А у любви нет ни часов, ни дней И нет нужды размениваться ей!*
Джон Донн, «К восходящему солнцу»
(1) Люди, жившие здесь, в самом сердце пустыни, задолго до существования народов шиноби, поклонялись солнцу. В некоторых более древних местах около Суны иногда находили их следы — пиктограмму, архаичное название или здание, странные черты которого были построены по положению солнца в день равноденствия или солнцестояния. Когда Гаара стал Казекаге, он иногда с любопытством смотрел на эти вещи. В то время для него было не совсем ясно, зачем людям, живущим в пустыне, поклоняться солнцу. Но когда он думал об этом сегодня утром, он не мог понять этого вовсе. Почему они должны? Солнце заставляло естественные реки умереть прежде, чем они достигали Суны. Солнце убивало каждую попытку орошения, о которой думали их предки. Солнце вызывало ветра, которые приводили песчаные бури; оно обжигало кожу; оно осушало колодцы досуха. На заре Суны бродяг, предателей и всех прочих, недовольных Казекаге, предавали смерти, погружая по шею в песок и отрезая им веки — их глаза не имели преграды, чтобы остановить проникающий свет, и умирающие мужчины и женщины сперва слепли. В конце их тела поддавались обезвоживанию. В редкий момент осознания Гааре пришло в голову, что смерть от солнечного ожога — не то, о чём мог бы думать нормальный человек, когда он смотрит на свою возлюбленную. Но в данный момент он не мог почувствовать ничего, кроме слепой ненависти к этому злому, уродливому пятну солнечного света, которое появилось высоко на стене его спальни, проникая через щель в боковой части его окна. Сперва оно было слабым и жалким, но теперь свет был сильным. Он медленно полз вниз по стене — Гаара всё время наблюдал за ним со своего стула у стены, подозрительно, недоверчиво — и наконец достиг кровати, где угол и смятые простыни разбили его на странный рисунок, в центре которого находился «хребет», созданный её левой ногой под одеялом. Теперь отрицать это было нельзя: ночь кончилась, а она проснётся в любую минуту и покинет его. Она всё ещё крепко спала, с одной рукой, согнутой у её лица. Дневной свет был теперь достаточно отчётлив, и Гаара не мог себе позволить приступить к своим обязанностям позже, чем обычно, но всего на секунду он разрешил себе почувствовать тягу к человеку, желание забыть о времени, перекрыть свет и притвориться, что теперь всё ещё ночь. Никогда ещё в своей жизни он не хотел, чтобы ночь вернулась. Никогда ещё не чувствовал что угодно, но только не благодарность, когда видел, что тени отступают и солнце берёт верх. Это было ещё одно «впервые» в череде тех, что начались накануне вечером. (2) Как это произошло? Если бы это было дипломатическое событие, нарушение безопасности границ — что-то настолько простое, как это, — он мог бы спокойно пройтись по фактам и прийти к заключению. Он мог бесстрастно разрешить ситуацию, как делал это в любом другом случае. Но это совершенно застало его врасплох. Канкуро был первым, кто заметил это, где-то между прибытием команды Конохи в Суну и катастрофическим сражением, в результате которого один из их шиноби был близок к смерти. — Ты ей нравишься, — сказал он. Гааре не нужно было задавать вопрос, он просто посмотрел на брата особенным образом, отчего, кажется, все остальные начинали чувствовать себя неудобно. Но умерщвляющие взгляды Гаары просто скатились с Канкуро, как вода. С тех пор, как тот понял, что младший брат не собирается убивать его за то, что он смотрит на него неправильно, Канкуро пользовался этим. Это заставляло его выглядеть мачо, когда все прочие в комнате съёживались. Однако на этот раз они были в кабинете Казекаге одни, и ручка Гаары застыла на середине его переписки с Мизукаге, пока он ждал от Канкуро уточнения. — Не строй из себя наивность. Ты больше не ребёнок. — У тебя есть, что сообщить мне о твоём пограничном патруле? — пробормотал Гаара, переключая своё внимание обратно на письмо. — Это прекрасная возможность. Она не отсюда, она симпатичная, милая, и уже увлечена тобой... Говорю тебе, ты будешь глупцом, если ничего с этим не сделаешь. Гаара выразил своё мнение ещё одним быстрым взглядом и вновь вернулся к работе. — Ну? — сказал Канкуро. — Что ну? — Что ты собираешься делать? — Я собираюсь закончить это письмо, — ответил Гаара. Его ручка вернулась к бумаге, а мысли – туда, где им было удобнее, пока он царапал аккуратные линии на странице. Взгляд Канкуро потемнел. Он плюхнулся на один из офисных стульев и откинулся назад, изучая потолок. Гаара лениво размышлял, когда ему это наскучит, и он уйдёт. — Серьёзно, братишка… ты гей? Ручка Гаары снова остановилась. — Это не имеет большого значения, просто дай мне знать, и я не буду беспокоить тебя насчёт девушек снова. Никогда в жизни Гаара не вздыхал, не закатывал глаза, не тёр лоб, не гримасничал и не улыбался достаточно, чтобы показать зубы. Он провёл годы становления, игнорируя или подавляя свою человечность, поэтому у него было не так много необходимых инструментов для выражения эмоций. И потому Гааре легко удавалось держать лицо пустым, когда он сказал: — Ты спрашиваешь, чувствую ли я сексуальное влечение к мужчинам? — Да. — Как бы ты отреагировал, если бы я ответил «да»? — спросил он из любопытства. Канкуро фыркнул. — Прежде всего, я бы озадачился вопросом, почему ты лжёшь. — Если ты так убеждён, зачем вообще спрашивать? У Канкуро, очевидно, не было на это ответа. — Слушай, перестань менять тему. Я просто говорю, что такие возможности не приходят к тебе каждый день. В основном, единственные девушки, с которыми ты сталкиваешься, – твои собственные подчинённые или иностранные чиновники, и вряд ли правильно ухлёстывать за ними. Когда Гаара не ответил, Канкуро нетерпеливо уставился на него. Старшему брату понадобилась минута, чтобы понять, что его игнорируют. Он шумно вдохнул через нос. — Отлично. Не приходи потом ко мне плакаться, когда умрёшь девственником. (3) Через несколько дней после разговора с Канкуро Гаара обнаружил, что уставился в её глаза, но это было не из-за влечения. Он присоединился к ним за ужином один или два раза только потому, что это было всего лишь вежливо. Темари и Канкуро ели с ними каждый вечер, когда они были в городе — Канкуро, потому что он завязал своего рода дружбу с Кибой, начиная с того момента, когда спас его жизнь; Темари, потому что у неё были манеры. Вообще-то Темари нельзя было назвать такой уж хорошей компанией, но она знала, как вежливо вести себя с гостями. Она хорошо ладила с владельцем жуков только потому, что у него, казалось, были те же самые социальные навыки. Они оба говорили как можно меньше и так вежливо, насколько это возможно. Когда Гаара присоединился к ним в первый вечер, он узнал их благодаря экзамену на чунина, но белоглазую девушку вспомнил с трудом. Единственным, что в первую очередь напомнило ему о ней, было то, что её сильно избили на предварительных соревнованиях. А потом он вспомнил, что странные белые глаза — это улучшенный геном. По какой-то причине Гаара нашёл их захватывающими. Они казались мёртвыми, бесплодными. Глаза должны быть окном души, но её глаза выглядели как мутное стекло, тусклое и непрозрачное. Они напомнили ему его собственные. Темари пришлось дважды прочистить горло, чтобы напомнить ему, что пялиться невежливо. Если бы Гаару спросили, девушка вовсе не вела себя так, будто она заинтересована в нём. Он думал, что Канкуро, вероятно, ошибся. Она никогда сама не обращалась к нему, и даже когда он говорил с их командой конкретно об их миссии, она казалась едва ли готовой встретить его взгляд. Миссия не была чрезвычайно трудной, но из-за отношений Суны с Ивой имела потенциал превратиться в достаточно скользкую дипломатическую ситуацию, по этой причине была запрошена услуга от Хокаге и команда джонинов из Конохи. И поскольку миссия включала в себя затруднительную слежку, эта группа была лучшим выбором. (4) Той, с кем его отношения ближе всего подошли к романтике, была его бывшая ученица Мацури. Девушка была достаточно застенчивой, чтобы не отпугивать его, симпатичной, талантливой, и она восхищалась им так сильно, что даже истории о его более кровожадных днях не отпугивали её. А Гаара был уверен, что истории были. Он был уверен, что она подслушала историю о нём, даже если никто не имел смелости предупредить её прямо. Тем не менее, когда Мацури смотрела на него, в её глазах была только слепая вера, и это очаровывало его. И пугало. Любой, кто слепо верил во что-то, пугал его. Даже если с ней легко было наладить контакт, Гаара этого не делал. Он тренировал её с перерывами с того времени, как ей было одиннадцать, пока она не стала чунином, а он — Казекаге. После этого Гаара видел её, только когда назначал ей миссии. Для него не осталась незамеченной мягкость в её глазах, когда она смотрела на него. И он знал, что предпочёл бы держать её запертой в безопасной комнате, чем отправлять в мир шиноби балансировать на грани, но было бы несправедливо относиться к ней иначе, чем к другим, только потому, что она была его ученицей. — Она станет совершеннолетней через несколько лет, — услужливо сказал ему Канкуро. — Ты тоже будешь совершеннолетним, если так подумать. Гаара проигнорировал этот комментарий и все остальные в том же духе. Было всего два случая, когда Гаара имел возможность поговорить с Мацури наедине, после того как стал Казекаге. Первый случился, когда она стала чунином и он назначал ей первую сольную миссию. Он вышел из положения, задав ей единственный вопрос о её тренировках, дал миссию и отпустил. Гаара знал, что не выдумал разочарование на её лице, когда поступил так, но поскольку он был Казекаге и только делал свою работу, он проигнорировал это. Второй раз был спустя годы. Она специально попросила у него аудиенцию, чтобы обратиться с просьбой о более длительном отпуске. Она выходила замуж. Он едва не начал её расспрашивать, но Мацури была в том возрасте, когда могла думать сама, а Гаара никогда не считал, что личная жизнь его шиноби была его делом. (5) Миссия провалилась ко всем чертям, и через две недели после прибытия команды Суна оказалась в ещё более худшем дипломатическом положении с Конохой, получив одного из их наиболее ценных ниндзя почти убитым на миссии, что выглядело как хитрая схема. Не помогало и то, что пострадавший был наследником своего клана. У Гаары, по крайней мере, было доверие Хокаге и некоторых шиноби Конохи его поколения, но для Абураме, как и для остальной части Конохи, он всё ещё был только-только исправившимся убийцей, также он был Каге деревни, коварно предавшей их раньше, что ещё оставалось в памяти живущих. Помогало то, что команда Абураме не верила в то, что их подставили. Это оказалось ещё одним сюрпризом для Гаары: по логике, им следовало молчать и позволить своей деревне использовать ситуацию в качестве рычага, но вместо этого они быстро и со всей искренностью встали на его защиту. На очень короткие мгновенья он позволил себе поверить, что в основе этого лежала предполагаемая привязанность Хьюги, но отбросил эту мысль в сторону. Она не была такой уж приятной. Когда Гаара закончил разбираться с чрезмерной реакцией собственного совета на ситуацию, ему пришлось пойти к главному хирургу и дипломатично объяснить, что медики из Конохи уже в пути, поскольку деревня Листа не считала, что персонал их больницы компетентен. А потом он узнал от Темари, что ходили какие-то неприятные слухи о тайной связи с даймё Ивы, о том, что их предполагаемое охлаждение отношений с каменной страной было ничем иным, как прикрытием. Так что, попав в больничную палату, Гаара был благодарен, прежде всего, за то, что не подвергся нападению. Как и все больничные палаты в Суне, эта была тщательно убрана, но на полу всё ещё оставались мелко рассеянные крупицы грязи; без них в Суне не было ни одной комнаты, будь то больница или нет. Хьюга подняла глаза, как только он вошёл. Она сидела возле кровати своего товарища по команде. Они сделали всё, что было в человеческих силах. Осталось только ждать. Если он проснётся в течение следующей недели, всё будет в порядке. Если нет, то уже не будет. Гаара знал, что подобный вид дежурства считался обычным делом, но он также знал, что это никак не поможет пациенту. Это была ещё одна из тех вещей, которые казались столь очевидными для всех остальных, но необъяснимыми для него. — Казекаге-сама, — сказала она, вежливо кивая ему. — Хокаге направляет медицинскую команду для оказания помощи. Они прибудут через два дня, — сообщил он. Хината выглядела растерянной. — Я думала, больше ничего нельзя сделать. — Ничего, насколько мы знаем, — мягко сказал Гаара и позволил ей самой понять остальное. Она внезапно опустила голову, краснея. — Я прошу прощения за обвинения ... Я пыталась объяснить, что... — Не извиняйся, — сказал он. — Это вполне ожидаемо. Гаара чувствовал, что должен сказать что-то ещё, возможно, попытаться успокоить её, но не знал, какие слова будут уместными и правдивыми, и он не собирался ничего говорить, если не был уверен, что они будут и тем, и другим вместе. Это был не первый раз, когда подобная логика заставляла его молчать. Были времена, когда он мог легко иметь дело с людьми: когда те были ниндзя, или когда представляли государство или феодала, или когда они действовали на основе ряда мотивов, определяемых тем, что они хотели защитить и кого хотели убить. Когда дело касалось обычных людей, обсуждающих обычные вещи, его запас знаний и проницательности заканчивался. Гаара предпочитал писать. В письменной форме факты могут быть изложены легко и безлично. Он писал легко и плавно. Его письменные сообщения, как правило, были настолько прямыми и ясными, что делали личные встречи ненужными, что было ещё одним фактором, делавшим его необычайно хорошим в своей работе. Слова на странице оставались там, где они были, и это ему нравилось. Слова, произнесённые вслух, не так-то легко можно было связать со значением. По его опыту, они были куда опасней. — Шино сильный... сильнее, чем большинство людей думает. Если у него есть хоть какой-то шанс пережить это, он переживёт, — просто сказала Хината. Она снова посмотрела на него. Гаара видел на её лице признаки беспокойства, но глаза у неё почему-то были спокойные. Безмятежные. Подобные стеклу. Он ничего не мог с собой поделать. Он снова смотрел на неё и не мог понять, почему. На ум пришло, что Темари обязательно прочистит горло, если увидит его таким, но Гаара не мог остановиться. Он знал, есть некоторые змеи, у которых глаза обладают такой силой, что они могут пленять ими свою добычу, пока не нанесут удар. Было ли это умение отчасти обусловлено её улучшенным геномом? Если так, это был чрезвычайно полезный инструмент. Гаара перестал смотреть, только когда Хината его заставила, скромно опустив свою голову, и когда это случилось, он увидел, что она так покраснела, что даже тыльная сторона её рук была красной. Он был так занят, разглядывая её глаза, что даже не заметил этого. Гаара думал открыть рот, чтобы извиниться, но что бы он сказал? Он не сожалел, что её глаза были белыми, и не сожалел, что разглядывал их. Снова поколебавшись из-за того, как ему сказать правильные вещи, он, в итоге, повернулся и ушёл молча. И молча планировал избегать её до конца её пребывания в Суне. На выходе из больницы он столкнулся с Темари. Она выглядела совершенно невозмутимой, но отвела его в сторону, чтобы поговорить с ним в пустой экзаменационной комнате. — Ацухико – источник историй, которые витают вокруг. Я пока не знаю, пытается ли она снова дестабилизировать нас или у неё может быть другой мотив. Её семья по-прежнему условно связана с их основным кланом в Ива. Так или иначе, это играет роль в её окончательном плане. — Каков её окончательный план? — спросил Гаара. — Будь я проклята, если знаю. Всех нас убить и выпить всё саке в подвале, когда нас не станет, возможно. — Он чувствовал, что сестра пристально смотрит на него. — О, нет. Что ещё не так? Гаара не моргнул. Его брат с сестрой иногда могли читать его лучше других людей, но он притворился, что не слышит её. — Больше мы ничего не можем сделать. Не могла бы ты убедиться, что где-нибудь в больнице есть места, где бы его товарищи по команде могли спать? — Уже сделано. Стоп. Пожалуйста, скажи мне, что не так. Гаара чувствовал себя виноватым, немного. Темари трудилась больше, чем кто-либо другой, чтобы завоевать его доверие. Но это не было тем, что он мог облечь в слова. Фактически, это была одна из многих вещей, которые он не мог облечь в слова. — Ничего важного. Я собираюсь отдохнуть. Он никогда не использовал слова «ложиться спать». Даже сейчас, без демона, терзающего его разум, Гаара спал не так часто, как другие. Вместо того чтобы отдохнуть той ночью, он сидел за столом в своей комнате и просматривал свиток, не читая его и даже не зацикливаясь на плохой ситуации, сложившейся из-за миссии коноховской команды, но позволяя своему разуму возвратиться к Хьюге, задаваясь вопросом, не придумал ли Канкуро некоторые вещи в попытке получить от него человеческую реакцию (это случалось раньше), и удивляясь её глазам. Ему хотелось бы знать, почему простые человеческие взаимодействия, которые были настолько естественными для всех остальных, всё ещё были для него такими трудными. В тайне Гаара всегда чувствовал, что в нём всё ещё есть некая давнишняя часть, которая оставалась неизменно бесчеловечной. Он пропустил какой-то этап развития, который был дан всем остальным, и в результате даже такие простые вещи, как приветствия, прощания и даже улыбки, были невероятно трудными и болезненными. Абураме Шино проснулся на следующий день, полностью в здравом уме и совершенно раздражённым из-за того, что оказался в центре международной катастрофы. (6) Самая странная часть всей этой истории с Мацури, или не-истории, заключалась в последовавшем за тем споре с Темари. Было время, когда Гаара считал своих брата и сестру почти идентичными: они одинаково раздражали его, одинаково боялись и были одинаково ничтожны. Если он что и различал, так это то, что Канкуро был несколько более безрассудным, а Темари имела склонность играть в дипломата. Она всегда была той, кто старалась успокоить зверя — самым усердным образом, но всегда безуспешно. Он отмахивался от неё, но позволял ей жить. Она была раздражающей, но не совсем бесполезной. В настоящее время Темари не беспокоилась о том, чтобы пытаться обуздать его бесчеловечные склонности: он мог позаботиться об этом сам, в большинстве случаев. Как и Канкуро, она легко попала на должность советника и, казалось, довольствовалась таким положением дел. Темари держала его в курсе всего, но никогда не пыталась выйти за рамки. До спора по поводу Мацури. Гаара вошёл в их дом и увидел, что Темари ждёт его на диване. Перед ней стоял чайник с дымящимся чаем, а рядом – две чашки. — Гаара, можешь присесть на минутку? Тот факт, что она назвала его по имени, а не Казекаге-сама, как делала это, когда они были среди других, сказал ему, что это не связано с работой. Ей было непривычно вот так загонять его в угол, но Гаара решил дать ей раскрыть себя в своё время. Он сел рядом с ней, осознавая, как странно было ему находиться так близко к кому-то другому, что он мог почувствовать тепло тела, и Темари налила чай; несколько минут они сидели вместе и пили в тишине, пока ему становилось всё более комфортно от её близости. — Ты слышал о Мацури? — внезапно спросила Темари. — Да. Она пришла ко мне сегодня, чтобы спросить позволения. Темари удивлённо повернула голову. — Она просила у тебя позволения? — На продолжительный отпуск. — Он продолжил пить чай. — Что ты ей сказал? — Предоставил его. Темари поставила полупустую чашку и уставилась на него. — Вот так просто? Ты вообще с ней разговаривал? — Я только что сказал тебе, что да. — Это не то, что я имею в виду. Я о том, расспрашивал ли ты её об этом? — Нет, — ответил Гаара и выпил свой чай. Темари разинула рот. Он мог сказать, она многое хотела высказать в ответ на это, но знала, как прикусить язык, когда говорить было бесполезно. Обычно знала. — Гаара, как ты мог? Она совершает невероятную ошибку! Она пускает всю свою карьеру псу под хвост! — Голос Темари стал выше и громче, когда её отношение резко сменилось с осторожного до полного гнева. — Она уйдёт всего на год. — Ты слепой? Ты вообще встречал мужчину, за которого она выходит замуж? Ты не можешь этого допустить. Ты единственный, кого она послушает. Ты должен что-то сделать. — Она не моя ученица в течение уже многих лет. — Это не имеет никакого значения! — огрызнулась Темари и внезапно закрыла рот, словно только теперь поняла, насколько она громкая. Гаара никогда не видел, чтобы она волновалась так из-за чего-либо. Как любой хороший ниндзя, она обычно держала свои эмоции в себе. Темари глубоко вздохнула, и когда снова заговорила, её слова стали намного мягче. — Чёрт возьми, Гаара, ты же знаешь, она всегда была влюблена в тебя. Мне всё равно, что ты скажешь, но ты ведь должен беспокоиться о ней хоть немного. И ты просто говоришь мне, что позволишь ей оставить всю её жизнь здесь? — Она не покидает Суну. — Это ты так думаешь, — с горечью сказала его сестра. Темари села вперёд и положила голову на руки. Внезапно она показалась ему подавленной. — Я понятия не имела, что она уже ходила к тебе. Думала, ещё есть время. Дерьмо. — Темари сложила пальцы перед собой и уставилась на свою чашку. — Она ещё маленькая дурочка. Если бы у неё был хоть кто-то из семьи, он бы остановил её, но она была одна в течение многих лет... Не могу поверить, что ты просто позволил ей уйти вот так. Может быть, у тебя никогда не было к ней такой привязанности, которую она испытывала к тебе, но ты должен был хотя бы расспросить её об этом, Гаара. Возможно, если бы она поговорила с тобой об этом, у неё хватило бы ума всё хорошенько обдумать. — Это не моё дело. И не твоё. Темари снова взглянула на него. Гаара увидел едва сдерживаемую ярость. — Если ты заботишься о своих шиноби, это твоё дело. Чёрт, если ты заботишься о ней чисто по-человечески, это твоё дело. — Может быть, я не человек. — Это чушь! Просто полнейшая чушь! Ты больше не можешь прятаться за этим. Ты используешь это в качестве предлога, чтобы ни к кому не приближаться, но это всё – оправдание. Если бы ты не был так чертовски напуган простым разговором с ней, то мог бы положить конец всему этому беспорядку. Темари поднялась в такой спешке, что толкнула стол на несколько дюймов, в результате чего её чашка перевернулась и упала на пол, разбившись там. Она уже выходила из комнаты и даже не оглянулась назад. Гаара уставился на осколки чашки на полу и задумался, что нашло на его сестру. Он очень волновался за Мацури, но не понимал, что сделал неправильно. И только позже той ночью, когда Гаара в одиночестве сидел на крыше и вспоминал, что сказала Темари, он задался вопросом, была ли она права. О том, что он боялся. На следующий день всё пришло в норму: Темари была в своём кабинете в назначенное время и получила следующее задание. Они продолжили так, будто она никогда ничего ему не говорила. Мацури вышла замуж и внезапно выпала из рядов ниндзя и из его мира. С тех пор никто не упоминал о ней. (7) Накануне отъезда коноховской команды Гаара снова оказался за столом, а не в своей спальне. Он писал новый пограничный протокол Ивы для патрулей своих джонинов. Было что-то в этом простом действии, что доставляло ему удовольствие, даже если его помощники, которые могли сделать это для него, явно считали это занятие смертельно скучным. Гаара любил писать: написанные слова оставались в одном месте. В отличие от произнесённых слов, которые, казалось, изменялись и исчезали, как только появлялись; они могли быть неправильно услышаны, истолкованы, произнесены. А могли быть не сказаны никогда. Его ручка остановилась. Гаара знал, что всегда будет сам по себе, другим, непохожим на всех. Он никогда не сможет пройти по улице, не будучи замеченным. Знание о его убийственной силе всегда давало ему ауру, хотел он того или нет. С помощью своих брата, сестры и сенсея Гаара смог превратить эту особенность в положение Каге. Так зачем пытаться быть кем угодно, кроме того, кем он был? У него не было никакой физической необходимости взаимодействовать с другими людьми без надобности, не говоря уже о женщинах, не говоря именно об этой — знатной чужеземке, красивой, сильной, скромной и очень, очень странной. Она была кем-то значимым во многих отношениях. Но не для него. Застряв в своих мыслях в ранние утренние часы, Гаара позволил своей ручке задержаться на бумаге на несколько минут, пока его разум отвлёкся, и когда он посмотрел вниз, то столкнулся с круглой уродливой чернильной кляксой, которая наверняка просочилась до его стола. Гаара уставился на него и вместо этого увидел полную противоположность: непрозрачный белый круг. Он пришёл к выводу, что ситуация не разрешится сама собой без конфронтации. Это не был пограничный протокол. Это придётся уладить вслух. И времени на действия оставалось не так много. Гаара положил ручку. Боялся ли он? Он не был уверен. Страх всё ещё был для него незнаком: это была эмоция, которую он привык видеть в других людях, но не чувствовать сам. Гаара встал и вышел на балкон, чтобы подышать и очистить свои мысли. (8) Было нетрудно найти кого-либо в его поселении, особенно чужеземку, которая даже не знала, как легко за ней можно наблюдать. Гаара дошёл до того, что был настолько в согласии с песком, что мог почувствовать чакру, если та находилась внутри городских стен; это больше походило на паука, чувствующего движение чего-то, пойманного в его сеть. Вместе с подвижным третьим глазом это позволило ему отыскать её за считанные минуты. Прошло ещё несколько минут, прежде чем он решил пойти к ней вместо того, чтобы отправиться в кровать и оставить вопрос без ответа. Она возвращалась в квартиры, в которых остановилась вместе с её товарищами по команде, прогуливаясь по тёмной улице и изредка вглядываясь в безлунное ночное небо. Гаара позволил себе тихо появиться на улице позади неё, и, поскольку она была ниндзя уровня джонина, Хината сразу же почувствовала его. Её глаза активировались почти автоматически, она увидела его, не оборачиваясь и не останавливаясь. — Хьюга Хината, — сказал Гаара. Затем она обернулась, и он смог увидеть её кеккей генкай, впервые активированный вблизи. Вены были толстыми и отчётливыми, а непрозрачность её глаз ещё более очевидной. Их яркость создавала иллюзию, что глаза выпирают чуть больше в сравнении с тем, как должны быть посажены глаза обычного человека; и Гаара снова был поражен тем, каким полезным было дзюцу для отвлечения врага, если даже ни для чего большего. Будучи отвлечённым на это, Гаара не заметил, что она снова покраснела. — Казекаге-сама, — сказала Хината, скромно опуская голову. Он почувствовал поднимающуюся желчь дискомфорта в груди, когда неловкая тишина затянулась. Гаара едва ли знал, почему хотел поговорить с ней, и, конечно, не мог выразить это словами. Вместо этого он прошёл мимо неё и только в последний момент сделал паузу и сказал: — Прогуляешься со мной? Это был наполовину вопрос, наполовину команда, но в любом случае она согласилась, и Гаара обнаружил, что идёт с ней по тихой, наполненной эхом улице Суны. Ветер шевелил песок у их ног, и он заметил, как она моргнула, чтобы удержать тот подальше от глаз. Вены стали меньше, её глаза вернулись к своему нормальному состоянию, но его внимание всё ещё было сосредоточено на них, хотя Гаара боролся с желанием смотреть. Они шли молча, и с каждым шагом напряжение росло, огромная тёмная и ужасная вещь нависла над ними. Гаара не торопился, чтобы разобраться в мыслях и попытаться прийти к подходящему утверждению, которое было бы и правдивым, и уместным, но ничего не придумал. Он вновь пожелал, чтобы все общественные отношения могли происходить только на бумаге. Гаара точно знал, как будет развиваться диалог. Это правда? И если так, то почему? Почему? И что ему с этим делать? — В-вы хотели поговорить со мной, Казекаге-сама? Гаара слышал, как бьётся сердце в его ушах, а ладони начинают потеть. Его песок впитал пот — предосторожность на случай, если это случится в бою, так никто не почувствовал бы его страха — но сам факт остался. Гаара снова остановился, и она остановилась вместе с ним. Они достигли открытой деревенской площади, одной из тех, в центре которой был колодец и где люди добывали воду до того, как в Суне провели водопровод. Она была пустынна в это время ночи, и на краю стояло около полдюжины заколоченных киосков; теперь, когда он думал об этом, это казалось странно жутким зрелищем — столь публичное место и столь личный характер его мыслей. — Канкуро сказал, я интересую тебя в романтическом плане, — заявил он прямо. Голова Хинаты дёрнулась в его направлении, а затем быстро прочь. Её руки внезапно соединились, а затем нерешительно, словно она боролась с непроизвольным рефлексом, легли по бокам. Гаара заметил, что дыхание её ускорилось. — Это правда? — спросил он пустым голосом. Хината колебалась, но затем начала отвечать: — Я… я… Гаара не прерывал её, но она, кажется, не знала, как закончить свою мысль. И затем она захлопнула рот с громким щелчком и закрыла глаза, глубоко вздохнула, снова открыла их и сказала: — Полагаю, это правда, да. Он скептически взглянул на неё. — Я не понимаю. Хотя у него был только свет уличных фонарей, чтобы видеть её, Гаара мог сказать, что румянец Хинаты не ослабевал. — Что вы имеете в виду? — Ты меня почти не знаешь. Не можешь знать больше, чем то, что я был монстром, а теперь я – Каге. Мы не разговаривали более нескольких минут и не работали непосредственно вместе. Я из другой деревни, и я чужой для тебя. Почему ты должна испытывать эти чувства? Хината выглядела ошеломлённой, но Гаара не был уверен, было ли это из-за её собственного признания или вопиющего допроса. Она скромно опустила взгляд. — Я... я не знаю... мне очень жаль, если я обидела вас, Казекаге-сама. На этот раз её руки соединились, сжимаясь так сильно, что пальцы у суставов побелели. Она даже закрыла глаза. Медленно её беспокойство, казалось, отступало; глаза снова открылись, подбородок поднялся, и она посмотрела ему в лицо. Гаара смотрел на неё с минуту, наблюдая, как Хината пытается собраться с мыслями. Игра в сдержанность, которую она показывала последние несколько минут, была интересной. Но теперь — либо она вспомнила своё воспитание, либо что-то ещё — Хината стёрла эмоции со своего лица и посмотрела на него почти с вызовом, хотя её щёки всё ещё ярко краснели. Гаара не мог объяснить почему, но он был разочарован её реакцией. И кроме того, насколько он мог видеть, обсуждать больше было нечего. Это было менее интересно, чем Гаара себе представлял. Если бы это был простой отчёт о миссии, он бы только кивнул ниндзя и вернулся к работе, и кем бы ни был тот чунин, он бы знал, что его отпустили. Здесь же Гаара просто отвернулся от колодца и направился обратно к башне, оставив деревенскую площадь и чужеземку, которая всё ещё стояла там, не забрав с собой ничего, кроме оставшегося чувства неловкости. — Гаара, подожди. Голос её был настолько слаб, что вполне мог потеряться, если бы только поднялся ветер. Гаара остановился и обернулся. Она избегала его взгляда, вместо этого глядя на небо. — Я солгала, — сказала она. — Всё потому, что я смотрю на тебя и думаю… думаю, мы можем быть очень похожи. Он тупо уставился на неё. Молчание завязывало вокруг них узлы. — Я не претендую на то, что знаю тебя или знаю, через что ты прошёл в своей жизни. Твоё прошлое не секрет, но я знаю, что в тебе заключено гораздо больше, чем просто истории о тебе. Я смотрю на тебя, и я… вижу, ты так молчалив, так далёк от всех остальных, и я думаю, я понимаю. Когда я была ребёнком, от меня многого ожидали. Мой отец неустанно обучал меня, но я всегда оставалась его разочарованием. И поскольку у меня было его неодобрение, а сам он являлся главой моего клана, никто в клане не хотел признавать мою силу. Я чувствовала себя одинокой, всегда. Я думала, у меня есть друг в лице младшей сестры, но отец разлучил нас. Он думал, что делает меня сильнее, но эффект ... был совсем обратным. Я жила в своём собственном мире, находя счастье, только пока была одна. Я не верила в собственные силы... но, тем не менее, они хотели, чтобы я была ниндзя и поддерживала семейные традиции. Я пошла до конца и стала ниндзя, потому что честно начала верить, что я ненужная. Но оказавшись вдали от отца, я попала в другой мир. Однажды у меня появились настоящие друзья, люди, которые говорили мне, что заботятся обо мне; всё изменилось, и я поняла, как это важно – не просто иметь друзей рядом, но знать, что ты тоже заботишься о них. Мне понадобилось много времени, чтобы измениться – и иногда я не так сильна, как хочу, пока что; и иногда я всё ещё чувствую, что есть часть меня, которая всегда будет напуганным маленьким ребёнком. И я ду... думаю, ты тоже знаешь, что это такое. Её глаза наконец встретились с его. Гаара пристально смотрел на неё. В том, что она сказала, было что-то по-настоящему смелое. То, что она предполагала. Было много людей, которые жалели его раньше, и Гаара презирал их всех за это. Но почему-то он не испытывал гнева к ней. Может быть, это был звёздный свет на её волосах, чистый белый цвет её глаз или, возможно, то, насколько явно это смущало её — просто смотреть на него, но она всё равно это делала. И это что-то заставляло его не отворачиваться от неё. На самом деле Гаара сделал шаг ближе, чтобы посмотреть, какой будет её реакция. Это было предчувствие. Он сделал ещё один шаг ближе и увидел, как она собирается с духом, словно перед атакой. — Ты думаешь, я боюсь? Гаара знал, что не представлял страха в её глазах, но она всё равно ответила: — Возможно. Он склонил голову в сторону, его взгляд не изменился. — И чего я должен бояться? Хината сделала ещё один глубокий вдох, прежде чем ответить. — Если ты откроешь своё сердце кому-либо, это сделает тебя... таким же уязвимым и беззащитным, как и любого другого человека. Если ты впустишь туда кого-нибудь, у них будет возможность отвергнуть тебя. Ты можешь убить или легко победить их, но не сможешь заставить хотеть тебя. Вот почему это так сложно... Вот почему мне всегда было так трудно... действовать в соответствии со своими желаниями. Гаара был теперь неприлично близко к ней, его глаза сузились, пока он изучал её. Он мог видеть слабый блеск пота на её лбу. Хината явно нервничала. — И я думаю, — продолжала она, — вот почему ты не позволяешь никому приближаться к тебе. Не потому, что ты... монстр, как ты говоришь. Ты такой же, как и все остальные. Ты не хочешь, чтобы тебя ранили. — Ты называешь меня трусом? — Нет, — сказала она решительно. — Я же говорила, все чувствуют то же самое. Ты такой же, как и все. — Тогда мир полон трусов. — Возможно. — Но ты не такая, — заметил Гаара, наклоняясь к ней ближе. — Ты сказала мне правду. Ты дала мне возможность отвергнуть тебя. Ты не трусиха. Хината сглотнула. — Я... стараюсь. Гаара был так близко, что мог видеть грани её белой радужки. Он не был уверен, почему делает то, что делает, но он дал ей шанс сбежать, и она не воспользовалась им, и, возможно, это было достаточно для приглашения. Гаара двигался медленно, чтобы не было никакой ошибки в его намерении. Он склонял к ней голову дюйм за дюймом, в любой момент ожидая её взгляда, полного ужаса, но не позволяя себе уклониться. Такая близость должна была парализовать его страхом, но этой ночью он его не чувствовал. Всё ближе и ближе, пока их дыхание не смешалось, и Хината могла отвергнуть его, просто повернув голову, но она не сделала этого. Гаара никогда не делал этого раньше, и он даже никогда не думал об этом, но сейчас наступил критический момент, и он не мог — не хотел — позволить этому остановить его. Даже если он всё ещё был ребёнком в некоторых отношениях и монстром в других, он не использовал бы это в качестве оправдания. Их губы соприкоснулись. Гаара не был уверен, что делать. Она закрыла свои белые глаза, и её рот был слегка приоткрыт. Её губы казались тёплыми и странными против его собственных, более сухими, чем он ожидал, более мягкими, чем он представлял. Гаара почувствовал, как Хината вдыхает через нос и раздвигает рот, и внезапно он оказался ближе к другому человеку, чем был когда-либо в своей жизни. Его отвлекла мысль о физической уязвимости: это была бы идеальная возможность для убийцы нанести удар, потому что он не был достаточно готов, чтобы защитить себя. Поцелуй стал глубже, и Гаара почувствовал странную энергию, которая, казалось, возникла между ними, и каким-то образом он даже не вздрогнул, когда ее руки мягко сжали его локти, а затем отпустили, совершенно внезапно. Гаара отступил назад через мгновение после того, как это сделала она. Хината не увидела никаких эмоций на его лице: ни облегчения от того, что испытание закончилось, ни смятения из-за внезапной остановки. Но он чувствовал то и другое. Это было смущающе и неприятно; и вместо этого Гаара сосредоточился на ней. Дыхание Хинаты было быстрым и неглубоким, и хотя было слишком темно, чтобы ясно видеть, он был уверен, что её щёки стали ярче. Её взгляд снизу был направлен куда-то вправо, подбородок дрожал. Гаара сконцентрировался на её лбу — он мог видеть крошечные бусины пота, образующиеся в лунном свете. Была ли она красива? Любила ли она его? Имела ли в виду то, что сказала? Гаара понял, что растерян. Он мог читать поверхностные знаки — румянец, дыхание, пот — но всё остальное оставалось загадкой, особенно её мотивы. Гаара совершенно не знал, чем руководствоваться здесь. Не знал, что было нормально, а что нет, была ситуация чем-то странным или чем-то, что никогда не случалось ни с кем, кроме него. Опять же, существовало то, что он пропустил, последнее ключевое знание, которое, казалось, все остальные получили естественным образом. И это сдерживало его ещё ребёнком, который не знал, как играть без кровопролития, это сдерживало его всю его жизнь, и это сдерживало его здесь, сейчас, одного, перед другим человеком, который при всех признаках слабости оказался самым сильным противником, которого он встречал. Она не поцарапала его, она его разрывала. Хината была в шаге от него, и всё-таки он всё ещё не знал, что ему с ней делать. Это было так ужасно, травмирующе и мучительно, и Гаара был уверен, что так не должно быть. И была ли она красивой? Её волосы были совершенно чёрные, намного темнее ночного неба. И напоминали ему о пятне смолы, блестящей на солнце. Её кожа идеально белая, как у трупа. Глаза бесплодны, как пустыня. Какое отношение к этому имеет красота? Он не был красив, но по какой-то причине она была привлечена. Хината стала дышать нормально. А потом посмотрела на него. То, что он видел, было не тем, что он хотел видеть: страхом, болью, растерянностью. Всё то, что чувствовал он сам. Хината открыла рот, но не было ни звука, ни дыхания, ничего. И вдруг из ниоткуда слезинка выскользнула из её глаза, спустившись вниз по щеке. Это поразило Гаару, и, должно быть, это отразилось на его невозмутимом виде, потому что Хината выглядела вдвойне смущённой этим. Она снова отвернулась от него. — Я... прости. Я пойду. Она повернулась и ушла от него. Гаара застыл на месте. Смятение и нервная перегрузка скрутили тугой узел в его груди. Почему ему было так тяжело? Почему кому-то ещё это не казалось столь сложным? Узел затянулся, и Гаара почувствовал себя так, как чувствовал, когда был ребёнком. Демон хотел одного, и какая-то небольшая здравомыслящая его часть хотела другого, и они всегда боролись друг с другом — обломок духа и ярости и парализующий страх — до тех пор, пока он не переставал понимать, где начинался монстр, а где – он сам. Его рука по привычке достигла лба, прижавшись к символу с не до конца понятным до сих пор смыслом. Всё ещё оставался выбор. Всегда был выбор. Гаара не признавал этого, пока не встретил Наруто, но так было и будет всегда. Он глубоко вдохнул, втягивая ночной воздух, и узел лопнул. И тогда он был всего лишь человеком. (9) Хината решительно возвращалась к квартирам своей команды. Слёзы текли по её лицу. Она не чувствовала себя такой жалкой с тех пор, как была маленькой девочкой, не впечатлившей своего отца. Внезапно ей снова было двенадцать, и всё, чего она хотела, — это найти комнату, где она могла бы свернуться в постели калачиком и выплакать из себя всё. Бесполезно было сдерживать это; если бы Хината так поступила, то стала бы слишком резкой во время возвращения в Коноху, и она знала, что её товарищи по команде это почувствуют и неизбежно станут задавать вопросы, на которые она не хотела отвечать. Киба уже стал выглядеть подозрительно в тот день. В данный момент Хината была в полном смятении от разочарования и крушения своих надежд. Она думала, что выросла из такого рода вещей, но, очевидно, глубоко внутри она всё ещё была той маленькой девочкой, которая предпочитала унывать из-за вещей, которые никогда не могла иметь. Хината не была уверена, как позволила себе зайти так далеко, чтобы поверить, что он может ответить ей теми же чувствами, даже попытается оправдать их. Теперь, оглядываясь назад, она не могла сказать, где ошиблась, но каким-то образом, испытывая влюблённость, переходящую грани разумного, она пришла к этому. Хината не обращала внимания на то, что её окружало, пока кто-то внезапно не появился перед ней. Вынырнув из своих страданий, она увидела, как Гаара выпрямляется, а его лицо всё ещё остаётся совершенно пустым. — Казекаге-сама? — справилась она с собой, пытаясь снова быть вежливой и формальной, игнорируя тот факт, что её голос сломался. К её шоку он схватил её за плечо и потянул в сторону улицы, к глубокому входному проёму в одном из загорелых фасадов Суны. В голове проносились мысли: было нападение на деревню? Он пытался убрать её с дороги? Был ли он зол, потому что она... Прежде чем Хината успела произнести хоть слово, он неуклюже впечатался своим лицом в её собственное, крадя у неё дыхание. Её мысли остановились перед лицом её второго поцелуя. Сначала Гаара не двигался, и её весьма нервировало, что он внезапно снова оказался так близко, без всякой видимой причины, потому она тоже не двигалась. И на одно мгновение, которое могло бы быть бесконечностью, Хината замерла и не думала ни о чём, кроме его влажного рта на её собственном и странного ощущения их зубов, стукающихся друг о друга. И когда она снова начала думать, всё, что она чувствовала, это неверие. Он хочет меня? Его руки дотянулись до её затылка, пальцы соединились позади её шеи, и он так сильно прижимался к её лицу, что она не была уверена, пытался ли он поцеловать её или задушить. Затем всё его тело надвинулось на неё, прижимая её к прохладному камню, его руки всё ещё обвивали её подбородок. Хината начала паниковать. Он хотел её? Она чувствовала, что её сердце забилось до смешного быстро. Что происходило? Хината была так потрясена, что не была уверена, как реагировать. Что должна была сделать девушка, когда получила то, что хотела? То, что она думала, она хотела. Это ведь было тем, что она хотела? Или это ещё одна глупая влюблённость, и она позволит своим чувствам перерасти её, или что-то другое? Может ли это быть что-то другое? После нескольких сердцебиений она знала только, что это происходит. Он хотел её; на данный момент этого было достаточно. Хината потянулась, и её руки осторожно прижались к его груди: она пыталась вести себя так, будто это легко, будто она делала это раньше, будто у неё не было её первого поцелуя всего несколько минут назад. Как долго она могла дурачить его? Его грудь дёрнулась под её руками, и её пальцы беспокойно затрепетали, не зная, что делать; в итоге она позволила им опуститься к его бёдрам из-за отсутствия лучшей идеи. Его руки внезапно отпустили её лицо, Гаара схватил её за жилет и прижал к себе. Он притянул её голову ближе к собственной и, закрыв глаза, сунул нос в изгиб её шеи и вдохнул. Это было скорее всасывание через ноздри, чем дыхание. Если бы это был кто-то другой, в любое другое время, она могла бы засмеяться. Он был тих, почти тревожно тих, но, по крайней мере, у Хинаты была секунда, чтобы подумать о том, что только что произошло, что всё ещё происходит. Чудом она нашла свой голос. — Гаара... ты... — Ты останешься со мной сегодня ночью? — внезапно спросил он. Его рот был всё ещё неудобно близко к коже её шеи, и Хината почувствовала, как его нос задевает её подбородок. Это заставило её дрожать. — Хината? Она вновь замерла. О чём он её спрашивал? Остаться с ним? — Если... если это то, чего ты хочешь. Может ли она сделать это? Её мысли разбегались. Гаара был так близко к ней, что было трудно думать ясно. Его рука лежала у неё на шее, его и её грудь разделяла только одежда, а его нос теперь натыкался на её щеку. — Хината, — сказал Гаара. — Это то, чего ты хочешь? Это было сейчас. Теперь, когда он сказал это. Она ответила тем, что, добравшись руками до его подбородка, обхватила лицо (на секунду всё, о чём она могла думать, это то, что он выглядит как ребёнок) и осторожно потянулась к нему губами, желая снова почувствовать его нервный поцелуй, его неуверенность, его неопытность, его совершенство. И она получила то, что хотела. (10) Гаара даже не был в действительности ребёнком, но в ту ночь он чувствовал себя таковым. Неуклюжий и медленный, он был далёк от опытного шиноби, каким был во всех других отношениях. Она была не намного лучше. Гаара не остановился снова, чтобы рассмотреть её мотивацию или свою собственную, он не задавался вопросом, приблизит ли это его к понятию нормального человека или отбросит ещё дальше. В какой-то момент все вопросы «почему» вдруг превратились в вопросы «почему нет», и потому что Хината не смогла отвергнуть его ни в один из моментов, Гаара решил не останавливаться. Почему он должен? Почему бы не позволить всему прийти к своему естественному завершению? Хината была потрясающе, неожиданно мягкой, и больше всего Гаару удивило простое ощущение собственной руки на её руке, после того как она позволила своей куртке упасть. Её мягкость — просто нижняя часть её бицепса — сбила его с толку. Гаара понял, что она совершенно уязвима перед ним, но и обратное тоже было верно. Было странно пытаться делать то, за чем он однажды наблюдал, будучи ребёнком и монстром, с отстранённым любопытством. С этой точки зрения, с точки зрения одного из участников, акт сильно отличался от того, как он его понимал. Он был бесконечно более запутанным. Действия Гаары были неуверенными, а её — ещё хуже. Это был случай, когда слепой вёл слепого в темноту своей спальни, и единственная причина, по которой Гаара мог продолжать идти и не позволил этим моментам перерасти в неловкое, нетронутое молчание, заключалась в том, что Хината продолжала беспрестанно пытаться поцеловать его, что бы он ни делал. Как будто её не заботило, что ещё он делает. Хината пыталась поцеловать его, пока Гаара стоял в коридоре и боролся с дверной ручкой, и он чувствовал раскалённый жар румянца на её щеках, пока её губы прижимались к его. Она продолжала пытаться, когда он закрыл за ними дверь, и любое движение с его стороны, каким бы неуловимым оно ни было, казалось, только поощряло её. Гаара не был уверен, оставалась ли Хината в движении, чтобы побороть собственные нервы, или просто действовала на инстинкте. Она целовала и целовала его лицо, как будто не знала, что ещё делать, и он не отвергал её. Не хотел. (11) Канкуро был прав. Он ей нравился. И Темари была права. Он боялся. На самом деле он был в ужасе. И Хината была права. У них действительно было что-то общее. (12) В этом была суть вопроса. Поэтому Гаара не мог позволить себе быть рядом с кем-нибудь. Вероятно, это было ошибкой, думал он, уставившись на неё после всего в свете утра. Гаара позволил себе привязаться к чему-то мимолётному. Через свои действия он излил то, что было в его сердце; и ничего было не сделать, оно могло лишь утекать. Этого он всегда боялся больше всего на свете: больше, чем страха других, чем неприятия или любой другой эмоциональной реакции. Слов, сладких и нежных; поцелуев, прикосновений, вздохов. Тысячи мгновений, связывающих его с кем-то ещё. Тысячи мгновений, когда отдаёшь всего себя. Ничего хорошего из этого не могло выйти, кроме эфирного удовольствия прямо сейчас, но и это время быстро подходило к концу. Гаару охватило абсурдное желание удержать её здесь навсегда, и на один безумный момент он подумал, что, если использует свой песок, чтобы закрыть окно, она никогда не узнает, что уже день. Он запечатает комнату, как могилу, и им никогда не придётся расставаться. Никогда. И хотя бы раз он сможет любить что-то без страха. Мысль прошла так же быстро, как и пришла. Гаара глубоко вздохнул, а затем расправил ноги, осторожно переместил свой вес со стула, чтобы не скрипело дерево, и направился к двери, где накануне вечером была бесцеремонно брошена его одежда. К счастью, её нелегко было измять, поэтому его подчинённым не стало бы очевидно, что она пролежала в куче всю ночь. Он оделся в полной тишине. Его рука приблизилась к двери, но прежде, чем открыть её, Гаара снова посмотрел на свою кровать, на неё. Он почувствовал, как что-то странное в его груди мучает его, что-то вроде желания заградить свет из окна, и поэтому он сглотнул, развернулся и вышел из комнаты. Добравшись до своего кабинета тем утром, Гаара обнаружил себя потерянным в раздумьях и продолжающим глазеть на дверь. Она была освещена утренним солнечным светом. (13) Солнце продолжало подниматься, как и в любой другой день, и после нескольких часов назначения миссий Гаара сказал своему помощнику, что идёт домой на обед. Чунин был явно удивлен: Гаара, как известно, всегда забывал о приёмах пищи. Он отправился домой, и когда вошёл, по какой-то случайности его брат с сестрой тоже были там. Оба сидели на диване, где Гаара однажды сам сидел с Темари, когда она откровенно злилась на него. Канкуро был увлечён тарелкой с жареным рисом, а Темари откинулась на диван с чашкой чая в руке. Они были крайне удивлены, увидев его. — Гаара... ты в порядке? — сразу спросила Темари. Он посмотрел на них с удивлением. Они могли создавать эти связи и разрывать их в любой момент. У них были друзья во многих деревнях. У них были любимые. У всех? У всех, кроме него? — Команда из Конохи... они ушли сегодня утром? — спросил он. — Да. Уже давно, — сказала Темари. Гаара задавался вопросом, неужели нормальные люди проходили через это каждый день? Другие привязывались, а потом разрывали узы, как будто те были ничем? Они привыкали к этому? Неужели душа их стала чёрствой? Гаара открыл рот и потерял дар речи, снова. Правда вышла наружу до того, как он понял, что говорит. — Прошлой ночью я переспал с Хьюга Хинатой. На мгновение наступила мёртвая тишина. Его брат с сестрой смотрели на него без всякого выражения. Канкуро, по крайней мере, должен был отпустить какой-нибудь вульгарный комментарий или, возможно, поздравить его. Это нарушило бы молчание, и Гаара был бы признателен за это. Но Канкуро ничего не сказал. Может, он был более зрелым, чем считал Гаара, или, возможно, он просто нервничал, увидев своего брата в таком состоянии. Или услышав эти слова. Вероятно, последнее, потому что именно он спросил: — Ты в порядке? Был ли он в порядке? Если бы это был просто физический акт, возможно, он мог бы уйти от него невредимым, но это было не так. В этом и заключалась проблема. И она вышла наружу. Хината говорила с ним... Это было странно, и он не мог объяснить это, но связь существовала, Гаара чувствовал это. И он чувствовал также, будто что-то вырвали из него — конечность или участок кожи, — что-то, что оставит шрам, который никогда не заживёт. Темари и Канкуро всё ещё выглядели глубоко обеспокоенными, и Гаара понял, что не ответил на вопрос брата. — Я не уверен, — честно сказал он. — Что делают нормальные мужчины, когда это происходит? Рот Темари изогнулся в полуулыбке. — Почти всё, что хотят. Гаара посмотрел на Канкуро. — Значит ли это, что я ей нравлюсь? Канкуро тихо рассмеялся и потёр затылок. — Это довольно хороший знак. Гаара пересёк комнату и осторожно сел на один из стульев, скрестив руки на груди. Он уставился в пол. — Почему это так сложно? — спросил он. Вопрос был риторическим, не адресованным в действительности ни одному из них. Гаара знал, почему это так сложно. Сложно потому, что он был Гаарой, и у него не было тех человеческих качеств, которые бы сделали его общение с другими людьми менее трудным, независимо от ситуации. Он не мог подружиться так же легко, как все, и, конечно, не мог сохранить друга. Он не мог заботиться, как все остальные, и никто не заботился о нём. Каким-то образом его брат и сестра поняли это. — Может быть, тебе стоит написать об этом, — мягко сказала Темари. Гаара наморщил лоб. — Что ты имеешь в виду? — Если бы ты был кем-то другим, я бы сказала, что ты должен поговорить об этом с кем-то, кто тебя понимает. Но у тебя нет никого, кто мог бы понять тебя. Поэтому, возможно, тебе следует написать об этом. Запиши всё на бумаге. Выплесни всё из себя. Это поможет тебе увидеть всё более ясно. Темари выглядела совершенно смущённой тем, что сказала, и быстро отвернулась от него. Канкуро выглядел удивлённым. А затем улыбнулся. — Да. Это имеет смысл. «Дорогой дневник, прошлой ночью у меня было реальное социальное взаимодействие, которое…» Ой! Темари ударила его локтём в живот. — Это хорошая идея, тупица, — смеялась она над Канкуро. — Я не знал, что ты у нас доктор психологии. — Я что-то не слышала, чтобы ты предложил какое-нибудь решение. — Кто говорит, что ему нужно решение? Может, тебе стоит просто оставить его в покое и заняться своим делом? — Может быть, тебе стоит держать своё мнение при себе. Они ссорились, и всё напряжение, какое ни присутствовало в комнате, рассеялось. Гаара откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Спустя несколько часов, завершив свою последнюю встречу в тот день, он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Он взял пустой свиток и несколько минут смотрел на него. Образы в его голове вспыхивали и гасли: улыбающийся Яшамару; сжимающиеся в страхе деревенские жители; Мацури, метающая кунай; Канкуро, бредущий через пустыню. Хината, спящая в темноте на его кровати. Его ручка двигалась быстрыми рывками, как и всегда. Гаара никогда ничего не говорил, если это не было правдиво и уместно, но здесь он не беспокоился о том, что будет уместно. Он писал, пока его ручка не высохла. Он писал все переживания, которые грызли его, начиная с шести лет. Он писал о синапсе между двумя людьми и о том, как невозможно им было пересечься. Ему всегда было легче писать, чем говорить. Слова на бумаге оставались на месте. Гаара писал до тех пор, пока закат в окне его офиса не померк с оранжевого до тусклого жёлто-зеленого по краям, потом до синего и до чёрного. (14) Во внутреннем дворе комплекса Хьюга Хината глазела на рыбу в пруду и вытирала пот со лба. Она тренировалась с Нейджи половину утра, но он исчез... миссия, или, возможно, ещё больше тренировок. В мире было мало ниндзя, которые прервали бы свои тренировки ради ещё большего их количества, и не только Нейджи был одним из них, он состоял в такой команде. Поэтому теперь она была одна. Снова. Рыба мелькала под стеклянной поверхностью пруда, и Хината нервно скрестила ноги. Она не знала, что с собой делать в последнее время: она была беспокойной и тревожной по некой причине, которую не могла назвать. Хината не знала, подавлена ли она из-за своего одиночества или просто ошеломлена... ничем особенным, но и всем тем, что случилось той ночью. Она старалась не допустить, чтобы это повлияло на её работу или тренировки, но не могла выкинуть это из головы. — Ты слишком устала или хочешь немного подраться со мной? Хината подняла взгляд, чтобы увидеть Ханаби со скрещёнными на груди руками. Хината застенчиво улыбнулась. — Позволишь своей бедной сестре в этот раз сорваться с крючка? Ханаби закатила глаза. — Хорошо. Но что с тобой в последнее время? Ты сама не своя, — прямо сказала она. Ханаби никогда не была особо нежной личностью, и хотя её друзья немного исправили в ней это, она до сих пор не церемонилась, когда дело касалось её старшей сестры. Хината хотела бы сказать «я не была собой с тех самых пор...» Но вместо этого она улыбнулась и пожала плечами, решив, что этого лучше не говорить. Никто больше не поймёт. — Не о чем беспокоиться. Ханаби выглядела обеспокоенной полсекунды, но, очевидно, это не давило на неё. — В любом случае, отдохни, чтобы мы могли устроить бой. И, хэй, ты знала, что тебе пришло письмо? Похоже, оно из Суны, и это практически целая книга.