталонным братом. В итоге никто не пришёлся ей по вкусу, так что она никому так и не отдалась. Её отец — бог с большим агрегатом — решил, что любой мужчина, увидевший Артемиду нагой, умрёт. (Жестокий бог лишил её... так сказать, последнего шанса.) Умрёт любой, кто увидит! (Да и немудрено от такой красоты умереть на месте!) – Николина закатила глаза. – Так вот. Почему-то не повезло — или повезло — именно Актеону (не помню, чей бедолага кум-сват). Он, к сожалению, был офигевшим… тьфу, офигенным охотником. Как-то раз он охотился где-то там, в лесах этой Артемиды. Было жарко, он искал воду. (Почему-то один.) Вышел к самому роднику, где… Там… Вот она — трагическая точка! — Что за комментарии? — проворчал Юлиан. — Продолжай давай! — Ну, эй! Да там она. Ну, богиня эта, голая в роднике! Доспехи свои сняла, волосы узлом завязала, прелести свои в воду погружает. Под присмотром нимф. Ну, у того парня слюни потекли, у несчастного. — Николина смеется. — Она его почему-то пожалела, — видимо, красивый божочек — не убила… превратила в оленя. Юлиан вздрогнул. — Мальца его же псы загрызли, когда он от этой женщины оленем убежал. Ну и всё. Это вся история. Вот это я понимаю — миф! Юноша не смотрел на неё. — Юл? — забеспокоилась девушка. — Юлик? Ты что такой… цвета бедра испуганной нимфы? — Вот это я понимаю — миф! — передразнил Юлиан и плюнул. — Да это же зверство! — Так это же выдумка. Так себе, ерунда… Николина положила было руку на его плечо, но он нервно стряхнул её. — Это не ерунда, Колик, не ерунда! — всё больше злился парень. — Да что на тебя нашло? Что не так? Ты чего такой нервный?! — Не ори на меня, я не нервный! — дёрнулся он, встал и отошёл. Она подошла, но ещё раз касаться побоялась. Они молча двинулись по тропинке. Он — за ней. — Я не человек, Николина, — сказал он после длительного молчания. — Что… это значит? — тихим голосом произнесла она. Юлиан преградил ей дорогу, заставив остановиться впритык, чуть ли не нос к носу. — Дай мне руку. Она неуверенно протянула ему ладонь. Юноша взял её в свою руку и положил на свою грудь, опуская голову вниз. Николина смотрела, редко моргая. Не понимая, чего он от неё хочет. Внезапно под её ладонью что-то возникло. Маленькое и колючее, как иголка. Она одновременно отдёрнула и вырвала руку. Её рот непроизвольно раскрылся. Из груди Юлиана прорастал маленький зелёный стебелёк. Он увеличивался прямо на её глазах. Проползая по его груди, он рисовал удивительные узоры, вился, давал новые побеги. За считанные секунды растение обвило всё его тело, не оставив живого места. Только лишь она хотела закричать, вцепиться в большую живую колючку и разодрать её, как по зелёной сетке начали один за другим раскрываться карминово-красные бутоны цветов, похожих на цветы шиповника. Она уловила их аромат. Она передумала. Вдруг этот большой благоухающий кокон начал уменьшаться. Ощутимо убавив в размере, он остался небольшим венком в руках Юлиана. Он подошёл к Николине и опустил венок на её голову. Николина не могла поверить своим глазам. Стройное худощавое тело Юлиана оканчивалось не человеческими ногами, а стройными оленьими копытцами. Более того, теперь у него было четыре нечеловечьи ноги, на передних из которых высился мужской торс и юлианова дурная башка! — Я же говорил.***
— Я знаю, это прозвучит очень странно, — Николина потупила взгляд. — Но я не могу не воспользоваться случаем. — Что? Не тяни. — Я всегда хотела увидеть живого оленя, — выдала она. — Ручного. Понимаешь? — Типа… который не сбежит? — Юлиан напрягся. — Да! Который меня… покатает на спине. — Ты хочешь проехать верхом на олене?! — А почему бы и нет? — вздохнула Николина. — Чисто теоретически это, конечно, возможно, — произнёс юноша после некоторого молчания. — Я никогда не превращался в оленя и уж, тем более, не катал человека. — Ну, Ю-ю-юлик, — взмолилась она. — Я даже оленя никогда не видел! — Да ты сам почти олень! Чего там «видеть»? Он бросил на неё укоризненный взгляд. — Это так не работает. Как думаешь, почему я никогда прежде не принимал образ человека? Ты была первым человеком, которого я встретил! — А в книгах? — Вживую! — А это обязательно? — Конечно! Происходит сканирование материи. Грубо говоря, если бы не твои ноги, моих бы не было. — У меня так-то женские ноги, а у тебя… — Я их просканировал, а не скопировал! — не выдержал Юлиан.***
Ночь. На небе россыпь веснушчатых звёзд. В сторонке от них луна отражается в озере, которое еле видимо и мелко рябит. Песочная насыпь бережно хранит следы последних купальщиков и стынет, скучая по солнцу. Гордой грудью вперёд, размеренно, чуть покачиваясь, идёт настоящий благородный олень. На его спине, с трудом удерживая равновесие, сидит девушка. Ветер, порывающий к берегу, прибивает к её ногам и бокам животного длинную вьющуюся юбку, выделяя женские контуры. Если бы кто-то увидел их, был бы принят людьми сумасшедшим. Николина сама посчитала себя сумасшедшей, когда забралась на широкую спину и не смогла найти удобное в данном случае положение. Слишком велик был риск в мясо стереть бёдра или вообще быть выбитой из… седла без седла, если Юлиан ускорится. Войдя в лес, парень в обличье царя леса, казалось, потерял голову. Девушка была готова поклясться, что его глаза потемнели, — хоть она их и не видела — а его разум заволокло звериным инстинктом. Олень переходил со степенного шага на полноценный бег. Она мысленно прокляла и его, и себя, хватаясь за рога, и сползла так, что почти легла. Бег был настолько плавным, несмотря на скорость, что она успокоилась и даже немного замечталась, смотря на мелькающие штрихи берез, осин и прочую лесную рябь. Она обхватила его рога в основании. Широкие. Потом чуть выше. Шероховатые, твёрдые, прохладные. Рука сама пошла вверх тихо, медленно, любопытно, пока не наткнулась на новое ответвление, а потом в том же темпе поехала вниз. Кость незаметно, но верно натирала нежную кожу между большим и указательным пальцем. За рукой потянулось всё тело, коленки прошлись по бокам зверя, раздражаясь от дикой шкурки, но она ничего не заметила. Не заметила, как упёрлась щекой в жесткую щетинку на шее оленя, как закрыла глаза и задышала медленно, прерывисто. Она ехала, обхватив ногами большое тело зверя, и думала о том, как те рога, что она ласкала, привлекали самок, как эти самые рога выступали в качестве орудия при борьбе с другими самцами. При борьбе за самку, борьбе за дикое животное спаривание с ней. С ней? Она крепче схватилась за большие бугристые рога. Тело под ней было тёплым, а её коленки сводились сами собой, сдавливая жёсткую шкурку. Она потерлась щекой о шею зверя и шумно выдохнула, щекоча своим дыханием. Затем она поднялась выше и уселась ровнее. Пышные розы расцветали на её щеках, ветер приятно холодил кожу. Она потянула рога на себя. Мохнатые ушки зверя затрепетали, он чуть было не мотнул головой, но вовремя понял, что происходит. Бег стал замедляться.***
Когда они вернулись, родители уже досматривали пятый сон. Казалось, каждый предмет в доме мирно посапывает, в то время как в их дочери бурно кипит кровь. Она проскользнула на кухню и жадно поглотила стакан воды. Юлиан прокрался в комнату следом, попутно задев чуть не грохнувшийся стул. — Кофе? Вино? Ракия? — шёпотом спросила она. — Вино, — глухо прошептал он в ответ. Она выудила из шкафа звонко пропевшие бокалы, наполнила их красным полусухим и жестом позвала парня за собой. Он безмолвно последовал за ней. Ножки тукнулись о деревянную столешницу, в пузатых чашах булькнуло. Николина присела на пол, облокотилась о журнальный столик и взяла с него свой бокал. Юлиан последовал её примеру, не сводя с неё глаз. При загадочном лунном свете её кожа блестела жемчугом. Хотелось припасть губами жадно, требовательно, страстно… Припал ими к бокалу. Вязковатая жидкость коснулась губ, пробежалась по языку, чуть вскружнула мысли. Она облизнула будто сухие от вина губы. Он так больше не мог. Отставил бокал. Николина, будто в зеркале, повторила. Розы так и не сошли с её щёк. Расстояние между ними оказалось ничтожно малым, её кожа — с ума сводяще пряной, жаркой, желанно сладкой. Он касался её, первой дочери Евы в своей жизни. Настоящей, не из мифов его народа. Касался небывалого, долгожданного, нестерпимо терпкого и вкусного. Он нависал над ней тяжело и невесомо. Он был к ней ближе, чем к какой-либо представительнице своего народа. Он мог взять её всю и разом. И он брал. И не раз.