Так много

«Насилие над собой — обессиливает. Нельзя ничего спасти насильно. Насилие питается покорностью, как огонь соломой».

Запястья, крепко сжимающиеся веревками, тусклый свет, ещё секунда — и он вовсе погаснет, перегорит лампочка. Картинка, плывущая перед глазами так часто, что казалось, можно привыкнуть, отчаянно урчит в животе, там воют дикие, свирепые волки. Заслюнявленные кончики светлых волос, тихие стоны, чуть приоткрытые тяжёлые веки, во рту мокрый, изжёванный до дыр кляп. На весь дом гудят произведения великих композиторов. Она не помнит каких именно. Она не помнит, как давно её оставили сидеть на грязном полу, на чердаке, прочно прикованной к батарее. Она теперь не в комнате покойной дочери Греты, Николя. Неделю назад в ней было куда больше рвения и силы. Куда больше уверенности и надежды. На весь дом звучит «Симфония №8» Шуберта. Нестерпимого ей более Шуберта. Неделю назад Фрэнсис стучала ногами по случайным предметам, особенно по металлическим. Мычала что есть мочи, загоралась новыми планами, новыми идеями о побеге. Теперь Фрэнсис осознаёт — второго шанса Грета не даст. Во второй раз не выпустит. Психованная Грета, помешанная, слишком жаждущая стать частью жизни Фрэнсис Маккаллен. Такой юной, наивной, доверяющей Фрэнсис Маккаллен. Вялость уничтожает, разъедает, не спасает. Нужно быть бодрее, даже если и перед ликом смерти. Когда в полутьме комнаты мелькают знакомые туфли, сердце Фрэнсис сжимается в тысячу раз, превращаясь в горошину. Колени быстро прижимаются к груди, и дыхание становится почти паническим. — Сегодня у нас попытка номер три, — Грета совсем не груба, наоборот, как-то снисходительно спокойна, — что-то ведь да изменилось в тебе, Фрэнсис. Что-то взывает к твоей совести. Моя хорошая, твоя совесть начала просыпаться? — тёмно-каштановые волосы элегантно обрамляют её немолодое, но всё ещё столь привлекательное лицо. Лицо, которое однажды могло стать нормальным. Девушка широко открывает глаза, в её взгляде так много страха, так много безысходности. Она низко опускает голову, нет сил держать её прямо. Нос наполовину заложен, трудно дышать. Грета нужна ей, чтобы выжить, чтобы дальше думать как сбежать. Чтобы есть и пить через не могу. Чтобы не стать очередным трупом в вонючем подвале. Чтобы… — Ну же, посмотри на меня, Фрэнсис, — мисс Хидег улыбается, почти невесомыми шагами приближается к ней и садится на корточки. В руках её появляется миниатюрное лезвие. — Ты столько раз испытывала стыд, Фрэнсис. Каждый человек столько раз испытывал невыносимый стыд, — Грета утешающе поглаживает щеку девушки ладонью, а по другой щеке, едва притрагиваясь, проводит лезвием. Оно блестит, отражает почти перегоревшую лампочку. — Ммммм! Мммм! — Фрэнсис немеет, смотря лишь на Грету, на лезвие, на её пальцы. Вниз падают первые слёзы. Ноздри часто раздуваются, ком стал в горле. Не проглотить — значит умереть. — Я не буду причинять боль тебе, буду причинять себе, ma jolie rose*, — острый предмет плавно отдаляется от мисс Маккаллен, Грета усаживается за небольшой столик в паре метров от девушки, закидывает ногу на ногу. Туфли чуть съезжают с пяток. У неё такая маленькая стопа. Сложно подбирать обувь по размеру. Женщина играет с лезвием будто с самым лучшим другом. Позволяет ему коснуться своего бедра — неглубокий надрез, кровь собирается крохотными каплями и, соединяясь воедино, стекает по ноге. Фрэнсис жмурит глаза, и к крови присоединяются настоящие слёзы. Она дёргается и ударяется спиной о железную батарею, вновь приглушенно мыча в тряпку. — Ты позволяешь этому случиться, Фрэнсис, — на примете у Греты левое бедро, следующий надрез. Грета закатывает глаза вверх, когда холодный тонкий металл входит в обнажённую кожу, обжигает, заставляя продолжать. Она действительно неизлечимо безумна, но она действительно неизлечимо чувствует боль. По-другому, ирреально, мучительно-приятно. И лишь когда платье и ноги купаются в алой жидкости, Фрэнсис отрицательно мотает головой, плачет, мотается из стороны в сторону, отворачивается, отчётливо давая понять, что говорит обречённое «Нет». Грета знает, что нет, но отвечает «Да». И она хочет, чтобы Фрэнсис жалела её, сочувствовала ей. — Смотри! — женщина, уже вошедшая в азарт, хватает пыльные ножницы с края стола, разрезает ткань платья точно под грудью и там же оставляет глубокий порез, да такой, что кровь течёт тремя струйками. — Вот она, твоя сущность, Фрэнсис! Смотри, как убиваешь меня, Фрэнсис! Смотри! Девушка, не выдерживая, буквально кричит. Зажимает зубами кусок тряпки, пытается разодрать остатками ногтей пол. Её всю трясёт, она выгибается. Взгляд её отчаянный, сострадательный, молящий. — Пожалей меня, Фрэнсис. Пожалей, вот так. Молодец, — лезвие и ножницы падают в какую-то щель меж дряхлых досок, каблуки эхом стучат, кляп наконец вынимают изо рта. — Я сделаю, всё… всё что вы захотите! Всё что захотите! Только не режьте себя. Не режьте… — слюна течёт по подбородку Фрэнсис, она снова может нормально дышать. Кровь сводит её с ума. Кровь для неё — пытка. Боль для неё — мука. Грета делает вывод, что совесть у Фрэнсис всё же пригодная. Она не посмеет выкинуть очередную выходку. Грета смогла вывести Фрэнсис Маккаллен на нужные эмоции. Придумать способ — лишь дело времени. — Только без глупостей, — улыбка её становится мягче, несколько капель крови падают девушке на белую ночную сорочку, в которую она была облачена уже вторую неделю. — Да, никаких глупостей, — завороженно повторяет соглашающаяся Фрэнсис, ощущая облегчение в области запястий. Их отпустили толстые верёвки, связанные из плотной простыни. Она хочет сделать что-то противозаконное, то, что не дозволено, но осознаёт — во второй раз шутить с ней не будут. Пока придётся подчиниться. Грете придётся подчиниться в любом случае, ведь Грета третий день пичкает её невесть чем. Фрэнсис уже не далека от состояния зомби. Разлагающегося зомби. В страшилках они не разлагаются, но в реальности Фрэнсис они делают это с удивительной скоростью. — Аптечка, верхний шкаф, — голос сливается с симфонией, Грета, вальяжно расположившаяся на диване, даже не думает оказать себе первую помощь. Фрэнсис окажет ей первую помощь. Ещё один урок — научиться стыдиться. Научиться отвечать за свои поступки. За свою безответственность. Она успешно усваивает его. — Йод? — вата подрагивает вместе с пальцами, и она наносит пекущую жидкость на пораненные участки, когда Грета Хидег одобрительно кивает. Когда начинает особенно щипать, женщина выгибается и удовлетворённо стонет. — Видишь, как Грете бывает плохо, — мисс Хидег легко берёт Фрэнсис за подбородок, пока та послушно забинтовывает женское бедро. — Всё. — Всё? — изумлённо произносит Грета, разражаясь неистовым смехом, от которого всё внутри замирает, а после делает ошеломительный кувырок назад, с подвывихом шейного позвонка. — Теперь нужно преобразить мою дорогую Фрэнсис. Женщина купает её, закалывает светлые, средней длины волосы, заставляет надеть синее платье с яркими жёлтыми подсолнухами. На улице такие же подсолнухи? Или они успели завять под гнётом ночи? Или под гнётом Греты? Чистое платье отлично сидит, Фрэнсис крутят перед зеркалом, словно безвольный манекен для горячих, плотских утех. Интересно, за её тело предложили бы большую сумму? Если большую, она бы воспользовалась ею, чтобы оказаться на свободе. — Это всё для тебя. Ты же понимаешь, почему я так поступаю? — Грета методично гладит девушку по голове. — Вы хотите стать для меня родным человеком. Моей умершей матерью, я знаю. Знаю… — голос её неживой, словно в замедленной аудиозаписи. Она — древняя мумия, беспрекословно подчиняющаяся настоящему бесу. Грета красива, но окружающие, здороваясь с ней, даже не подозревают, какой она монстр внутри. Внутри она куда хлеще монстра. Фрэнсис говорит не более того, что мисс Хидег вожделеет услышать. — Вот умница. Грету нельзя обижать, — она нежно целует девушку в лоб, а та с ненавистью смотрит на носки её туфель, всё сильнее сжимая кулаки за спиной. Может, хоть сейчас Грета успокоится? Может, ей действительно просто никак не удавалось сделать каждую беззащитную жертву послушной? Все предыдущие погибали исключительно потому, что не хотели подчиняться сей психованной женщине? Вот оно, главное условие — послушание. Но что ежели и Фрэнсис здесь ненадолго? Сумочки таки опять будут появляться в метро? Появляться всего-навсего потому, что Грета любит менять «дочерей»? Неизвестно. Наверное, всё-таки первое. Ей необходимо послушание так же, как и органы для ждущих их пересадки. — Ma jolie rose… — ласково шепчет Грета, чересчур медленно проводя ладонями по плечам Фрэнсис, почти томно. — Вы продолжаете меня так называть. Зачем? — Затем что я так люблю тебя, а ты не прекращаешь больно колоть, несносная ты девчонка. Ты моя, уясни, моя. И если бы у Фрэнсис Маккаллен были настоящие шипы на теле, она бы непременно уколола, в ту же секунду. Но их у неё не было, впрочем, как и любого другого оружия. Грета то ли по иронии судьбы, то ли по счастливой случайности вновь одержала верх. Грета вновь на шаг впереди. И Грета вновь «заботится» о ней, как и раньше. Как и до всего этого кошмара.