***
Бьётся в конвульсиях солнце — огрызок персика, льётся под воду хладную, греет морскую даль. Грезит бриз, дьявол тиши́, статься ему наперсником, ластится к небосклону, гонит пушистую сталь. По́ небу свет растекается жёлто-лиловой жижицей; яркий огонь шершаво лижет верхушки скал. Солнечный диск шатается. На небосводе зиждется красным янтарным пламенем колких лучей оскал. Плещется сталь небесная в ря́би солёной, плещется. Сталь — облака — волнуется с морем седым в унисон. Им — облакам — мерещится дьявол тиши; мерещится, словно закат рябиновый по́д воду перенесён. Меркнут лучи янтарные, еле касаясь золотом стали большого облака; гнутся в солёную даль. Тень расстилается дымкою, мраком дурманит, холодом. Скрылся огрызок персика, спрятался под вуаль.
Ты от прохлады съёжилась, руки скрестив, нахмурившись. Хлад побережный злобный тут, режет тебе глаза. Взгляд твой потух, измученный. Смотришь вперёд, сощурившись. С бледной щеки от карих глаз падает вниз слеза. Дымка ботинок касается, лижет их белым омутом. Руку протянешь, кажется, — черти затянут вниз. Давишься здешним воздухом. Синие губы сомкнуты. Роешься по карманам ты; грубо дурманит бриз. Мрак шелестит у пристани, хлещет на доски мхо́вые. Плещется небо тёмное, хмуро глядит на нас. Плещется небо синее, мочит комки пуховые. Дождь пробирается медленно, мнёт горизонт-атлас. Роешься по карманам ты, пачку ища знакомую, рваную, старую, мятую… Как бы найти покой? Всё, что мы чувствуем, стало в миг нашей с тобой аксиомою; льётся теперь осознание платиновой рекой. Льётся по венам платиной, жжётся внутри, под рёбрами. Мы не привыкли чувствовать жжение там… В душе… Тянет любовь другу к другу нас, вьётся опасными кобрами. Яд их смертелен, только он в нашей крови уже. К чему сейчас сопротивление? Правильно, смысл отсутствует. Любишь — люби́м. И что теперь? Взглядом-теплом принять. Шепчет вода солёная нам — двум душам — напутствие. Хочется лишь с улыбкою крепко тебя обнять. Льнёшь ты ко мне расслабленно, ластишься, прижимаешься ближе, чем нам позволено… Кто-то вообще запрещал? Слушаешь сердцебиение — в этом ты так нуждаешься. Этот покой истерзанный путь к себе освещал. Этот покой — да чтоб его! — тёплый, родной, единственный. Этот покой-то глазками жабьими нежно глядит. Берег кряхтит, щебёночный, шепчется так таинственно. Где-то внутри, под рёбрами, больше уже не болит. Ночь не тиха́, безлунная. Где-то штормит, разрывается водная гладь переливами пены седых рубцов. Звёздный блеск, что за тучами, лужами открывается, точно богатство страшное сотен златых ларцов. Я так люблю тебя, милая, зависима я до о́дури, лишь бы раз в день касание, один мимолётный взгляд. Минуты бегут за минутами, но тащатся, точно лодыри. Пальцы твои дрожащие под кофтой моей скользят. Я так люблю тебя, милая, вечность бы быть с тобою лишь. И, под завесой шторма ли, я никуда не уйду. Только с тобою под руку. Бури пройдут, наступит тишь. В ад за тобой, любимая, смело, ты знай, паду. Тучи сбега́ют, ветер их гонит всё дальше от пристани. Грею твои ладони я, губами твой стон ловлю. Тише, моя любимая. Против штормов мы выстоим. В карих глазах читается искреннее «love you».